этого человечества полезным, когда могли бы быть
обновлены  сокровища  мудрости древнего  пророчествования  (Prophentums). Но
само если некто так мог бы говорить, как говорили древние пророки, само если
Илия  пришел  бы  сегодня -  так  говорил  Иисус  из  Назарета  -  и  нашему
человечеству желал  бы возвестить то, что он как  лучшее  испытал в Небесных
широтах: нет ведь людей здесь, которые имели бы уши,  чтобы слышать мудрость
Илии, древних пророков, также Моисея  (Moses),  да  вплоть вверх до  Авраама
(Abraham). Все,  что эти пророки  возвещали, было  бы невозможно  возвестить
сегодня. Их слова были бы неуслышанно заглушены в ветре! И так есть это ведь
все, что я имел в своей Душе, неценно.

     Так говорил  Иисус из  Назарета и он указывал на  то, как недавно слова
некого истинно  великого учителя, беря в основе, прозвучали  без того, чтобы
оставить некое большое воздействие.  Ибо, так  говорил он,  хотя  не был  он
также  никаким учителем, который  достигал до  древних пророков,  так был он
все-же некий великий, значимый учитель, добрый старый Хиллел (Hillel) (#28).
Иисус знал  точно, что  этот  старый Хиллел  для  многих  значит  в пределах
Иудейства,  который  сам в так тяжкие времена  Ирода  (Herodes) как Духовный
учитель  знал,  чтобы  завоевать некий  большой  престиж  (Ansehen). Это был
человек, который имел великие сокровища мудрости в своей Душе. И Иисус знал,
как мало сердечные  слова, которые  говорил старый Хиллел, находили доступ в
сердца  и  Души.  Однако-же о  старом  Хиллел говорили:  Тора (Thora)  сумма
древнейших, значимейших законов Иудейства исчезала  и  Хиллел  опять-таки ее
восстановил. - Как некий обновитель  пра-источной Иудейской мудрости являлся
Хиллел  для  тех  его  современников, которые его  понимали.  Он  был  некий
учитель,  который  также  странствовал  вокруг как  некий  истинный  учитель
мудрости. Кротким был его  осново-характер, неким родом Мессии был  он.  Это
все  рассказывает  сам Талмуд и  это  позволяет  себя после-проверить  через
внешнюю ученость.  Люди  были  очень  большой хвалы о Хиллел  и рассказывали
много хорошего о нем. Я могу только отдельное выхватить,  чтобы намекнуть на
тот род, как  Иисус из  Назарета говорил своей  матери, чтобы  уточнить свое
Душевное настроение.

