вления, совершающиеся вне нашего организма  и  соответствующие восприятиям;
вторая пытается исследовать процессы

     в  собственном  теле человека, разыгрывающиеся  в то время, когда в нас
вызывается  известное  чувственное качество. Физиология  учит, что эпидермис
совершенно нечувствителен  к раздражениям внешнего мира. Так например, чтобы
воздействия внешнего мира  могли возбудить на периферии тела окончания наших
осязательных нервов, процесс колебаний, лежащий вне нашего тела, должен быть
сначала продолжен  сквозь эпидермис. При  чувстве  слуха  и  зрения  внешний
процесс  движений,  прежде  чем он  достигнет нерва,  кроме того, изменяется
целым рядом передаточных  органов чувств. Это возбуждение нервного окончания
должно  дойти  через  нерв  до  центрального органа,  и  здесь  только может
совершиться  то,  чем,  на  основании  чисто  механических процессов в мозгу
вызывается ощущение.
     Ясно, что благодаря этим превращениям, которые испытывает  раздражение,
действующее на органы чувств,  это раздражение  столь  полно изменяется, что
должен стереться всякий след сходства между первым воздействием на чувства и
появляющимся,  наконец, в  сознании ощущением.  Гартман подводит  итог  этим
рассуждениям   следующими   словами:   "Это   содержание  сознания   состоит
первоначально  из ощущений, которыми душа рефлекторно реагирует на состояние
движений своего высшего мозгового  центра, но  которые не имеют ни малейшего
сходства с молекулярными состояниями движения, их вызывающими".
     Тот,  кто  продумает  совершенно  до  конца  этот  ход  мыслей,  должен
согласиться,  что  если бы он был  верен, то в содержании нашего сознания не
заключалось  бы  ни  малейшего  остатка  того,  что  можно  назвать  внешним
существованием.
     Гартман присоединяет  к физическим и физиологическим доводам против так
называемого  "наивного реализма" еще такие, которые он называет философскими
в  собственном  смысле этого слова. При логическом  обозревании обоих первых
доводов мы замечаем,  что мы  можем прийти,  в сущности говоря, к указанному
результату только тогда, если  мы будем  исходить из существования  и  связи
внешних  вещей, как их принимает  наивное  сознание, и затем исследуем,  как
может этот внешний мир при нашей  организации вступать в наше  сознание.  Мы
видели,  что всякий  след  такого внешнего мира теряется для  нас на пути от
чувственного впечатления  до вступления  в сознание,  и в  этом последнем не
остается ничего,  кроме наших  представлений. Мы должны поэтому принять, что
тот образ внешнего мира, который мы имеем в действительности, строится душой
на  основании  материала ощущений.  Сначала  из  ощущений  чувств  зрения  и
осязания  конструируется  пространственный  образ  мира,  в   который  затем
включаются ощущения остальных чувств. Если мы

     видим себя вынужденными мыслить известный  комплекс ощущений как  нечто
связанное, то  мы приходим к понятию  субстанции, которую  мы рассматриваем,
как их носительницу.  Если мы замечаем, что в какой-нибудь  субстанции  одни
качества ощущений исчезают, а другие снова появляются, то мы приписываем это
регулируемой законом причинности смене в мире явлений.  Так,  согласно этому
пониманию,  весь  наш  образ  мира  слагается  из  субъективного  содержания
ощущений,  регулируемого  нашей собственной  душевной деятельностью. Гартман
говорит: "Воспринимаемое субъектом всегда только модификации его собственных
психических состояний и ничто другое"29.
     Теперь  спросим  себя: каким  образом  приходим  мы к такому убеждению?
Схема пройденного  хода мысли следующая: если существует внешний мир, то  он
воспринимается  не   как   таковой,   но   преобразуется,  благодаря   нашей
организации,  в  мир  представлений.  Мы имеем  здесь дело  с  предпосылкой,
которая.  будучи последовательно развита, упраздняет самое себя. Но способен
ли  этот  ход   мысли  обосновать   какое-нибудь  убеждение?  Вправе  ли  мы
рассматривать   данный   нам   образ   мира   как   субъективное  содержание
представлений  только потому, что к этому взгляду  приводит, если его строго
продумать, допущение наивного сознания? Ведь наша цель в  том и заключается,
чтобы доказать недействительность самого этого допущения. Тогда оказалось бы
возможным, что  доказана  была бы неверность утверждения  и  все-таки был бы
верен  результат,  к  которому  оно  приводит.  Это,  пожалуй,  и  могло  бы
случиться;  но  тогда  уже  результат  ни  в  каком  случае  не  может  быть
рассматриваем, как доказанный из этого утверждения.
     Обыкновенно   мировоззрение,   признающее  реальность   непосредственно
данного  нам образа  мира как чего-то  не подлежащего более  сомнению,  само
собой разумеющегося, называют  наивным реализмом.  Наоборот, противоположное
мировоззрение,  считающее этот образ мира лишь содержанием нашего  сознания,
называют трансцендентальным идеализмом.  Таким образом, результат предыдущих
рассуждений  мы  можем   выразить   следующими  словами:  трансцендентальный
идеализм  доказывает   свою  правилъностъ,  оперируя  для  этого  средствами
наивного реализма,  к  опровержению  которого  он стремится.  Он  прав, если
наивный реализм  ложен;  но  эта ложность  доказывается  при  помощи  самого
неверного воззрения. Для того, кому это станет очевидным, не остается ничего
другого,  как  покинуть путь,  намеченный  здесь для достижения  какого-либо
мировоззрения, и пойти иным путем. Но что же, должны ли мы искать этого пути
наугад, путем попыток, пока мы случайно не набредем на верный?

