овое. Идеализм и серьезное отношение к жизни,
в высшем значении этого слова, видим как индиго-синий цвет.

     Основные цвета третьей ауры суть желтый, зеленый и  синий.
Желтое   является  здесь,  когда  мышление  исполнено  высоких,
всеобъемлющих  идей,   познающих   часть   исходя   из   целого
божественного  порядка  мироздания. Когда мышление интуитивно и
совершенно очищено от  чувственных  представлений,  это  желтое
имеет  золотистый  отблеск. Зеленое указывает на любовь ко всем
существам;    синее    --    есть     знак     самоотверженного
самопожертвования  ради  всех  существ.  Если эта способность к
самопожертвованию вырастает до сильного желания,  выражающегося
в  деятельном  служении  миру,  тогда  синее  просветляется  до
светло-фиолетового.  Если  в   высокоразвитом   человеке,   как
последние  остатки  личного  эгоизма,  еще  остаются гордость и
честолюбие, рядом с желтыми оттенками появляются такие, которые
переходят в оранжевый.

     Надо заметить еще, что  в  этой  части  ауры  цвета  очень
отличны  от  тех  оттенков,  которые  человек  привык  видеть в
чувственно мире. Здесь  "видящему"  являются  такая  красота  и
величие,  с  которыми не сравнима ничто в обыкновенном мире. Об
том описании "ауры" не может верно судить тот, кто не  полагает
главной  ценности  в том, что под "видением ауры" подразумевает
расширение и обогащение того, что воспринято в физическом мире;
расширение, цель которого познать  форму  жизни  души,  имеющую
духовную  реальность  и  вне чувственного мира. Это описание не
имеет ничего  общего  с  истолкованием  характера  или,  мыслей
человека, исходящим из галлюцинарно воспринятой ауры. Оно хочет
расширить  познание  в  сторону духовного мира и не хочет иметь
ничего общего с сомнительным искусством толкования человеческих
душ на основании их аур.
     ПУТЬ ПОЗНАНИЯ

     Познание подразумеваемого в этой книги  духоведения  может
сам  приобрести  себе  каждый  человек. Описания вроде тех, что
даются в этой книге, рисуют мысленную картину высших миров. И в
известном   отношении   они    являются    первым    шагом    к
самостоятельному созерцанию. Ибо человек есть мысле-существо. И
он  может найти свой путь познания лишь тогда, когда он исходит
из мышления. Когда его рассудку дается  картина  высших  миров,
она  не  остается  для  него  бесплодной даже в том случае, ест
вначале  это  лишь  как  бы  повествование  о  высших   фактах,
созерцание которых еще не доступно его собственному зрению. Ибо
мысли,  которые  лаются  ему,  сами  по себе представляют силу,
которая продолжает действовать в его мысленном мире.  Эта  сила
будет  действовать  в нем, она пробудит дремлющие задатки. Тот,
кто  думает,  что  совершенно  излишне  предаваться  созерцанию
подобной  мысленной  картины,  заблуждается.  Ибо он смотрит на
мысль, как на что-то, лишенное сущности, абстрактное. Но  мысль
есть  живая  сила.  И  как  для  того,  кто  обладает  духовным
познанием, она является непосредственным выражением  того,  что
созерцаемо  в  духе,  так  в  гам,  кому  она  сообщается,  она
действует как зародыш, рождающий из себя  плод  познания.  Кто,
пренебрегая  работой  мышления,  захотел  бы  для целей высшего
познания обратиться к иным силам человека, тот  упустил  бы  из
виду, что именно мышление есть высшая из способностей, которыми
обладает   человек   в   чувственном   мире.  Итак,  тому,  кто
спрашивает: как приобрету я сам высшие познания духоведения? --
необходимо ответить: прежде кого обучайся из  сообщений  других
об  этих познаниях. И если он возразит: я хочу видеть сам, я не
хочу ничего знать о том, что видели другие, -- на это ему  надо
ответить: именно в усвоении себе сообщений других и заключается
первая  ступень  к собственному познанию. На это можно сказать:
но  ведь  тогда  я  принужден  сначала  слепо  верить.  Но  при
сообщении  юла  идет  вовсе  не  о  вере  или неверии, а лишь о
беспристрастном   принятии   того,   что    слышат.    Истинный
духоиспытатель  никогда  не  говорит  с  ожиданием,  что к нему
отнесутся со слепой верой. Он всегда мыслит только:  я  пережил
это  в  духовных  областях  бытия, и я рассказываю об этих моих
испытаниях.  Но  он  знает  также,  что  восприятие  этих   его
переживаний  и  оплодотворение  мыслей  другого  рассказом, для
этого другого суть живые силы для духовного развития.

