кольчугу. - Смотрите, мессир, как бы какой-нибудь любитель мальчиков не похитил его у вас. Или вы и сами из тех, кто не прочь позабавиться с зеленоглазым ангелочком?
     Грянул смех. Филип не отвечал, Анна же украдкой бросила на него быстрый взгляд. Майсгрейв сидел неподвижно, улыбаясь, подперев щеку рукой и неотрывно глядя на нее. Анна никогда ранее не видела у него такого взгляда. Филип слегка закусил губу, ноздри его вздрагивали. Ей вдруг безумно захотелось сбежать, но в этот миг его рука мягко легла на ее плечо.
     - Алан у меня славный парень, - сказал он. - Я к нему крепко привязался и, клянусь честью, никому не позволю его обидеть.
     В этот миг молодой торговец поднялся.
     - Видит Бог, не вижу я причины и далее торчать здесь. Все притоны Бордо к нашим услугам, и за несколько су мы сможем позволить себе все, что только что здесь живописали.
     Толстый торговец засуетился:
     - Нет-нет, судари, меня ждет супруга. Взрыв хохота потряс своды. Толстяк сначала опешил, а потом махнул рукой и тоже засмеялся.
     - Провалиться мне на этом месте, если я не отправлюсь с вами. Праздник сегодня или нет?
     Анна растерялась. Филип склонился к ней и негромко сказал по-английски:
     - Ступайте в комнату, миледи. Или же вы настолько безрассудны, что последуете за нами в притон?
     Анна покорно встала. Но, едва ступив на лестницу, словно о чем-то вспомнила и резко повернулась к нему:
     - А вы?.. И вы пойдете туда, с ними? Филип лишь усмехнулся в ответ. Лицо девушки исказилось. Казалось, еще миг, и она расплачется. Губы ее дрогнули.
     - Не ходите, сэр... Я вас умоляю.
     Филип покачал головой. Он видел, как взгляд Анны сверкнул презрением. Она отвернулась и стремглав взбежала по лестнице.
     Когда за нею захлопнулась дверь, Филип поднялся и вышел во двор гостиницы. Вся остальная компания уже ушла вперед. Его окликнули. Какое-то время он шел следом, но затем незаметно отстал и, свернув в какой-то переулок, отправился бродить по городу.
     Он неспешно шел по улице. Окна домов были настежь открыты, и, невольно заглядывая в них, Филип видел ужинающих бордосцев. Праздник кончился, но на улицах еще встречались прохожие. Кто-то брел, держась за стену и пьяно распевая, прошла небольшая процессия с факелами, донеслись смех и гудение рожков. На ступенях одного из домов сидела молодежь. При свете луны белые одеяния девушек, казалось, излучали сияние. Дрогнули струны, чистый юношеский голос запел:
     Не в благости ль нежной любви благодать?
     И ангелы любят друг друга...
     Зачем же, скажи, от любви нам бежать,
     Веленью сердец воспротивившись туго?
     Филип прошел мимо.
     ?Веленью сердец воспротивившись...? Они с Анной любят друг друга. Это ясно как Божий день. Что там поет этот малый? ?Зачем же, скажи, от любви нам бежать...? Филипа терзала эта любовь, потому что против нее восставал долг. ?Клянусь Всевышним: это неотвратимо - но она принцесса, а я... Я так хочу ее!?
     Он остановился, прислонившись спиной к стене темного дома. Прохлада камня была приятна, ибо рыцарь весь горел изнутри. Губы его пересохли, сердце рвалось из груди. Прикосновение ночного воздуха навевало мысль о неге, о страсти. Весь мир казался шепчущим, манящим, расплывающимся... У Филипа Майсгрейва кружилась голова.
     - Я выпил лишнего сегодня. Эти, черт их побери, южные вина... Эта южная ночь...
     Он поднял голову. Над ним склонилось поразительно красивое, искрящееся миллиардами звезд, небо. Звезды словно касались своими лучами: шпилей города, огромная луна лила вниз млечный свет. Кружевные тени от флюгеров и башенок сплетались на мостовой. Благоухала сирень, в садах распевали соловьи.
     Майсгрейв стоял не дыша. Северянин из далекого туманного Нортумберленда, он (оказался в плену южной ночи
     Воин, знавший лишь слепую ярость схватки и кровь, сейчас готов был разрыдаться от окружавшей его красоты. ?Нет, все это со мною уже было, - тряхнув головой, сказал Филип. - Мне случалось любить, и я знаю, как болью бывает потом. Неужели же все сначала??