     29Das Grundproblem der Erkenntnistheorie P. 37.

     Эд.  ф. Гартман несомненно держится этого взгляда, когда думает, что он
доказал значимость своей теоретико-познавательной  точки зрения тем, что она
объясняет явления мира, между тем, как другие точки зрения этого  не делают.
По воззрению этого мыслителя, отдельные мировоззрения вступают в своего рода
борьбу  за существование,  и  то  мировоззрение,  которое  окажется  лучшим,
объявляется  победителем. Но такой  способ действия  кажется нам уже  потому
несостоятельным,  что ведь  прекрасно может существовать несколько  гипотез,
которые  одинаково  удовлетворительно  ведут  к  объяснению мировых явлений.
Поэтому будем лучше держаться вышеупомянутого хода мыслей  для  опровержения
наивного реализма и посмотрим, в чем собственно его недостаток, Ведь наивный
реализм - это такое понимание, из которого исходят все  люди. Уже по  одному
этому рекомендуется начать исправление именно с него. Когда мы затем найдем,
почему он должен  быть недостаточным, тогда мы выйдем на верный  путь уже  с
совсем  иной  уверенностью,  чем  если бы  мы пытались  отыскать  его просто
наугад.
     Очерченный  выше  субъективизм  основывается  на мысленной  переработке
известных  фактов. Он,  таким  образом, предполагает,  что  при  фактической
исходной точке, с помощью  последовательного мышления (логического сочетания
известных наблюдений), могут быть добыты верные убеждения. Но самое право на
такое применение нашего мышления этой точкой зрения не повторяется, и в этом
ее  слабость.  В то  время,  как наивный  реализм исходит  из непроверенного
признания,  что воспринятое  нами  содержание нашего опыта имеет объективную
реальность, охарактеризованная  точка зрения исходит также из непроверенного
убеждения,  что  применением  мышления  можно  прийти  к  научно-правомерным
убеждениям. В  противоположность  наивному  реализму эту точку зрения  можно
назвать наивным рационализмом. Чтобы оправдать такую терминологию, мы хотели
бы здесь  вставить короткое замечание о понятии "наивного".  Деринг пытается
ближе определить это понятие в своей статье "О понятии наивного реализма"30.
Он говорит об  этом:  "Понятие наивности обозначает как бы нулевую точку  на
шкале  рефлексии  над  своим  собственным положением.  По  своему содержанию
наивность может вполне совпадать с  правильным,  так как,  хотя она и лишена
рефлексии  и  именно  поэтому  лишена  и  критики,  или  некритична,  но это
отсутствие  рефлексии и критики  исключает  лишь объективную  уверенность  в
правильности;  оно заключает  в себе возможность и опасность ошибки, но ни в
каком случае не необходимость ошибки.

     30Philosoph. Monatshefte XXVI Bd. P. 390. Heidelberg 1890.

