м же образом, как
выводят,  например,  нагревание  тела из падающих  на него лучей солнца. При
этом забывают, что мы никогда не можем показать, каким образом характер этот
по своему содержанию является результатом  этих условий. Условия могут иметь
определяющее  влияние,  но не могут быть  производящей причиной.  Мы  можем,
правда, сказать:  Под влиянием того  или  иного  положения  вещей данный вид
должен  был  развиваться  так,  что  тот  или другой  орган  получил  особое
развитие, --  но само содержание,  само специфически  органическое  не может
быть выведено  из внешних  условий. Положим, органическое существо  обладает
существенными свойствами a  b с; под  влиянием известных внешних условий оно
прошло через некоторое  развитие. Поэтому его свойства приняли  особую форму
а1  b1 с1. Если мы  взвесим эти влияния, мы поймем, что а развилось в  форму
а1,  b  в b1, с  в  с1.  Но специфическая природа  а, b и с никогда не может
явиться для нас как результат внешних условий.
     Мышление  свое надо прежде всего  направить на вопрос: откуда берем  мы
содержание  того  всеобщего, как  частный случай  которого  мы рассматриваем
отдельное  органическое  существо? Мы очень хорошо знаем, что  специализация
совершается под влиянием воздействий извне. Но саму получившую специализацию
форму  мы должны  производить из внутреннего начала. Почему развилась именно
эта  особенная  форма,  об  этом мы узанем, когда изучим оуркжающие  условия
этого существа. Но ведь эта  особенная форма есть нечто и  сама по себе, она
является  нам с  определенными  свойствами. Мы  видим,  в чем дело. Внешнему
явлению противостоит некое оформленное в самом себе содержание, оно дает нам
путеводную нить, чтобы  вывести  эти свойства.  В  неорганической природе мы
воспринимаем известный факт и для  объяснения его ищем другой факт, третий и
так далее, в  результате чего первый  факт является необходимым последствием
остальных. В органическом мире это не так. Здесь нам помимо фактов необходим
еще  один  фактор. Мы  должны положить в основу воздействий внешних  условий
нечто такое, что не определяется ими пассивно, но что активно из самого себя
определяет себя под их влиянием.
     Но что же  такое  эта основа? Она не может быть ничем иным, кроме того,
что  является  в  частном в фломе всеобщего. В  частном  же  является всегда
определенный организм. Эта  основа есть  поэтому организм в форме всеобщего.
Всеобщий образ организма, охватывающий в себе все частные формы последнего.
     По примеру Гете  мы  назовем  этот всеобщий  организм типом.  Какие  бы
другие  значения  ни  имело  слово тип  в  развитии  нашей  речи,  здесь  мы
употребляем  его  в  смысле Гете  и меем в виду  одно  только вышеупомянутое
значение.  Этот  тип ни  в  каком  отдельном  организме не  развит  во  всем
совершенстве.  Только  наше  разумное  мышление  в  состоянии  овладеть  им,
извлекая его как всеобщий образ  из явлений. Следовательно,  тип  есть  идея
организма: животность в животном, всеобщее растение в частном.
     Пож  этим   типом  не   следует  представлять  себе  нечто  постоянное,
неизменное.  Он  отнюдь  не  имеет  ничего общего с тем, что  Агассиц, самым
выдающийся  противник Дарвина, называл "воплощенной творческой мыслью Бога".
Тип  есть нечто  вполне текучее; из  него можно вывести все отдельные виды и
роды, на которые можно смотреть как на  подтипы, или обособленные  типы. Тип
не  исключает  теорию  происхождения.  Он  не  противоречит  факту  развития
органических  форм  друг  от  друга.  Он есть только разумный протест против
мысли,  будто  органическое  развитие  целиком  исчерпывается  последоватено
возникающими, фактическими (чувственно воспринимаемыми) формами. Он есть то,
что  лежит  в основе всего  этого развития  Он устанавливает  связь  в  этом
бесконечном  многообразии. Он  есть  внутреннее  содержание  того,  что  нам
знакомо как  внешняя форма живых существ. Теория Дарвина  предполагает такой
тип.