     Его сердце помнило Элизабет. Не ту надменную венценосную красавицу, а любящую слабую женщину, что тайно искала встреч с ним, ту, что стонала от блаженства в его объятиях. Но это воспоминание прошло стороной, не взволновав его. Зато при одной мысли об Анне его душа словно озарялась вспышкой молнии. Становилось трудно дышать от нежности и безумного влечения. Он вспомнил ее покорность, ее сияющие глаза, ее безудержную страстность во время гибельной бури. ?Я люблю тебя, - сказала она тогда. - И хочу познать твою любовь...?
     - Моя маленькая искусительница... И я хочу узнать твою любовь. Мой ангел... Мой сорванец... Моя сладостная фея...
     Неподалеку он заметил целующуюся в глубине арки парочку. Стараясь не потревожить влюбленных, он осторожно прошел мимо, услышав, как женщина глубоко и страстно вздохнула. Донесся одинокий удар колокола. Надрывая сердце, заливались соловьи в садах.
     ?Этот город словно напоен любовью?, - подумал рыцарь.
     Побродив еще немного, он решил вернуться.
     ?Наверное, она уже спит. Видит Бог, мне следовало бы уйти в тот миг. Я не хочу, чтобы она возненавидела меня?.
     А ведь не так давно он мог спокойно заснуть рядом с ней при свете костра, и ничто не подсказывало ему, что рядом бьется трепетное женское сердце. Теперь же между ними должен лежать меч - древняя преграда, разделяющая мужчину и женщину, символ, стоящий на страже целомудрия.
     Он вошел в гостиницу, поднялся к двери своей комнаты и остановился, не в силах совладать с собой. Кровь снова забурлила, дыхание стало тяжелым и хриплым.
     - Только меч, между нами будет меч! - как заклинание твердил он.
     Войдя, Филип захлопнул за собой дверь и прислонился к ней. Сердце словно выскакивало из груди.
     Анна не спала. Лунный свет, лившийся потоком в раскрытое окно, топил комнату в зеленоватом тумане. Девушка сидела на краю постели, обхватив колени руками и упершись в них подбородком. Фигура ее казалась отлитой из серебра и в то же время такой хрупкой, словно была соткана из воздуха. На глаза Анны падала тень, и они казались темными и огромными. Она повернула голову, на щеках ее явственно виднелись следы слез.
     Какой-то миг Анна глядела на него с изумлением и вдруг просияла.
     - Так вы вернулись, сэр?
     Филип вдруг отчетливо понял, что поспешил, что ему не следовало возвращаться. Он по-прежнему стоял спиной к двери. И, видимо, в его глазах было нечто, что почувствовала девушка. Она перестала улыбаться, замерла, затем отвернулась и принялась торопливо расшнуровывать сапог. Пальцы ее дрожали, она путалась, дергала ремешки.
     Филип подошел ближе. Девушка подняла на него растерянные глаза, и тогда рыцарь опустился на колени и стал медленно расшнуровывать ее сапожок. Анна глядела на него сверху вниз. Ладони ее были холодны, а грудь горела. Она глядела на его пышные кудри, казавшиеся пепельными завитками дыма в сиянии луны, и снова нестерпимое желание запустить в них пальцы захлестнуло ее.
     Филип отбросил сапожок, и его рука, все еще сжимавшая ступню девушки, скользнула по ее лодыжке, затем голени, коснулась колена... От этой невольной ласки девушку бросило в дрожь. Филип же глухо застонал и припал лицом к ее коленям. Анна на миг окаменела, потом глубоко вздохнула и счастливо прикрыла глаза. В эту минуту ей было так легко, она чувствовала себя такой свободной!..
     - Анна... - глухо произнес Филип.
     Девушка опустила руку и погрузила пальцы в его волосы. Рыцарь поднял голову. Какое-то мгновение они не отрываясь глядели в глаза друг другу, затем Анна, коротко выдохнув, скользнула в его объятия.

29.

     Филип проснулся еще до рассвета. В смутном полумраке проступали очертания комнаты, складки полога, ларь у окна. В углу подавал голос сверчок.
     Он повернул голову. Анна безмятежно спала, ее щека доверчиво покоилась у него на плече. Губы ее были слегка приоткрыты, тени ресниц лежали на веках.