     Хиллел  описывается  как  некого кроткого, мягкого  характера,  который
колоссально   действовал  через  мягкость  и  Любовь.   Некое  рассказывание
сохранилось, которое есть особенно значимо,  чтобы показать,  как Хиллел был
человеком терпения и кроткости, который  каждому шел навстречу. Два человека
поспорили  однажды о возможности, чтобы возбудить Хиллел до гнева, ибо  было
известно, что Хиллел вообще не может впасть в гнев. Здесь поспорили, теперь,
два  человека, из которых  один сказал: Я желаю  сделать  все, чтобы  Хиллел
довести до гнева.  - Он  желал затем иметь  свой спор  выигранным.  Как  для
Хиллел время  прямо было наивсезанятым,  как он имел наибольшим  поделать  с
подготовлением   к  Саббат  (Sabbat),  где  некому  такому   человеку  можно
наименьшим помешать, здесь постучал тот человек, который вовлекся в  спор, в
дверь  к  Хиллел  и  сказал,  не  примерно  в  неком  вежливом  тоне  или  с
каким-нибудь  обращением  - а  Хиллел  был  председателем высшего  Духовного
ведомства, который привык, чтобы быть обращаемым вежливо - но человек позвал
просто: Хиллел, выходи наружу,  выходи быстро наружу! - Хиллел  накинул себе
свое пальто  и  вышел наружу.  Человек сказал в остром тоне,  опять-таки без
малейшей  вежливости: Хиллел, я имею  нечто  тебя спросить. -  И  добродушно
отвечал Хиллел: Мой  дорогой, что  имеешь  ты тогда  спросить? - Я имею тебя
спросить, почему Вавилоняне (Babylonier) имеют  такие тонкие головы? - Здесь
сказал  Хиллел  с наикротким тоном: Теперь, мой  дорогой,  Вавилоняне  имеют
такие тонкие головы, потому  что они имеют таких неловких  акушерок. - Здесь
пошел человек прочь и думал, этот раз остался  Хиллел кротким. Хиллел уселся
опять-таки за свою работу. После пары  минут  пришел человек назад  и вызвал
Хиллел посреди  его работы опять-таки грубо наружу: Хиллел, выходи наружу, я
имею нечто важное тебя  спросить!  - Хиллел накинул  себе свое пальто, вышел
наружу и  заговорил: Теперь, мой дорогой, что имеешь ты  опять спросить? - Я
имею  тебя спросить,  почему Арабы  (Araber) имеют  такие маленькие глаза? -
Кротко  сказал Хиллел: Потому  что пустыня  есть такая большая,  это  делает
глаза маленькими, глаза  становятся  маленькими при  рассматривании  большой
пустыни, поэтому имеют Арабы  такие маленькие  глаза. - Опять остался Хиллел
кротким.  Здесь был  человек  верно  напуганным  о  своем споре, и он пришел
опять-таки  и позвал  в третий раз  в грубом тоне: Хиллел, выходи  наружу, я
имею нечто важное тебя спросить! -  Хиллел одел свое пальто,  вышел наружу и
спрашивал со всегда одинаковой кротостью: Теперь, мой дорогой, что имеешь ты
теперь спросить? - Я имею тебя спросить, почему Египтяне имеют такие плоские
ступни? -  Потому что местности здесь есть  такие  болотистые, поэтому имеют
Египтяне такие  плоские ступни.  -  И спокойно и невозмутимо  ушел Хиллел  к
своей работе. После  пары минут пришел человек опять и рассказал Хиллел, что
он  желал его теперь не спрашивать; он сделал один спор, что он его желал бы
ввести в гнев,  но не знал,  как он его  мог бы ввести в  гнев. Здесь сказал
Хиллел кротко: Мой дорогой, лучше, что ты проиграешь  твой спор,  чем Хиллел
впадет в гнев!

     Эта  легенда рассказывается к доказательству того, как кроток и любезен
был Хиллел сам  с каждым,  кто его  мучал.  Такой некий человек есть  -  так
намекал  Иисус из Назарета  своей  матери - во  многом отношении нечто,  как
некий древний пророк. И не знаем  ли мы многие высказывания  Хиллел, которые
звучат как  некое обновление  древнего пророчествования?  Некоторые красивые
высказывания  Хиллел-а привел он и затем сказал  он: Смотри, дорогая мать, о
Хиллел  говорилось,  что  он есть как некий  воскресший пророк. Я  имею  еще
особый интерес к нему, ибо достопримечательно проясняется нечто во мне,  как
если еще якобы есть некая особая взаимосвязь здесь  между Хиллел и мной; мне
проясняется  нечто, как если то, что  я  знаю и что во мне живет как великое
откровение Духовного, приходит  якобы не единственно  из Иудаизма. - И равно
так же было  это ведь у  Хиллел;  ибо таковой был  ведь по внешнему рождению
Вавилонянин и вошел только позднее в Иудаизм. Но также он происходил из рода
Давида, был из пра-древних времен родственнен с Давидовым родом, из которого
Иисус из Назарета  и Его-близкие (Seinigen) сами также происходили. И  Иисус
сказал: Когда  я также так,  как Хиллел,  как  сын из рода  Давида желал  бы
высказывать высокие откровения, которые как некое  просветление  вливались в
мою Душу и  которые есть те же  самые высокие откровения, которые  были даны
иудейскому народу, сегодня не есть никаких ушей здесь, чтобы их слышать!

     Глубоко в его Душе откладывались боль и страдание о том, что ведь тогда
еврейскому  народу были  даны величайшие истины  Мира, что тогда  также тела
этого народа были такими, что они  могли понимать эти откровения, что однако
теперь  времена стали  другими,  что  также  тела  еврейского  народа  стали
другими, так что они не могли более понимать древние откровения пра-отцов.

     Некое  колоссально раздирающее, болезненное переживание  было  это  для
Иисуса, что  он  должен был  сказать себе:  Тогда  было понимаемо, что учили
древние  пророки,  понимаемым  был  еврейским народом  язык  Бога,  сегодня,
однако,  не  есть  никто  здесь,  кто  его  понимает;  глухие  уши  были  бы
проповедуемы. Такие слова не  есть  более на  месте;  нет более  ушей здесь,
которые их  понимают!  Неценно  и бесполезно есть  все,  что  можно  было бы
сказать таким  способом.  -  И  как  совместно схватя  то,  что  он  в  этом
направлении  имел  сказать, говорил Иисус из Назарета своей  матери:  Это не
есть более для этой Земли возможно откровение древнего Иудаизма, ибо древние
Иудеи не есть более здесь, чтобы его принять. Это должно быть рассматриваемо
как нечто нестоящее на нашей Земле.