     Нельзя  достаточно  резко   подчеркнуть,   насколько   для
желающего  развить  в  себе  высшие  познавательные способности
необходимо  пройти  через  самую  строгую  работу  мысли.   Это
подчеркивание  должно  быть тем более настоятельным, что многие
люди, желающие стать "видящими", как раз мишкам низко ценят эту
строгую и полную отречения работу  мышления.  Они  говорят:  не
может  же  мне  помочь  "мышление";  все  дело  в "ощущении", в
"чувстве" или в чем-либо подобном. На  это  следует  возразить,
что  никто  не  может  стать  "видящим"  в  высшем смысле (т.е.
по-настоящему), кто перед этим не вработался в жизнь  мысли.  У
многих   лиц   неблагоприятную   роль  играет  здесь  известное
внутреннее удобство. Они сами не сознают  этого  удобства,  так
как  оно  облекается  в  презрение к "абстрактному мышлению", к
"праздной спекуляции" и т.д.  Но  как  раз  тогда  и  не  ценят
мышления,   когда   смешивают  его  с  праздными,  отвлеченными
измышлениями. Так как  подобное  "отвлеченное  мышление"  легко
способно убить сверхчувственное познание, то основой его должно
стать  мышление,  исполненное  жизни.  Конечно, было бы гораздо
удобнее, если бы было возможно достигнуть высшего дара видения,
избежав работы мысли.  Но  здесь  нужна  внутренняя  твердость,
душевная уверенность, к которым может привести только мышление.
Иначе является лишь бесцельное мелькание и вспыхивание образов,
сбивчивая  душевная  игра,  которая  хотя  и  может кому-нибудь
доставить  наслаждение,  но  не  имеет  никакого  отношения   к
действительному проникновению в высшие миры.

     Если мы дальше обсудим, какие огромные перемены происходят
в человеке,  который действительно вступает в высший мир, то мы
поймем также, что тут  есть  еще  и  другая  сторона  предмета.
"Видящий"   должен   в   душевной   жизни  обладать  абсолютным
здоровьем. нет лучшего ухода за этим здоровьем,  чем  подлинное
мышление.  Это  здоровье  может  даже серьезно пострадать, если
упражнения для высшего развития не будут построены на мышлении.
Как истинно то, что здраво и правильно мыслящего  человека  дар
ясновидения  сделает еще здоровее, еще приспособленнее к жизни,
чем он является без него, так же верно и то, что всякое желание
развития при боязни усилия мысли, всякая мечтательность в  этой
области опасны как для душевного, так и для телесного здоровья.
Кто  будет  стремиться  к высшему познанию при соблюдении здесь
сказанного, тому нечего бояться; но оно  допустимо  только  при
этом условии.

     Необоснованное  неверие во всяком случае является вредным.
Ибо в воспринимающем оно действует, как отталкивающая сила. Она
мешает ему воспринимать оплодотворяющие  мысли.  Для  раскрытия
высших чувств требуется не вера, но это принятие духоведческого
мысленного   мира.   Духоиспытатель   подходит   к   ученику  с
требованием: не верить должен ты тому, что  я  говорю  тебе,  а
мыслить   это,  сделать  это  содержанием  твоего  собственного
мысленного мира, тогда мои мысли уже сами будут  действовать  в
тебе  так,  что  ты  познаешь  их  в  истине. Таково настроение
духоиспытателя.  Он  дает  толчок,  сила  же  познания   правды
поднимается   из   собственной   глубины   воспринимающего.   И
духоведческие воззрения должны быть искомы в этом смысле.  Тот,
кто  твердо решил погрузиться в них своим мышлением, может быть
уверен,  что  рано  или  поздно  они  приведут  его  к  личному
созерцанию.