     Рыцарь улыбнулся краем губ, сладко заныло у него в груди. Взбалмошное дитя - что сталось с ней в эту ночь? Дитя - и сильная, неукротимая, обожаемая женщина.
     Он вдруг почувствовал, как сжимается сердце. Приходилось признаться - он страшился ее пробуждения. Праздник окончился, иссяк, как легкое, но такое хмельное вино Аквитании. Еще вчера здешний воздух дышал любовью - не той, о которой поется в куртуазных ронделях и лэ, а жаждущей страстных ласк, поцелуев, заставляющей разгоряченные тела сплетаться в неистовых объятиях... Безумие, безумие...
     Филип глядел на Анну. Чистое дитя, не сознающее своего греха, не помышляющее последствиях. Все это придет потом; когда она вернется к действительности, когда поймет, что о а уже не та, что прежде, и осознает тяжесть кары, которая может постигнуть ее. И его тоже ждет расплата - иная. Еще не так давно на побережье, среди дюн, когда Анна устыдилась своего безумного порыва на корабле, между ними было нечто подобное.
     Словно ледяная стена разделила их, и он помнил этот ненавидящий взгляд, эту горделивую сухость и вельможное высокомерие. Но тогда он не чувствовал за собой вины. О зачем, зачем он вернулся вчера, зачем целовал эти податливые губы?!
     В открытое окно лился прохладный предрассветный воздух. Филип осторожно прикрыл обнаженное плечо девушки. Ее волосы пахли сухими травами и морским ветром. Опасаясь разбудить ее, он легко коснулся их губами и вдруг, вопреки всему, подумал - это было прекрасно? Эта их ночь в сиянии луны, среди трелей соловьев и горячего, сбивчивого дыхания... Анна то испуганно сдерживала его, то вдруг страстно льнула сама, и он терял голову от нежности, неистовой страсти и чудесной красоты этой девушки. Любовь была для нее совершенно новой стихией, которая сначала напугала, но потом приняла ее, как птицу небо. Она упивалась лаской, и он видел, как безумно и моляще блестят ее глаза, как все бессильнее запрокидывается голова, как трепещет, покоряясь мужчине, отливающее серебром тело...
     Пропел петух. Филип заметил, что проспал не более часа. Слишком упоительна и долгожданна была для них эта ночь, но смутное беспокойство не давало ему покоя. Миг краткого забытья - и он очнулся с ясной головой.
     Петухи голосили со всех концов города. Разбуженные звонари ударили в колокола. Медный гул ширился и рос, и Филип невольно прижал к себе девушку, опасаясь, что вся. эта кутерьма разбудит ее и счастье кончится, а на смену ему Придут слезы и раскаяние.
     Ясно и так - вскоре пути их разойдутся. Уорвик просватает Анну за ровню, и тогда немало лиц будут желать удостовериться в пятнах крови на ее брачной простыне. И когда все откроется, она будет опозорена, наказана и проклята! Как же должна она будет возненавидеть его, Майсгрейва, свою слабость и эту южную ночь!
     Он с осторожностью высвободил занемевшую руку и бесшумно встал. Анна даже не пошевелилась. Торопливо одевшись, Филип вышел из комнаты. В зале было еще пусто? лишь хозяин с хозяйкой хлопотали у очага. На огне булькали какие-то горшки, и хозяйка помешивала деревянной ложкой в одном из них.
     - Ранняя же вы пташка, сударь, - приветствовал его хозяин. - После вчерашнего веселья все спят как убитые.
     - Затягивая ремни, Филип спустился по лестнице.
     Велите седлать. Завтрак подайте в комнату., Он вышел на улицу. Утро выдалось прекрасным. Небо сияло, и колокольный звон, казалось, несся из самой его глубины. Горожане распахивали окна, потягиваясь и зевая, выбирались на улицу. Слышалось мычание коров, щелканье пастушеского бича. Где-то истошно ревел осел.
     Когда Филип вернулся, хозяйка с завтраком уже поднималась наверх. Спохватившись, он догнал ее и отнял поднос.
     - Прошу простить, сударыня. С этим я справлюсь сам.
     На подносе дымилась плошка с бульоном, горкой лежали крутые яйца, салат и стоял кувшинчик с сидром. Осторожно приоткрыв дверь, рыцарь вошел в комнату.