     И достопримечательным  способом  слушала  его  мать  спокойно,  как  он
говорил о неценности того, что  было ей наисвятейшим. Но  она  его  сердечно
любила и чувствовала только свою бесконечную Любовь. Отсюда, перешло нечто в
нее из глубокого  чувство-понимания того, что  он имел ей  сказать.  И затем
продолжал  он разговор  дальше  и  пришел  к  тому,  чтобы доложить  как  он
странствовал в языческие Культовые места и что он там пережил. Просветлилось
в его  Духе,  как  он  упал  в  обморок у языческого  алтаря, как он  слышал
измененный  голос  Батх-Кол.  И  здесь  прояснилось  ему   нечто  как  некое
воспоминание древнего  Заратустра-Учения. Он не  знал точно,  что  он  носил
Заратустра-Душу в себе, но  древнее  Заратустра-Учение, Заратустра-Мудрость,
древний Заратустра-Импульс восходили во время разговора в нем. В  сообществе
со своей матерью переживал  он этот великий Заратустра-Импульс. Все красивое
и великое древного Солнце-учения восходило в его Душе. И он вспоминал: Как я
лежал у языческого алтаря, здесь слышал я нечто, как некое откровение!  -  И
теперь пришли в его  воспоминании  слова превращенного Батх-Кол,  которые  я
ведь вчера высказал, и он говорил своей матери:

     Аминь (АУМ)
     Царят Лукавые
     Порождают себя отвязанной Я-самостью
     От другим задолженного Самости-долга
     Переживаются в ежедневном Хлебе
     В котором не царит Небес Воленье
     В котором Человек себя отделил от Их Царства
     И забыл Их Имена
     Своих Отцов в Небесах

     Amen (AUM)
     Es walten die Ьbel
     Zeugen sich lцsender Ichheit
     Von andern erschuldete Selbstheitschuld
     Erlebet im tдglichen Brote
     In dem nicht waltet der Himmel Wille
     In dem der Mensch sich schied von Eurem Reich
     Und vergaЯ Euren Namen
     Ihr Vдter in Himmeln.

     И все  великое  также  Митрас-служения  ожило  с  ними  в  его  Душе  и
представлялось ему как через внутреннюю  гениальность. Много говорил  он  со
своей матерью о величии и глории  (Glorie) древнего Иудаизма.  Много говорил
он о  том, что жило в  древних  Мистериях  народов, как совместно  сливались
отдельные  Мистерии-служения   Передней  Азии  и   Южной   Европы   в   этом
Митрас-служении.  Но одновременно  носил он в своей Душе страшное  ощущение:
как  мало-по-малу это  служение  изменялось  и  приходило  под  демонические
власти, которые  он  сам пережил приблизительно в своем  двадцать  четвертом
жизненном году. Пришло  ему все  в чувство, что  он тогда пережил.  И  здесь
являлось ему древнее Заратустра-Учение как нечто, для чего люди сегодняшнего
времени  не являются воспринимающими.  И под  этим впечатлением  говорил  он
своей матери второе значимое слово:  Когда также  обновленными  стали бы все
древние Мистерии  и культы и все то вливалось бы, что однажды было великим в
Мистериях  Язычества, люди чтобы это внимать, не есть  более  здесь! Все это
есть бесполезно. И выходил бы я и возвещал бы людям то, что я как измененный
голос  Батх-Кол  слышал, делал бы  я возвещение тайны,  почему люди в  своей
физической жизни не могут более жить в сообществе с Мистериями, или возвещал
бы я древнюю Солнце-мудрость Заратустры, сегодня не есть люди здесь, которые
это  бы  поняли.  Сегодня  все  это в людях  обернулось  бы  в  демоническую
сущность,  ибо это  звучало бы  так  в  человеческих Душах, что  уши не есть
здесь,  чтобы  такое понимать! Люди прекратили мочь  слышать то, что однажды
было возвещаемо и слышимо.

