что Ессеи желали: что им не позволено носить при себе никаких монет, что
им не  позволено проходить через некие ворота, которые  были  окрашены или в
чьей  близи были образы-рисунки. И  потому  что Ессевский  орден в тогдашнее
время в неком известном способе был тогда также  внешне  признан,  сделали в
Иерусалиме  особые ворота,  неокрашенные  ворота,  так чтобы также они могли
идти в город. Ибо если Ессей приходил к неокрашенныем воротам, должен он был
всегда  опять  поворачивать  назад.  В  самом  ордене  существовали  древние
пра-возвещения  (Urkunden) и  традиции,  о содержании которых  члены  ордена
строго умалчивали. Им позволено было  учить, но только  то,  что они  внутри
ордена учили. Каждый, кто вступал  в орден, должен был свое имущество отдать
ордену.  Число Ессеев тогда  ко времени Иисуса из Назарета  было неким очень
большим, примерно от четырех вплоть  до пяти тысяч.  Со всех  мест тогдашего
Мира совместно сходились  люди, которые посвящали себя строгим правилам. Они
каждый раз, когда  они где-нибудь далеко, в Малой Азии или еще дальше, имели
некий  дом,  дарили  таковой  Ессевскому  ордену  и  орден  получал  повсюду
небольшие имения, дома, сады, да дальние пашни. Никто не был принят, кто  не
дарил все,  что становилось  Ессеям общим имуществом. Все принадлежало всем,
никто отдельный не имел  владения. Некий, для наших взаимосвязей чрезвычайно
строгий закон  был такой,  что некому  Ессею  было позволено  поддерживать с
имуществом  ордена  всех  нуждающихся и обремененных людей, только  не  тех,
которые принадлежали своей собственной семье.

     В Назарете существовало через дарение некое такое  поселение Ессевского
ордена и через это прямо пришло в лицезрительный круг Иисуса из Назарета то,
чем  был  Ессевский орден.  В центре  ордена  получали  извещение о глубокой
мудрости, которая в  описанном роде погрузилась в Душу Иисуса из Назарета  и
прямо среди  наиважнейших,  мудрейших из Ессеев образовалось некое известное
настроение. Среди них образовалось  некое известное  пророческое созерцание:
Если бы  Миру позволено было взять правильное продвижение, тогда должны были
бы  возникать мудрые Души, которые должны были бы действовать  как некий род
Мессии (Messias). Поэтому они удерживали обзор, где  особенно  были бы такие
Души. И они были глубоко тронуты, как они получили извещение о той  глубокой
мудрости, которая возникла в Душе  Иисуса из Назарета. Отсюда,  не было  это
никаким  чудом,  что Ессеи,  без  того,  чтобы  Иисус из  Назарета  проходил
испытания низших  степеней, приняли его как некого экстерниста (Externisten)
в свое сообщество - я не желаю сказать в сам орден - и что в неком известном
способе  доверительны,  открыто-сердечны были сами мудрейшие  Ессеи напротив
этому  мудрому, юному человеку. В самом деле, слышал в этом Ессевском ордене
юный  Иисус  из Назарета много,  много  глубокого  о  тайнах,  которые  были
сохранены Еврейством,  как учеными  писаний в доме его отца. Некоторое также
слышал он, что он уже сам раньше через Батх-Кол как через некое просветление
внимал высвечивающим в своей Душе. Коротко, возник некий обмен  идеями между
Иисусом из  Назарета и Ессеями. И Иисус из Назарета учился  узнавать в своем
общении  с  Ессеями  в двадцать  пятом,  двадцать шестом, двадцать  седьмом,
двадцать восьмом  жизненном году  и еще за этим далее, почти  все, что  имел
дать  Ессевский орден.  Ибо  что  ему  не было  сообщено  через  слова,  это
представляло  себя  ему  через  всякие  ясновидческие  впечатления-импрессии
(Impressionen).  Важные  ясновидческие впечатления-импрессии  имел Иисус  из
Назарета  или  внутри самого сообщества  Ессев или некоторое  время  после в
Назарете   дома,   где  он  в  некой  более  созерцательной  жизни  позволял
воздейстовать на  себя  тому,  что  проникало  в  его Душу  из  сил, которые
приходили к нему, о  которых Ессеи  ничего не угадывали, которые  однако как
следствие проводимых с Ессеями разговоров были оживлены в его Душе.