     Анна сидела на кровати, потягиваясь, как котенок. Филип замер. Она показалась ему чудом. Гладкая нежная кожа цвета сливок, маленькая грудь, округлая и белая, словно чаша, вылепленная гончаром, линии тела казались гладкими, как фарфор, длинные ноги соблазнительны. Поднос задрожал у Филипа у руках. Анна глядела на Филипа с улыбкой. Где же слезы и упреки? Она была прекрасна и чиста в своей любви, и лишь легкие тени у глаз и припухшие губы напоминали о безумной, нескончаемой ночи.
     Филип поставил поднос на ларь у окна, подошел к Анне и укутал ее одеялом. Девушка положила руки ему на плечи.
     - Фил, ты меня любишь?
     Он смотрел на нее. Господь всемогущий, до чего же она беспечна! Неужели она не понимает, что над ними обоими тяготеет страшный грех? В то же время чувство облегчения и радости переполняло его.
     - Я хочу пить, - промолвила Анна.
     Он подал ей сидр и, пока она пила, обхватив кувшин, сказал:
     - Того, что произошло между нами, не должно было случиться...
     Анна, оторвавшись от кувшина, зажала ему ладошкой рот.
     - Святой отец всегда начинает утро с проповеди? Он замолчал. Анна сердито взглянула на него, но, заметив его растерянность, улыбнулась. Филип готов был расплакаться, и этого чувства в себе он не понимал.
     - Скажите, сэр Майсгрейв, зачем это вам понадобилось истязать себя и меня? Разве не сама судьба, послав столько испытаний, сохранила нас друг для друга? Разве наши души не соединились еще до того, как соединились тела?
     Филип глядел на нее с восхищением. Он мог бы привести множество доводов рассудка, но не этого он хотел, не к этому стремился. Он коснулся ее руки, а затем притянул ее к себе.
     - Я люблю тебя, Анна. Бог видит, как я люблю тебя!
     Через несколько часов они наконец спустились вниз, к лица их были полны блаженства. Они сели в дальнем конце, стола, с жадностью ели и улыбались друг другу, словно находясь в полном одиночестве.
     Потом они отправились куда глаза глядят. Об отъезде и речи не было - Филип велел расседлать заждавшегося Кумира.
     Они бродили по залитым горячим солнцем улицам и площадям Бордо. Город гудел, полный криков водоносов, уличных зазывал, точильщиков ножей. Улочки кишели народом, отовсюду неслось позвякиванье бубенцов осликов и вьючных мулов. Из трактиров, попадавшихся на каждом шагу, плыли запахи горелого оливкового масла, специй, жареной рыбы к прокисшего вина. Через белокаменные ограды садов на улицу свешивались цветущие ветви миндаля и сирени. Стройные девушки с золотистой кожей сходились с кувшинами к фонтанам. Вода струилась из пастей каменных львов. Порой та или иная оглядывалась, призывно улыбаясь, и тогда какой-нибудь смуглый кудрявый южанин, как завороженный, отправлялся следом за красоткой, заговаривал с ней, брал из ее рук кувшин.
     Любовь не казалась запретным плодом в этом городе солнца. Юноши и девушки расхаживали по улицам, взявшись за руки, собирались на каменных ступенях домов, плясали под звуки бубнов и кастаньет. Многочисленные монахи здешних монастырей, казалось, смотрели на это сквозь пальцы, а порой можно было увидеть и молоденького аббата в надушенной шелковой рясе, неспешно прогуливающегося об руку с красавицей в высоком эннане. И если нарядная дама, облокотившись о перила балкона, с улыбкой выслушивала серенаду своего поклонника, бросив в награду к его ногам цветок, или рыцарь в бархатном камзоле и шляпе с длинным пером сажал к себе в седло хорошенькую девицу, никто не усматривал в этом ничего предосудительного.
     Дух альбигойцев  был здесь еще силен, а с ним - и свобода нравов, и любовная романтика.
     Да и ветер Возрождения уже коснулся этого города.
     Филип покупал Анне ломтики сушеной дыни, печенье с сыром, рогалики с изюмом, и она с аппетитом жевала, улыбаясь, а он сгорал от желания ее обнять.
     Когда зазвонили к обедне, лицо Анны вдруг стало серьезным.
     - Я давно не была в церкви. Мне нужно исповедаться. У Филипа дрогнуло сердце. Вот оно, пробил час... Они вошли в церковь Святого Реми, легкую и ажурную, с устремленной ввысь пятигранной колокольней. Ослепительное сияние полудня в церкви сменилось прохладой и полумраком. Плавали тонкие завитки дыма ладана, величественно гудел орган. Анна напряглась, разом сделавшись меньше ростом, и, оставив Филипа, пробралась почти к самому алтарю. Рыцарь видел ее издали. Это пение, эта ангельская музыка, вся эта атмосфера заставят Анну очнуться, опомниться, раскаяться. Он поднял глаза к церковному своду.