     Тип  есть  истинный  первоорганизм;  смотря  по   тому,  ка  он  иедйно
специализируется, он есть первичное растение или первичное животное. Никакое
отдельное чувственно-действительное животное  существо не  может быть типом.
То, что Геккель или другие  натуралисты называют первичной формой, есть  уже
частный  образ,  и простейший  образ  типа. Если он во времени раньше  всего
появляеься в простейшей  форме, то это еще не значит,  что следующие друг за
другом  во  времени формы  суть  результат  предшествующих.  Все формы  суть
последствия типа;  первая, как и последняя, суть  его явления. Его мы должны
класть в основу  истинной органики,  а не проиводить  просто  отдельные виды
животных и растений друг от друга. Как красная  нить проходит  тип через все
ступени развития органического мира. Его следует  нам держаться  и с помощью
его  пройти по этому великому многообразному царству.  Тогда оно  нам станет
понятным.  Иначе  же оно  распадется у нас, как  весь  прочий мир  опыта,  в
бессвязное множество единичных явлений. Даже когда мы думаем,  что  возводим
более  позднее  и  сложное  к  его прежней более  простой  форме  и видим  в
последней нечно первоначальное, то  мы ошибаемся, ибо мы выводим только одну
частную форму из другой, тоже частной.
     Фридлих  Теодор Фишер однажды по поводу теории  Дарвина высказал мысль,
что она принуждает нас подвергнуть пересмотру наше  понятие о времени. Здесь
мы  подошли  к  точке,  с которой нам  видно,  в каком  смысле  должен  быть
произведен такой пересмотр. Он должен был бы показать,  что выведение  более
позднего из более раннего  не  есть еще объяснение, что первое по времени не
есть  уже и принципиальное  первое. Выведение  должно всегда  совершаться из
принципа, и самое  большее - можно  было  бы, пожалуй, показать  еще,  какие
факторы  содействовали тому, что  один  вид существует  по времени  развился
раньше другого.
     Тип  в  органическом  мире   играет   такую  же   роль,  как   закон  в
неорганическом.  Как закон  природы  дает нам  возможность узнавать в каждом
совершении звено великого целого,  так тип позволяет  нам видеть в отдельном
организме особую форму первообраза.
     Мы уже  однажды указали, что  тип  не есть  законченная застывшая форма
понятия, но что  он текуч и способен принимать самые различные образы. Число
этих образов бесконечно, потому что то, благодаря чему первообраз становится
частной  отдельной формой, для  самого  первообраза  не  имеет значения. Это
совершенно  так  же,  как  закон природы управляет  бесчисленным  множеством
отдельных явлений, потому  что частные  определения, выступающие в отдельном
случае, не имеют ничего общего с законом.
     Однако здесь дело идет о чем-то существенно ином,  чем в неорганической
природе.  В последней  надо было показать, что определенный чувственный факт
может произойти так, а не иначе, потому  что существует  тот или иной  закон
природы. Этот  факт и закон  противостоят друг другу как  два  разъединенных
фактора, и при виде определенного факта не требуется никакой другой духовной
работы,  кроме  как  вспомнить  соответствующий  закон. Иначе обстоит дело с
живым существом  и его явлениями. Здесь необходимо развить  отдельную форму,
встретившуюся в  нашем опыте, из ранее постигнутого  нами  типа.  Мы  должны
проделать  духовный  процесс  существенно иного  рода.  Мы  не  можем просто
противопоставить тип отдельному явлению  как нечто  готовое, подобно  закону
природы.