     Одно  из  этих  переживаний, из этих  внутренних  впечатлений-импрессий
должно  быть особенно выдвинуто,  потому  что оно может просвечивать в целый
Духовный ход развития человечества. Это было некое мощное, значимое видение,
которое Иисус из Назарета имел  как в неком роде отрешенности, в котором ему
явился Будда (Buddha), как в непосредственном  присутствии. Да, Будда явился
Иисусу из Назарета как следствие обмена идей с Ессеями. И можно сказать, что
в то  время между  Иисусом и Буддой имел место  некий Духовный разговор. Это
принадлежит моему оккультному обязательству  сообщить  вам  содержание этого
Духовного разговора,  ибо нам позволено, да  мы должны сегодня затронуть эти
значимые  тайны развития  человечества.  В этом значимом Духовном  разговоре
проведал Иисус из Назарета от  Будды, что таковой  примерно сказал: Если мое
учение так, как я его учил, полностью бы пришло  в исполнение, тогда  должны
были бы все люди  стать равными Ессеям. Это, однако, не может быть. Это было
заблуждением в моем учении. Также Ессеи могли себя только продвигать дальше,
тем что  они  себя  обособляют от остального  человечества; для  них  должно
остальное человечество быть здесь. Через исполнение моего учения должны были
возникнуть  сплошные  (lauter) Ессеи. Это, однако, не может быть. - Это было
некое значимое переживание, которое имел  Иисус из Назарета через сообщество
с Ессеями.

     Некое  другое  переживание  было  то,  что  Иисус  из  Назарета  сделал
знакомство  с одним также еще юным человеком, с  одним почти  одновозрастным
человеком, который  сблизился, все-таки в  неком совсем другом  способе, чем
Иисус из Назарета, с Ессеевским орденом, который однако этому вопреки  также
не  стал  совсем  Ессеем.  Это  был  тот, хотелось  бы  сказать,  как  некий
мирянин-брат  (Laienbruder)  внутри  Ессеевского  сообщества  живущий  Иоанн
Креститель.  Он  одевался как  Ессей, ибо  таковые  носят  зимой  одежду  из
верблюжего  волоса.  Но  он никогда не мог учение Иудаизма полностью в  себе
поменять с учением Ессеев.  Так как однако учение Ессеев, целая жизнь Ессеев
делало  на него  некое большое  впечатление, жил он  как  мирянин-брат жизнь
Ессеев, позволял  себя подвигать,  позволял себя  постепенно инспирировать и
приходил мало-по-малу к тому, что ведь рассказывается об Иоанне Крестителе в
Евангелиях. Многие разговоры имели место между Иисусом из Назарета и Иоанном
Крестителем. - Здесь свершилось одним днем - я знаю, что это называется, эти
вещи так просто  рассказывать, но ничто не  может меня останавливать; я знаю
вопреки,  что  эти  вещи вследствие  тому оккультному  обязательству  теперь
должны быть рассказаны - свершилось одним днем, что  Иисус из Назарета, в то
время,  как  он  говорил  с  Иоанном  Крестителем,  видел  перед  собой  как
исчезнувшим  телесность Иоанна Крестителя  и имел видение Илии (Elias).  Это
было  второе  важное  Душевное  переживание  внутри  сообщества  Ессеевского
ордена.

     Здесь  существовали  однако также  другие переживания.  Уже  с  долгого
времени Иисус из Назарета мог наблюдать нечто особенное: Когда он приходил к
местам, где были Ессевские  ворота, где  были  необразные (bildlose) ворота,
здесь не мог Иисус из Назарета проходить через такие ворота, без того, чтобы
опять-таки  не проделать некий горький опыт. Он видел эти необразные ворота,
но для него были Духовные  образы у этих ворот;  для него являлось  по обеим
сторонам  неких таких ворот  всегда то,  что мы теперь научились узнавать  в
различных  Духовно-научных разбирательствах под  именем Ариман и Люцифер.  И
постепенно упрочнилось  ему чувство,  впечатление в Душе,  что  несклонность
Ессеев  против  образов  ворот,  должна  была  бы  иметь  нечто  поделать  с
выколдовыванием таких Духовных существ, как он их созерцал у этих ворот, что
образы у ворот якобы были отображениями Люцифера и Аримана. И чем чаще Иисус
из Назарета это замечал, тем больше восходили такие чувства в его Душе.