     ?Господи, не забирай ее у меня! Пусть этот волшебный сон не прервется. Смилуйся, Господи, над грешным рабом твоим!?
     Он не мог молиться, но и идти к исповеди не хотел. Его грех был слишком дорог ему. Он вышел на улицу и прождал здесь Анну до самого окончания службы. Прихожане выходили один за другим, но Анна все не появлялась. Наконец вышла и она. Лицо ее было серьезно, глаза опущены. Филип шагнул к девушке, но она молча миновала его. Какое-то время он следовал за ней, пока она, вздохнув, не оглянулась. Заметив его, Анна смущенно улыбнулась.
     - Священник слишком легко отпустил мне этот грех. По-моему, в здешних краях подобные прегрешения и в грош не ставят. Тогда я мысленно попросила Пречистую послать мне какой-нибудь знак, если я прогневила ее. Я долго ждала, но знака не было. Наоборот, на душе стало совсем легко.
     Майсгрейв, скорбно глядя на девушку, проговорил:
     - Я думаю, нам следует сейчас же отправиться в путь. Чем скорее мы преодолеем искушение остаться, тем будет лучше для нас обоих. И отныне между нами всегда будет меч.
     - Ах, значит, меч? - Анна смертельно побледнела от ярости. - Поздно вы, сэр, спохватились! О моем целомудрии надо было побеспокоиться прежде, чем оно было утрачено!
     - Анна, замолчи!
     Он никогда не видел ее в подобном бешенстве. В пылу они перешли на английский, но в Бордо многие еще слишком хорошо помнили эту речь, и прохожие поглядывали на них с любопытством. Филип хотел отвести Анну в сторону, но она вырвала у него руку. Тогда, убедившись, что сейчас все слова бесполезны, он повернулся и направился прочь. Она следовала за ним, неотступно твердя:
     - Я никуда не поеду отсюда, клянусь памятью моих предков! И ты останешься тоже. В конце концов, я приказываю тебе! Мы потеряли так много времени, что задержка в Бордо ничего не изменит. Я хочу быть с тобой и только с тобой... Да ты слушаешь ли меня, Филип Майсгрейв?!
     ... Филип внезапно получил крепкий тумак между лопаток и изумленно оглянулся. Анна сама испугалась того, что сделала Она попятилась, глядя на него и умоляюще сложив руки. Однако казалось, что в любой момент она готова расхохотаться.
     - Ах ты!.. - Филип бросился за ней. Анна убегала с пронзительным визгом. Юркая, как ящерица, она мелькала меж прохожими, оглядываясь и корча рожицы. Она видела, что он не сердится, и все происходящее только игра.
     На углу Майсгрейв зацепил и опрокинул тележку зеленщицы, обрушившей на него поток трескучей гасконской брани. Ему пришлось задержаться, чтобы помочь старухе собрать пучки петрушки и капустные кочаны, раскатившиеся по мостовой.
     Анна хохотала как сумасшедшая, пока он наконец не настиг ее в тупике, куда она ненароком свернула. Оба еще тяжело дышали, но уже улыбались друг Другу. Он увлек ее в глубокую дверную нишу и стал целовать.
     - Ты на меня не сердишься? - прошептала она между поцелуями. - Так забавно было видеть сурового воина Майсгрейва, грозу Чевиотских гор, бегающего как мальчишка по славному городу Бордо...
     А через минуту она умоляюще добавила:
     - Пожалуйста, давай немного повременим с отъездом. Этот город, и мы с тобой... Останемся ненадолго...
     - Останемся.
     Филип сжал Анну в объятиях, и тут, как на грех, дверь отворилась и из дому вышел священник. Анна вспыхнула, упряталась за Майсгрейва.
     - Стыд и срам! - святой отец даже плюнул от негодования. - Средь бела дня!.. И добро бы с женщиной! Филип отвел взгляд.
     - Пожалуй, стоит вернуться в гостиницу, - предложил он. Город был пустынен - солнце разогнало пеструю толпу и раскалило мостовые. Все окна были закрыты ставнями. Наступило время сиесты.
     Остаток дня они п