     Уже в сказанном намечается первое свойство, которое должен
развить  в  себе  тот,  кто  хочет  прийти к личному созерцанию
высших фактов. Это есть беззаветная, непредвзятая отдача  тому,
что  раскрывают  люди или же находящийся вне человека мир. Тот,
кто к какому-либо явлению мира подходит с суждением, взятым  из
своей   прежней   жизни,   замыкает  себя  таким  суждением  от
спокойного всестороннего влияния, которое могло бы  оказать  на
него  это явление. Учащийся должен быть готовым в каждый момент
стать совершенно  опорожненным  сосудом,  в  который  вливается
чуждый,  неведомый  мир.  Мгновениями познания являются лишь те
мгновения,  когда  молчит  всякое  суждение,  всякая   критика,
исходящая  от  нас. Например, когда мы встречаемся с человеком,
дело вовсе не в том, мудрее ли мы его. И самое неразумное  дитя
может  открыть  нечто  величайшему  из мудрецов. И, когда он со
своим  премудрым  суждением  подходит  к  ребенку,  тогда   его
мудрость,  словно  мутное  стекло, встает перед тем, что должно
ему открыть дитя. Для  этой  отдачи  откровениям  чуждого  мира
необходима полная внутренняя самоотрешенность. И, когда человек
начинает  испытывать  себя,  до  какой степени обладает он этой
отдачей, он придет к удивительным открытиям в самом себе.  Тот,
кто хочет вступить на путь высшего познания, должен упражняться
в  том,  чтобы  в  любой  момент  уметь погасить себя, со всеми
своими  предубеждениями.  И  пока  он  погашает  себя,  в  него
вливается  иное.  Лишь  высокая  степень  такой  самоотрешенной
отдачи приводит к восприятию высших  духовных  фактов,  которые
повсюду  окружают  человека. Можно сознательно воспитать в себе
эту способность. Например, стараться  воздержаться  от  всякого
суждения об окружающих людях. Гасят в себе мерило привлекающего
и отталкивающего, глупого и умного, которое привыкли прилагать,
и  пытаются  без  этого  масштаба  понимать людей только из них
самих. Лучшие упражнения  можно  делать  с  людьми,  к  которым
чувствуешь   отвращение.   Пытаются   насильно   побороть   это
отвращение и представить непредвзято влиять на себя  тому,  что
они делают.

     Или  же, когда находятся в обстановке, которая вызывает то
или  иное  суждение,  то  побарывают  суждение  и   непредвзято
отдаются впечатлениям.

     Надо  предоставить  вещам и событиям больше говорить себе,
чем самому говорить о них. И надо распространить это даже и  на
свой  мир мысли. Побарывают в себе то, что образует ту или иную
мысль, и предоставляют  образовывать  мысли  только  тому,  что
находится вовне.

     Лишь  когда  подобные упражнения производятся со священной
серьезностью и  настойчивостью,  они  приводят  к  высшей  цели
познания. Тот, кто не придаст значения этим упражнениям, ничего
не  знает  об  их ценности. Тот же, у кого есть опыт в подобных
вещах, знает, что отдача и непредвзятость  суть  действительные
источники  силы.  Подобно  тому, как тепло, собранное в паровом
котле,  преобразуется  в   двигающую   силу   локомотива,   так
упражнения  в  самоотрешенной  духовной  отдаче  претворяются в
человеке в силу зрения в духовных мирах.