     Что всякое тело, если нет посторонних препятствий, падает на землю так,
что пройденные за последовательные времена пути относятся как  1:3:5:7 и так
далее, -- это раз навсегда  готовый, определенный закон.  Это  первофеномен,
возникающий,  когда   две  массы  (Земля   и  тело   на  ней)  вступают   во
взаимоотношение.  Если  теперь,  в поле  нашего  наблюдения вступит  частный
случай,  подходящий  под   этот  закон,  то  нам  стоит  только  рассмотреть
чувственно наблюдаемые факты в том отношении, на  которое указывает закон, и
мы найдем его подтвержденным. Мы  подводим единичный случай под закон. Закон
природы  выражает  собою  связь  между  разъединенными  в  чувственном  мире
фактами; но он  как  таковой противостоит отдельному  явлению. Тип  требует,
чтобы  мы   каждый  отдельный  случай,   встречаемый   нами,   развивали  из
первообраза. Мы  не  вправе  противопоставлять тип отдельному образу,  чтобы
увидеть,  как  он  управляет  последним:  мы  должны дать ему  произойти  из
первого. Закон господствует над  явлением  как нечто, стоящее  выше его; тип
вливается в отдельное живое существо; он отождествляется с ним.
     Поэтому органика, если она хочет быть наукою в том смысле, как механика
и  физика, должна показать тип  как всеобщую форму, а  затем  и в  различных
идеальных отдельных образах. Механика ведь также есть свод различных законов
природы,  причем реальные  условия  приняты  везде  гипотетически.  Не иначе
должно  бы это  быть  и  в  органике. И  здесь  необходимо  было бы  принять
гипотетически  определенные  формы, в которых развивается  тип, чтобы  иметь
рациональную  науку.  Затем  следовало  бы показать, как  эти гипотетические
образования  всегда  могут  быть  сведены  к  известной   подлежащей  нашему
наблюдению  форме.  Как  мы в  неорганической  природе подводим явление  под
закон, так мы здесь развиваем  частную форму из первичной. Не путем внешнего
сопоставления  общего  с  частным  возникает  органическая  наука,  а  путем
развития одной формы из другой.
     Как механика есть система  законов  природы, так  органика должна  быть
последовательным рядом  форм  развития типа. С  тем, однако, отличием, что в
механике мы сопоставляем отдельные законы и приводим их в систему, тогда как
в  органике мы должны  давать отдельным  формам жизненно происходить друг от
друга.
     Но здесь нам могут возразить. Если типическая форма есть нечто текучее,
то возможно  ли вообще установить последовательную цепь отдельных  типов как
содержание  органики?  Можно,  конечно,  представить  себе,  что мы в каждом
отдельном наблюдаемом нами случае знакомимся с особенной формой типа, но для
обоснования   науки   нельзя  же   ограничиться   только   собиранием  таких
действительно наблюденных случаев.
     Но можно сделать нечто иное. Можно заставить  тип пробежать  через весь
ряд  его возможностей и затем всякий  раз удерживать (гипотетически)  ту или
иную форму. Таким образом получится ряд мысленно выведенных из типа форм как
содержание рациональной органики.
     Возможна  такая органика, которая будет совершенно также  в  строжайшем
смысле  научна,  как  и  механика. Только  метод  ее  иной.  Метод  механики
доказательный. Каждое доказательство опирается на известное  правило. Всегда
существует известная  предпосылка  (т. е. указываются  возможные  при  опыте
условия), и затем определяется,  что  наступит,  если  эти предпосылки будут
осуществлены. Тогда мы понимаем отдельное явление, подведенное под закон. Мы
рассуждаем  так:  при таких-то  условиях наступает такое-то явление; условия
эти налицо, а потому явление должно наступить.  Таков наш мысленный процесс,
когда мы  приступаем  к  какому-нибудь явлению  неорганического мира,  чтобы
объяснить его.  Это доказательный метод.  Он научен,  потому  что  он вполне
пропитывает  явление  понятием  и  потому  что  благодаря ему  восприятие  и
мышление покрывают друг друга.