     Ибо знал теперь  Иисус  из  Назарета, что то,  что он тогда  слышал как
измененный  голос Батх-Кол, который  ему воззвал  слова: „Аминь, царят
Лукавые" -  было  неким пра-древним  святым учением, было некой  все-царящей
молитвой в Мистериях, которой молились в Мистериях-местах,  что сегодня было
забыто.  Он знал теперь, что то, что ему было дано,  было неким указанием на
древнюю  Мистерию-мудрость, которая  нашла на него, как он был отрешенным  у
языческого алтаря.  Но он  видел  одновременно  и  выразил  это также  в том
разговоре,  что не  существует  никакая возможность это  сегодня  опять-таки
принести к пониманию.

     И затем вел он этот разговор с матерью дальше и говорил о том, что он в
кругу Ессеев  принял в себя. Он говорил о  красоте, величии и  глории учения
Ессеев, вспоминая большую мягкость и кротость Ессеев. Затем сказал он третье
значимое слово, которое ему взошло  в его визионарном разговоре с Буддой: Не
могут  все-же все люди стать  Ессееями! Как прав  был все-же Хиллел, как  он
говорил слова: Не  обособляй себя от совокупности, но свершай  и  действуй в
совокупности,  неси свою Любовь к твоим собратьям-людям  (Nebenmenschen) ибо
когда  ты есть один, что есть ты  тогда? Так делают это, однако, Ессеи;  они
обособляют себя,  они оттягивают себя со своим святым жизне-поведением назад
и приносят через это несчастье над другими людьми. Ибо люди должны через это
быть несчастными, что они себя от них обособляют. - И затем сказал он матери
значимейшее  слово, тем  что он  рассказал ей  переживание,  которое я вчера
оговаривал:  Как я  однажды после некого интимного, важнейшего  разговора  с
Ессееями уходил прочь, здесь увидел я у  главных ворот, как Люцифер и Ариман
убегали оттуда. С того времени,  дорогая мать, знаю я, что  Ессеи через свой
способ  жизни, через свое тайное учение  сами себя от них защищают, так  что
Люцифер и  Ариман должны  от их ворот  убегать.  Но они посылают  через  это
Люцифера  и  Аримана  прочь  от   себя  к  другим  людям.  Ессеи  становятся
счастливыми  в своих Душах за  счет других людей; он становятся счастливыми,
потому  что  они  себя  сами  спасают  от  Люцифера  и  Аримана!  Да,  некая
возможность не существует,  чтобы  восходить туда,  где  объединяют  себя  с
Божественно-Духовным,  но  только  отдельные  могут  это  достигать за  счет
большого  множества-толпы.  Он  знал  теперь:  Ни  Иудейским,  ни  Языческим
способом,  ни  Ессеевским  способом  не   принести   всеобщему  человечеству
взаимосвязь с Божественно-Духовным миром.

     Это слово вбивалось устрашающе в Душу любящей  матери. Он был  во время
этого целого  разговора объединен с ней, как одно с ней. Целая Душа, целое Я
Иисуса  из Назарета  располагались  в  этих  словах.  И  здесь  хотел  бы  я
обратиться  к  некой тайне, которая имело место до Иоанново-Крещения в  этом
разговоре с матерью:  Нечто перешло  из  Иисуса  к этой матери. Не только  в
словах высвободилось в борьбе  это  все  из его Души,  но потому что он  так
тесно был с ней объединен со своего двенадцатого года, перешла с его словами
его целая сущность к ней,  и он стал теперь таким, что он как вышел из себя,
как если у него его Я ушло прочь. Мать, однако, имела некое новое Я, которое
погрузилось   в  нее.  И  после-исследуют,  пытаются  выведать,   что  здесь
произошло, то устанавливается следующее достопримечательное.

     Целая страшная боль, страшное страдание Иисуса, которое высвободилось в
борьбе, излились в Душу матери и она чувствовала себя как одно с ним. Иисус,
однако, чувствовал, как  если  все, что с его двенадцатого года жило  в нем,
ушло  якобы  прочь во  время этого разговора. Чем больше он об этом говорил,
тем  больше становилась мать наполненной всей мудростью, которая в нем жила.
И все переживания, которые с его двенадцатого года жили в  нем,  они оживали
теперь в Душе любящей матери! Но из него были они как исчезнувшими прочь; он
как  вложил  в Душу,  в сердце  матери то, что  он  сам  пережил  со  своего
двенадцатого года. Через это превратилась Душа матери.