     Благодари этому упражнению человек делает себя способным к
восприятию всего того, что его окружает. Но к этой  способности
восприятия   должна  еще  присоединиться  верная  оценка.  Пока
человек  еще  склонен  переоценивать  самого  себя,   в   ущерб
окружающему  миру,  до  тех  пор  он  заграждает  себе доступ к
высшему познанию. Тот, кто к каждой вещи или к событию внешнего
мира относится с точки зрения той радости или  печали,  которую
они доставляют ему, тот предается такой переоценке самого себя.
Ибо  из  своей  радости и из своей печали он ничего не узнает о
вещах, а лишь нечто о себе самом. Когда я чувствую  симпатию  к
человеку, то прежде всего я чувствую лишь мое отношение к нему.
Если в моем суждении, в моем отношении я нахожусь в зависимости
исключительно  от  этого  чувства  радости, симпатии, то этим я
выдвигаю на первый план свою личную  природу;  я  навязываю  ее
миру.  Я  хочу  таким,  как  я  есть, включить себя в мир, а не
принять  мир  свободно,  предоставляя  ему  жить  сообразно   с
действующими в нем силами. Иными словами, я терпим лишь к тому,
что соответствует моей личной природе. Ко всему же остальному я
проявляю  отталкивающую  силу.  Пока человек пленен чувственным
миром, он с особой враждебностью отталкивает  от  себя  все  не
чувственные  влияния.  Учащийся должен развить в себе качество,
относиться  к  людям  и   вещам   сообразно   их   особенности,
предоставить  каждому  действовать  сообразно его ценности, его
значению.  Симпатия  и  антипатия,  радость  и  печаль   должны
получить  совсем  новые  роли.  Не может быть и речи о том, что
человек должен искоренить их в  себе,  должен  стать  глухим  к
симпатии  и  антипатии. Наоборот, чем больше разовьет он в себе
способность не сразу отвечать суждением или поступком на всякую
симпатию и антипатию,  тем  более  утонченную  чувствительность
разовьет  он в себе. Он узнает, что в нем пробуждаются симпатии
и антипатии высшего рода, когда он обуздывает те,  которые  уже
есть  в  нем.  Самый несимпатичный предмет имеет в себе скрытые
качества; он раскрывает их, если человек в своем  отношении  не
следует  своим  себялюбивым  чувствам.  Кто работал над собой в
этом направлении,  тот  воспринимает  все  во  всех  отношениях
тоньше,  чем  другие,  ибо  он  не  позволяет  себе становиться
невосприимчивым.  Каждая  склонность,  которой  следуют  слепо,
мешает   видеть   в   верном   свете  окружающие  вещи.  Следуя
склонности, мы как бы врываемся в окружающее нас, вместо  того,
чтобы предоставить себя ему и почувствовать его в его ценности.

     И,  когда  на  каждую  радость и на каждое горе, на каждую
симпатию и антипатию  человек  не  будет  более  давать  своего
эгоистического  ответа,  своего  эгоистического  отношения,  он
станет также независимым и от сменяющихся впечатлений  внешнего
мира.  То  наслаждение, которое мы получаем от вещи, ставит нас
тотчас в зависимость от  нее.  В  вещи  теряют  себя.  Человек,
который  сообразно  сменяющимся  впечатлениям,  теряет  себя  в
радости или горе, не может  идти  путем  высшего  познания.  Со
спокойствием  должен  принимать  он  радость или горе. Тогда он
перестает терять себя в них; зато тогда  начинает  он  понимать
их.   Радость,  которой  я  отдаюсь,  поглощает  мое  бытие,  в
мгновение отдачи. Но я должен  использовать  радость  лишь  для
того,   чтобы  через  нес  прийти  к  пониманию  вещи,  которая
доставляет мне радость. Для меня не должно иметь  значение  то,
что  вещь  дает  мне  радость: я должен познать радость и через
радость сущность вещи. Для меня  радость  должна  служить  лишь
возвещением  о том, что в этой вещи кроется свойство, способное
доставлять радость. Это свойство должен я научиться  познавать.
Если я останавливаюсь на радости, если я всецело отдаюсь ей, то
я  являюсь  лишь  собой, изживающим себя; если радость является
для меня лишь поводом пережить  какое-либо  свойство  вещи,  то
этим  переживанием  я  обогащаю  мое  внутреннее. Для учащегося
наслаждение и страдание, радость и горе должны  быть  поводами,
благодаря  которым  он  учится  у  вещей.  От этого исследующий
отнюдь не становится тупым к радости и горю, но он  возвышается
над  ними,  дабы  они  раскрыли  ему  природу  вещей.  Тот, кто
развивается  в  этом  направлении,  увидит,  какими   учителями
являются  радость  и горе. Он будет чувствовать вместе с каждым
существом  и  благодаря  этому,  воспринимать  откровение   его
внутреннего. Исследующий никогда не говорит себе только: о, как
я  страдаю, как я радуюсь, -- но всегда: как говорит страдание,
как говорит радость.  Он  отдает  себя  для  того,  чтобы  дать
наслаждению  и  радости внешнего мира влиять на себя. Благодаря
этому в человеке происходит полное изменение. Раньше на то  или
иное  впечатление он отвечал тем или иным поступком, потому что
эти впечатления его радовали или доставляли печаль.  Теперь  же
он  позволяет  радости и печали быть лишь органами, посредством
которых вещи говорят ему,  как  должен  он  относиться  к  ним.
Радость  и  горе  из простых ощущений становятся в нем органами
чувств, посредством которых воспринимается внешний мир. Подобно
тому как глаз, когда он что-либо видит, не  действует  сам,  но
заставляет  действовать  руку,  так  и радость и горе действуют
сами в исследующем, но воспринимают впечатления, а то,  что  мы
узнаем  через  радость  и  печаль,  является причиной поступка.
Когда   человек   обращает   радость   и    печаль    лишь    в
органы-проводники,  тогда  в  его  душе они строят те настоящие
органы, посредством которых ему раскрывается душевный мир. Глаз
может  служить  телу  лишь  потому,  что   он   орган-проводник
чувственных  впечатлений;  радость  и  горе  превращаются в очи
души, когда они перестают быть чем-то самодовлеющим и  начинают
лишь раскрывать нашей душе чужую душу.