     Однако с этим  доказательным  методом в науке об органическом мы ничего
не можем сделать. Тип вовсе не определяет, что при известных условиях должно
наступить такое-то  явление,  он не устанавливает  отношения,  существующего
между  внешне противостоящими и чуждыми друг  другу звеньями. Он  определяет
только закономерность своих собственных частей. Он не указывает,  как  закон
природы,  за  пределы  самого себя. Поэтому особые органические формы  могут
быть  развиты  только  из  общей   формы   типа,  и  встречающиеся  в  опыте
органические существа должны совпадать  с какой-нибудь такой  производной из
типа формой. На  место доказывающего метода здесь становится развивающий. Им
устанавливается  не  то,  что.  внешние  условия  действуют  друг  на  друга
определенным образом  и приводят поэтому к  определенному результату, но то,
что под  влиянием  определенных внешних обстоятельств  из  типа образовалась
особая  форма.  Таково  коренное  различие  между  науками  неорганической и
органической. Ни  в  одном  методе исследования оно не положено  в основу  с
такой  последовательностью, как у Гете. Никто не понял в такой  степени, как
Гете,  возможность  существования  органической  науки без  всякого  темного
мистицизма,  без телеологии, без допущения особых творческих мыслей. В то же
время  никто  так  решительно  не отверг  притязания применять  здесь методы
неорганического естествознания.
     Тип,  как мы видели, есть более полная научная форма, чем первофеномен.
Он  предполагает  также  более  напряженную  деятельность нашего  духа,  чем
последний.  При размышлении  над  вещами неорганической  природы чувственное
восприятие дает  нам готовое  содержание. Здесь наша чувственная организация
сама уже доставляет нам то, что в области  органической  мы получаем лишь от
духа.  Чтобы воспринимать сладкое, кислое,  теплоту, холод, свет, цвет и  т.
д., требуются  только  здоровые органы  чувств.  Мы должны в  мышлении найти
только  форму для материи. В типе же содержание и форма тесно связаны друг с
другом. Поэтому тип и не определяет  содержание чисто формально,  как закон,
но  пронизывает его  жизненно  изнутри  как  свое собственное.  Нашему  духу
ставится задача продуктивного участия в создании наряду с формальным также и
содержания.
     Мышление,  для  которого содержание является в непосредственной связи с
формальным, искони носило название интуитивного.
     Интуиция   неоднократно  выступала   в  качестве   научного   принципа.
Английский философ Рид называет интуицией то, когда мы из восприятия внешних
явлений (чувственных впечатлений) одновременно черпаем убеждение в их бытии.
Якоби полагал, что  в нашем  чувстве о Боге заключено не только одно оно, но
также  и ручательство того, что  Бог есть.  Такое суждение также  называется
интуитивным. Характерным  для него, как видно, является то, что в содержании
предполагается данным всегда большее, чем оно само, или что мы можем знать о
каком-нибудь   мысленном   определении  без  доказательств,  в  силу  только
непосредственного убеждения. Полагают, что такие  мысленные определения, как
"бытие" и  т. п., не требуют доказательства из материала  восприятия, но что
мы обладаем ими в нераздельном единстве с содержанием.
     Но с типом дело действительно так и обстоит. Поэтому он и не может дать
никаких средств  для доказательства, а только возможность развивать  из себя
каждую отдельную форму. Поэтому наш дух  должен при постижении типа работать
гораздо интенсивнее, чем при постижении  закона  природы. Он должен вместе с
формой создавать и содержание. Он должен брать на себя деятельность, которую
в  неорганическом  естествознании  совершают  внешние  чувства  и которую мы
называем созерцанием. Таким образом, на  этой  более высшей  ступени дух сам
должен  быть  созерцающим. Наша  сила  суждения  должна  мысля  созерцать  и
созерцая -- мыслить. Мы здесь имеем дело, как это впервые  объяснил Гете, со
способностью созерцательного  суждения. Этим  Гете указал на существование в
человеческом духе такой  необходимой формы  понимания, относительно  которой
Кант  полагал  доказанным,  что  она человеку, согласно  всем  его природным
задаткам, несвойственна.
     Если тип  в  области органической природы заменяет  закон  природы (или
первофеномен)  неорганической,  то   интуиция  (способность  созерцательного
суждения)  заступает  место  способности  доказательного   (рефлектирующего)
суждения. Как  считали возможным  применять  к  органической  природе те  же
законы, которые пригодны для низкой ступени познания, так думали, что один и
тот  же  метод сохраняет  значение  в обеих  областях.  Однако то  и  другое
ошибочно.