     Кто такое переживает, тот не находит, что об этих вещах одинаково много
позволено раздумывать; ибо эти  вещи действуют потрясающе на Душу. Чувствуют
также  очень скоро, что  человеческих мыслей не достает, чтобы их достаточно
глубоко  обосновать.  Мысли считают тогда  неспособными, чтобы  проникнуть к
этим  вещам.  Но  впечатления  вкапываются  не  только  глубоко  в  Душу, но
становятся некой частью Душевной жизни самой. Чувствуют себя как связанным с
частью своей  Души,  в которой  собрали  такие переживания,  как связанные с
переживаниями сами, несут эти переживания дальше через жизнь.

     Так нес  Иисус из Назарета через  жизнь оба  образа Люцифера и Аримана,
которые он часто видел у ворот Ессеев. Это сначала действовало не иначе, как
что  ему  было сознательно, что царит  некая  тайна  между  этими  Духовными
существами и Ессеями. И действие, которое упражняло это на его Душу, вносило
себя в  понимание  с  Ессеями;  начиная с этих  преживаний в  Душе Иисуса из
Назарета не могли более так  хорошо взаимосторонне друг друга понимать.  Ибо
жило в его Душе нечто, о чем он не мог говорить напротив  Ессеям, потому что
каждый раз нечто  как  в речи проглатывалось,  ибо всегда  вставлялось здесь
нечто между, что он переживал у Ессевских ворот.

     Одним  днем,  как после  некого особо  важного, значимого разговора,  в
котором  зашла речь  о высшем,  Духовном, Иисус из Назарета  покидал  ворота
главного  строения  Ессеев,  здесь встретил он, тем  что  он  проходил через
ворота, облики, о которых он знал, что они были Люцифер и Ариман. И он видел
убегающими Люцифера и Аримана от ворот Ессеевского монастыря. И погрузился в
его Душу один вопрос. Но  не как  если он сам, не как если он через рассудок
вопрошал, но с глубокой элементарной властью, проник в его Душу вопрос: Куда
убегают  таковые, куда убегают  Люцифер  и  Ариман? - Ибо  он знал, святость
монастыря Ессеев принесла их в бегство. Но вопрос вживался в  его Душу: Куда
убегают  таковые? -  И  этот вопрос не высвобождал он  больше из своей Души,
этот вопрос горел  как огонь  в  его Душе; с  этим вопросом ходил вокруг  он
ежечасно, да ежеминутно переживая в следующие недели. Как он после Духовного
разговора, который он провел, покинул ворота главного строения Ессеев, здесь
загорелся в его Душе вопрос: Куда убегают Люцифер и Ариман?

     Что  он, под  впечатлением  этого в своей  Душе  живущего вопроса делал
дальше,  после того как он пережил, что древние инспирации ушли потерянными,
религии и  культы  были испорчены  демоническими властями  и  как он  упал у
алтаря Языческого культа, внял превращенный голос Батх-Кол и должен был себя
спросить,  что имеют означать слова  Батх-Кол и что  равно рассказанное мной
имеет означать,  что Душа Иисуса из  Назарета  себя  теперь спрашивала: Куда
убегают Люцифер и Ариман? - об этом желаем мы дальше завтра говорить.
        "Христиания (Осло), Пятый доклад, 6 Октября 1913"

     Вчера  могли мы  бросить взор на  жизнь Иисуса  из  Назарета  во время,
которое протекло для  него приблизительно с его двенадцатого жизненного года
вплоть до  примерно к  концу его двадцатых годов. Из того, что мне позволено
было  рассказать,  могли вы  конечно иметь ощущение,  что  разигралось нечто
глубоко значимое для Души Иисуса из Назарета  в это время,  глубоко значимое
однако  также  для  целой  эволюции человечества.  Ибо  вы  ведь конечно  из
осново-ощущения, которое вы себе могли образовать через ваше Духовно-научное
изучение,  знаете, что  все взаимо-зависит  в  эволюции  человечества и  что
некое,  так значимое событие с неким человеком, в  чью Душу ввигрывается так
много, так  бесконечно  много из  дел целого человечества,  равно также есть
значимо  для целой эволюции  человечества.  Мы  учимся то, чем стало событие
Голгофы для эволюции  человечества, в различнейших способах узнавать. В этом
цикле  докладов  дело  идет  о  том,  чтобы  научиться  узнавать  это  через
рассмотрение самого Христоса Иисуса-Жизни. И  так  обращаем мы взор, который
мы вчера направили на характерный временной промежуток,  который лежит между
двенадцатым годом и Иоанново-Крещением, сегодня еще  раз на  Душу Иисуса  из
Назарета и спрашиваем нас:  Что могло все-возможное  жить в этой Душе, после
того, как значимые  события разигрались вплоть до внутрь в двадцать восьмой,
двадцать девятый год, о которых я вчера говорил.