     Благодаря  вышеуказанным  свойствам,  ищущий путь получает
возможность   предоставить   себя   воздействию    того,    что
действительно   существует   в   окружающем  его  мире,  помимо
препятствующих этому влиянию своей личности. Но и  себя  самого
он  должен  поставить  на  надлежащее  место  в  окружающем его
духовном  мире.  Ведь  как  существо  мыслящее,   он   является
гражданином  духовного  мира.  Он  лишь тогда сможет надлежащим
образом стать им, когда он придаст  своим  мыслям  направление,
соответствующее  вечным  законам  истины, законам страны духов.
Ибо только таким образом может эта  страна  влиять  на  него  и
раскрывать ему свои факты. Человек не достигает истины, пока он
предается  постоянно проходящим через его "Я" мыслям. Ибо тогда
эти мысли принимают течение, к которому они вынуждены благодаря
тому,  что  они  возникают   в   пределах   телесной   природы.
Беспорядочным  и  спутанным  является  мысленный  мир человека,
предающегося  духовной  деятельности,   обусловленной,   прежде
всего,  его  телесным мозгом. Возникает одна мысль, обрывается,
вытесняется другой мыслью. Тот, кто внимательно  прислушивается
к разговору между двумя людьми, кто беспристрастно наблюдает за
самим  собой,  может  получить  некоторое представление об этой
подобной блуждающим  огням  массе  мыслей.  До  тех  пор,  пока
человек посвящает себя исключительно задачам чувственной жизни,
его  спутанное  течение  мыслей  будет постоянно направляемо на
верный путь  фактами  действительности.  Я  могу  думать  самым
запутанным  образом:  повседневность  принуждает  меня  в  моих
поступках к закономерности,  соответствующей  действительности.
Мой мысленный образ города может быть самым беспорядочным; если
я  захочу  пройтись  по  городу, я должен буду сообразоваться с
существующими фактами. Механик может входить в свою  мастерскую
с   самыми   хаотическими  представлениями;  законы  его  машин
заставят  его   действовать   должным   образом.   В   пределах
чувственного  мира  факты  постоянно  вносят  свои  поправки  в
мышление.  Если  я  составлю  себе   ложное   представление   о
каком-либо физическом явлении, или о виде какого-либо растения,
действительность   выступает   против  меня  и  исправляет  мое
мышление. Совсем иное, когда я рассматриваю  свое  отношение  к
высшим  областям  бытия.  Они  раскрываются  мне  только  в том
случае, если я вступаю в их миры уже  со  строго  упорядоченным
мышлением.  Там мое мышление должно дать мне правильную, вечную
точку опоры, иначе я не найду надлежащих путей. Ибо те духовные
законы, которые изживаются в этих мирах, не уплотнились еще  до
физически  чувственного  вида  и  потому  не производят на меня
вышеуказанного давления. Я могу следовать этим законам  лишь  в
том случае, если они родственны моим собственным, как мыслящего
существа.
     Здесь  я  сам должен быть себе верным руководителем. Таким
образом,  ищущий  путь  должен  сделать  свое  мышление  строго
упорядоченным.  Понемногу  его  мысли  должны  совсем отвыкнуть
следовать обыденном