     Как превращенной  был он с того разговора, так превращенным, что братья
или  сводные  братья  и  другие  родственники, которые были в его окружении,
получили мнение, он якобы потерял рассудок. Как жалко, говорили они, он знал
так много; он был ведь всегда очень молчаливым, теперь, однако, он полностью
сошел с ума, теперь  он  потерял рассудок!  -  Его  рассматривали как некого
потерянного.  Он действительно бродил  также  днями  как сновидчески  в доме
вокруг. Заратустра-Я  было  равно при том, чтобы покинуть это тело Иисуса из
Назарета  и перейти в Духовный мир.  И  как последнее  решение  вырвалось из
него: Как  через  некое  побуждение, как через  некую необходимость гонимый,
двинулся он спустя несколько дней,  как механически из дома прочь, к ему уже
известному Иоанну Крестителю, чтобы получить от него Крещение.

     И   тогда   имело  место  событие,   которое  я  часто   описывал   как
Иоанново-Крещение в Иордане: Христос-Существо погрузилось вниз в его тело.

     Такими были процессы. Иисус  был теперь  проникнут Христос-Существом. С
того разговора  со  своей  матерью  отступило  Я  Заратустры и то, что  было
прежде, что он был вплоть до к двенадцатому году, это было опять-таки здесь,
только  выросшим, ставшим  еще больше. И  внутрь, в его тело, которое теперь
носило в себе только бесконечную глубину душевности, в чувство быть открытым
для  бесконечных  широт,  погрузился  Христос.  Иисус был  теперь  проникнут
Христосом; мать, однако, получила также некое новое Я, которое погрузилось в
нее; она стала некой новой личностью.

     Представляется Духовному исследователю  следующее: В  тот самый момент,
как  это  Крещение в Иордане свершилось,  чувствовала  также мать нечто, как
конец  ее превращения. Она  чувствовала - она была  тогда в сорок  пятом,  в
сорок  шестом  жизненном  году  -  она  чувствовала  себя  как  за  один раз
проникнутой Душой той  матери, которая  была мать Иисус-мальчика,  который в
своем  двенадцатом  году  принял  Заратустра-Я и  которая умерла.  Так,  как
Христос-Дух снизошел на Иисуса из Назарета, так  снизошел Дух другой матери,
которая тем  временем пребывала  в Духовном мире на сводную  мать, с которой
Иисус  имел тот разговор. Она чувствовала себя с тех пор  как та юная  мать,
которая однажды родила Лука-Иисус-мальчика.

     Представим мы  себе правильным способом  то,  что это  есть за значимое
событие! Попытаемся мы  это чувствовать, но также чувствовать, что теперь на
Земле  жила совсем особая сущность:  Христос-Существо  в неком  человеческом
теле, некое существо, которое еще не жило в неком человеческом теле, которое
прежде  было только  в Духовных царствах, которое  прежде не  имело  никакой
Земной жизни,  которое знало Духовные  миры, не Земной мир! Из Земного  мира
проведало это существо только то, что было как бы сохранено  в трех телах, в
физическом теле, в эфирном теле, в астральном теле Иисуса  из  Назарета. Оно
погрузилось  вниз   в  эти  три  тела,   какими   они  стали  под   влиянием
тридцатилетней   жизни,   это   я   ведь   излагал.   Так   переживало   это
Христос-Существо совсем непредвзято то, что оно переживало сначала на Земле.

     Это Христос-Существо было сначало приведено - это показывает нам  также
Акаша-Хроника Пятого Евангелия - в уединение. Иисус из Назарета, в чьем теле
было Христос-Существо, ведь отдал  все, что ему раньше соединяло с остальным
Миром.  Христос-Существо  именно  пришло на Землю. Сначала привлекалось  это
Христос-Существо к тому,  что через впечатления тела, которые как оставались
в памяти, вкопали  себя  наисильнейше в астральном теле. Как бы сказало себе
Христос-Существо: Да, это есть тело, которое переживало  убегающих Аримана и
Люцифера, которое  ощущало, что стремящиеся Ессеи Аримана и Люцифера толкают
к другим  людям.  - К ним чувствало Христос  себя привлекаемым, к Ариману  и
Люциферу, ибо он сказал себе: Это есть Духовные сущности, с которыми люди на
Земле должны  бороться.  -  Так  втянулось  это Христос-Существо, которое  в
первый раз обитало в неком человеческом теле, в неком Земном теле, сначала в
борьбу с Люцифером и Ариманом в уединение пустыни.

     Я  ве