     Что жило в этой Душе, наверное получат некое ощущение, некое чувство об
этом,  если позволено будет рассказать  некую сцену,  которая  разигралась в
конце его двадцатых годов у  Иисуса из Назарета. Эта  сцена, которуя я  ведь
имею рассказать, затрагивает  некий разговор, который Иисус из  Назарета вел
со своей матерью, с той  итак, которая  через совместное слияние обеих семей
на долгие годы стала его матерью. Он ведь целые годы изъяснялся (verstanden)
с  этой  матерью совсем  близко и  преимущественно, много  лучше, чем он мог
изъясняться  с другими  членами семьи, которые жили в  доме в Назарете,  это
называется,  он  изъяснялся  бы  вполне хорошо  с  ними,  но  они  не  могли
изъясняться  хорошо с ним. Были ведь обсуждены также уже раньше  между ним и
его матерью некоторые из впечатлений, которые постепенно образовались  в его
Душе.  Но в названном  временном промежутке разигрался  однажды  некий верно
значимый  разговор,  который  мы сегодня рассмотрим,  который  позволяет нам
глубоко взглянуть в его Душу.

     Иисус  из  Назарета стал  мало-по-малу  через вчера  охарактеризованные
переживания  превращенным,  так что бесконечная мудрость отчеканилась в  его
лике.  Но  он был  также, как это ведь  всегда,  если также это в наименьшей
степени  есть  такой  случай,  когда  мудрость  в  некой  человеческой  Душе
увеличивается,   пришел   к   некой   известной   внутренней   опечаленности
(Traurigkeit). Мудрость прежде всего принесла ему плод, что он взор, который
он  мог обратить в свое человеческое  окружение, его собственно делал  верно
опечаленным. К этому пришло вдобавок, что он в последнем двадцатом  году все
больше в покойные часы должен был думать о нечто совсем определенном: Всегда
опять снова должен  он был думать  о  том, как в  его двенадцатом  году имел
место некий такой  переворот,  некая  такая  революция  в его Душе,  как это
выдало себя через переход  Заратустра-Я в его Душу. Он  должен  был думать о
том,  как он в первые  времена  после  своего  двенадцатого  года чувствовал
только бесконечное богатство этой Заратустра-Души в себе. Он не знал ведь, в
конце  двадцатого  года еще, что он  был опять-воплощенный Заратустра; но он
знал,  что  некий  великий, могучий  переворот произошел  в его Душе  в  его
двенадцатом году. И  теперь имел он часто чувство: Ах,  как  было это все-же
по-другому  со  мной  до  этого  переворота  в моем  двенадцатом году! -  Он
чувствовал, когда он теперь думал назад к тому времени, как бесконечно тепло
было   это  тогда  в  его  душевности.  Он  был  ведь  как   мальчик  совсем
миро-отрешенным (weltentrьckt).  Здесь  имел он  хотя живейшее ощущение  для
всего, что говорит из природы к  человеку, для всего  великолепия  и величия
природы,  но  он имел менее  задатка для того,  что  человеческая  мудрость,
человеческое знание усвоило себе. Он интересовался менее для того, что можно
выучить  школьно-мерно! Было  бы неким полным заблуждением, если бы  верили,
что этот Иисус-мальчик, прежде чем Заратустра вселился в его Душу, вплоть до
своего двенадцатого года внутрь, имел якобы примерно во внешнем смысле некую
особую  одаренность,  что   он  был  якобы  особенно  смышленый  (gescheit).
Напротив, обладал он некой необычайной, кроткой сущностью, некой бесконечной
способностью Любви,  некой  глубокой  внутренней душевностной  жизнью, неким
охватывающим  пониманием  для всего человеческого, но  никаким интересом для
всего  того,  что  люди накопили себе при знании в течение столетий. И тогда
было это так, как  если после  этого момента в храме при Иерусалиме  в своем
двенадцатом  году это  все как бы излилось из его Души и зато  вся  мудрость
влилась! И теперь должен  он был часто  думать и ощущать как,  так в  совсем
другом  способе,  он  со  всяким  глубоким  Духом  Мира  раньше  до   своего
двенадцатого года был связан, как если  здесь  его Душа была бы  открыта для
глубин  бесконечных широт! И как  он с тех  пор  жил со своего  двенадцатого
года, как он здесь  находил  свою Душу  подходяшей  для некого рода принятия
еврейской учености, которая однако совсем пра-источно, как из себя исходила,
как он проделал потрясение, что Батх-Кол не мог более действовать  в древнем
способе  инспирирующе;  как он  затем в своих путешествиях научился узнавать
языческие культы,  как ему  все  знание и  религиозность  Язычества в  своих
различных  ньюансах прошло через Душу.  Он думал  тогда, как  он здесь между
своим  восемьнадцатом и  двадцать  четвертым  годом  жил  во всем  том,  что
человечество  внешне достигло  себе,  и как он  затем вступил  в  сообщество
Ессеев  и  там  научился  узнавать  некое  тайное учение  и  людей,  которые
предавались этому тайному учению. Об этом должен  он был часто думать. Но он
знал  также, что  беря в  основе,  восходило  в  его  Душе только то, что  с
древности  люди  накопили себе при  знании; он  жил в  том,  что  предлагали
человеческие сокровища при  мудрости,  человеческие  сокровища при культуре,
человеческие сокровища  при моральных достижениях.  Он чувствовал, он  жил в
человеческом Земли со своего двенадцатого года. И теперь должен он был часто
думать  назад,  как  он  был  до этого  двенадцатого года,  где  он  как  бы
чувствовал себя связанным с Божественными пра-основами бытия,  где все в нем
было элементарным  и  пра-источным, где все  из  некой клокочащей  жизни, из
некой теплой, живой душевности приходило  и его  совместно смыкало с другими
человеческими Душами, в  то время как он теперь стал уединенным и одиноким и
молчаливым.