     Наука нередко обращалась с  интуицией очень  пренебрежительно.  Вменяли
Гете  в недостаток,  что  он  пытался достигнуть научных  истин  посредством
интуиции. Хотя многие считают достигаемое посредством интуиции очень важным,
когда дело идет о научном открытии. Здесь, говорят, случайная догадка  часто
ведет  дальше   методически  проработанного  мышления.  Потому  что  нередко
называют интуицией,  когда кто-нибудь  случайно набрел  на верную  мысль,  в
истинности которой исследователь  убеждается потом лишь окольными путями. Но
зато постоянно отрицают возможность для интуиции самой по себе стать научным
принципом.  Чтобы  случайно постигнутое  интуицией  могло  получить  научное
значение  -  так  думают обычно,  -  для  этого  оно  должно быть затем  еще
доказано.
     Так смотрели и на научные приобретения Гете, как на остроумные догатки,
которые  лишь впоследствии получили свое подтверждение  посредством строгого
научного исследования.
     Для органической науки,  однако,  интуиция  есть верный метод. Из наших
разъяснений,  думается,  вполне ясно следует,  что Гете  именно потому нашел
верный  путь  в  исследовании  органического,  что  он  имел  наклонность  к
интуиции. Свойственный  органической  науке  метод  совпал  с  его  духовным
складом. Благодаря этому  ему стало еше яснее, в какой степени он отличается
от методов неорганической науки. На одном ему разъяснилось и другое. Поэтому
он такими же ясными чертами обрисовал и сущность неорганического.
     Пренебрежительное  отношение   к  интуиции   немало   способствует   то
обстоятельство, что ее достижения не считают возможным приаисывать  такую же
степень  достоверности, как  достижениям  доказательных наук.  Часто знанием
называют толко то, что доказано, а все прочее - верою.
     Надо принять  во внимание,  что  внутри  нашего  научного  направления,
которое убеждено, что в мышлении мы постигаем сущностно  ядро мира, интуиция
означает нечто совершенное иное, чем в другом научном мировоззрении, которое
переносит это ядро в недоступную  для нас потусторонность. Кто в предлежащем
нам  мире, поскольку  мы  приникаем  в него  опытом или  мышлением, не видит
ничего, кроме отблиска или образа чего-то  потустороннего,  нам неведомого и
действующего, которое наперекор нам  остается  скрытым за этой  оболочкой не
только для первого  взгляда, но и для  всякого научного  исследования,  тот,
конечно,  будет  видеть  в  доказательном  методе  единственную  замену  для
недостающего  нам  познания  сущности  вещей.  Так  как  он  не  пробился до
убеждения, что сочетание мыслей происходит непосредственно в силу  данного в
самой мысли сущностного содержания  и,  следовательно, обусловливается самою
вещью,  то  он считает  возможным  обосновать  это  сочетание  только  путем
согласия его  с  несколькими основными убеждениями (аксиомами), которые  так
просты, что их невозможно,  да и не  нужно  доказывать. Если ему  предлагают
научное утверждение без доказательства,  более того, такое, которое  по всей
своей природе исключает доказательный метод, то оно кажется  ему  навязанным
извне;  он  наталкивается на  истину,  основания  достоверности  которой ему
неизвестно. Он  думает, что  у него  нет никакого знания, никакого понимания
этой  вещи, что  он  может  только  поверить,  будто  вне  его  мыслительной
способности существует какие-то основания для ее достоверности.
     Наше   мировоззрение    не   подвержено   опасности   считать   границы
доказательного  метода неизбежно также и границей  научного  убеждения.  Оно
привело нас к взгляду, что ядро  мира вливается в наше мышление,  что мы  не
размышляем только над сущностью  мира, но что мышление движется вместе  и  в
согласии  с  сущностью  действительности. С интуицией  нам  не  навязывается
никакой  истины  извне,  пот