     Все эти чувства были это, которые принесли к состоянию, что имел  место
некий совсем определенный разговор между ним и  личностью, которой стала ему
мать.  Мать любила  его  колоссально  и она  часто  говорила с  ним обо всем
красивом и великом, что показывало себя в нем с двенадцатого года. Некая все
более интимная, более благородная, более красивая взаимосвязь образовалась к
этой сводной матери. Но свой  внутренний разлад он вплоть до этого умалчивал
также этой матери, так что  она  видела только красивое и великое. Он видела
только, как он становился все мудрее и мудрее, как он все  глубже проникал в
целую эволюцию человечества. Поэтому было из того, что имело место как некий
род генеральной исповеди, многое ново для нее, но она приняла это с близким,
теплым сердцем.  Это было в ней как некое непосредственное понимание для его
печальности, его чувственного настроения, того, что он томился назад к тому,
что он имел в себе  до  своего двенадцатого  года. Поэтому искала она  чтобы
поднять  и утешить его, тем что она начала  говорить обо всем, что с тех пор
выступало  в нем так  красиво и великолепно. Она напомнила ему обо всем, что
ей  стало  через него  известно об  опять-обновлении великих  учений, мудрых
изречений и сокровищ закона Иудаизма.  Что все через него выступило, об этом
говорила она  с ним. Ему становилось  однако только все тяжелее  для сердца,
когда он так слушал говорящую мать, так ценящую то, что  он внутренне все-же
собственно чувствовал как  преодоленным. И окончательно возразил он: Да, это
пусть все так есть. Но через меня или  через некого другого сегодня могли бы
быть обновлены все древние,  великолепные сокровища  мудрости  Иудаизма, что
имело  бы  это  за  значение  для  человечества?  Это  все  в основе  все-же
незначимо, что  в таком роде  выступает. Да, если сегодня было бы вокруг нас
некое  человечество,  которое  имело  бы  уши,  чтобы  слышать  еще  древних
пророков, тогда было бы для