     Существует наивность чувства  и  желания так же,  как  представления  и
мышления в  самом широком смысле этого  слова; далее  - наивность  выражений
этих внутренних состояний,  в  противоположность подавлению и изменению этих
выражений, вызванным соображениями  и рефлексией. Наивность не подвергается,
по   крайней   мере   сознательно,  влиянию   производного,   заученного   и
предписанного;  она,  как  выражает само  слово  nativus, во  всех  областях
является  бессознательной,  импульсивной,  инстинктивной, демонической".  Мы
хотим, исходя  из этих положений, все-таки  еще несколько точнее  определить
понятие наивного. Во всякой  деятельности, которую мы совершаем, принимается
во внимание двоякое: сама  деятельность  и знание  о  ее закономерности.  Мы
можем уйти  всецело  в первую,  не  спрашивая  о  втором.  В таком положении
находится  художник, который  не знает в  рефлексивной форме  законов своего
творчества, а  пользуется ими  по  чувству,  по ощущению.  Мы  называем  его
наивным. По  существует особого рода самонаблюдение, которое спрашивает себя
о законности собственного делания  и которое заменяет  только что  описанную
наивность сознанием, что оно знает в точности пределы  и правомерность того,
что оно  совершает. Такого рода  самонаблюдение  мы  назовем критическим. Мы
думаем, что таким образом мы лучше всего  выразили  смысл этого понятия, как
оно  с  более  или  менее  ясным  сознанием  приобрело право  гражданства  в
философии со времен Канта. Согласно этому, критическая обдуманность является
противоположностью наивности. Мы называем критической такую позицию, которая
овладевает законами  собственной деятельности, чтобы узнать ее надежность  и
границы.
     Но теория познания  может быть только критической наукой;  ее  объектом
является  в  высшей   степени  субъективная  деятельность  человека,  именно
познание, и то, что она хочет доказать, это - закономерность познания. Таким
образом, из  этой  науки должна быть исключена всякая  наивность. Она должна
видеть свою силу как  раз  в том, что она совершает  то,  относительно  чего
многие обращенные  к практическому умы хвалятся,  что они  никогда  этого не
делали, именно "мышление о мышлении".


     4 Исходные точки теории познания
     В  начале теоретико-познавательных исследований, после  всего,  что  мы
видели, следует отвергнуть все то, что входит уже  само в  область познания.
Познание есть нечто,  произведенное  человеком, нечто,  возникшее  через его
деятельность. Для того, чтобы теория  познания действительно простиралась на
всю область познания, бросая на нее свет, она должна взять за исходную точку
нечто  такое,  что  осталось совершенно не  затронутым  этой  деятельностью,
отчего  эта  деятельность скорее сама  только  получает первый толчок. То, с
чего нужно  начинать,  лежит  вне  познания,  оно  само  еще  не может  быть
познанием. Но мы должны его искать непосредственно перед  познанием, так что
уже следующий шаг, который, исходя из него, предпринимает  человек, является
уже познавательной деятельностью. Способ же, которым должно быть определяемо
это  абсолютно первое, должен быть таким,  чтобы  в это абсолютно  первое не
включалось ничего такого, что происходит из познания.
     Между тем  такое начало  может  быть  сделано только  с непосредственно
данным образом  мира,  т.е. тем образом мира,  который  предлежит  человеку,
прежде чем он подверг его  как  бы то ни было процессу познания, стало быть,
прежде чем  он совершил  хотя бы  малейшее высказывание  о  нем,  предпринял
малейшее мысленное определение  его. То, что тогда проходит  мимо нас и мимо
чего мы проходим  - это лишенный всякой связи  и все-таки не разделенный  на
индивидуальные частности образ мира31,  в котором ничто не  отделено друг от
друга, ничто не обусловлено друг другом и ничто не определяется друг другом,
это - непосредственно данное. На этой ступени существования - если мы вправе
употребить  это  выражение  -  ни один предмет,  никакое событие не является
важнее,  значительнее  другого.  Рудиментарный орган животного, не  имеющий,
может  быть,  на  более  поздней,  уже  освещенной  познанием  ступени бытия
никакого  значения  для его развития и  жизни,  является с тем же правом  на
внимание, как и самая благородная и  необходимая часть организма.  До всякой
познавательной деятельности в образе  мира ничто не является как субстанция,
ничто как  акциденция,  ничто  как  причина или действие;  противоположности
материи  и  духа, тела  и  души  еще не  созданы. Но и  от  всякого  другого
предиката должны  мы воздержаться для  стоящего на этой ступени образа мира.
Этот образ мира не может быть понимаем  ни как субъективный или объективный,
ни как  случайный  или  необходимый;  есть ли это  вещь  в  себе или простое
представление, этого нельзя решить на этой ступени.  Так как мы уже  видели,
что познания физики и физиологии, соблазняющие нас на подведение данного под
одну  из  указанных  категорий,  не  могут  быть поставлены во  главе теории
познания.

     31  Отделение  индивидуальных частностей из  совершенно слитно  данного
образа мира есть уже акт мыслительной деятельности.

     Если  бы внезапно из  ничего  было создано  существо с вполне  развитым
человеческим  интеллектом  и встало  перед  миром,  то  первое  впечатление,
которое  этот последний оказал бы на  его чувства  и его мышление,  было  бы
приблизительно  тем,  что мы  назвали непосредственно  данным  образом мира.
Человеку,  конечно,  этот  образ  мира ни  в одно  мгновение  его  жизни  не
представляется в этом виде; в его развитии нигде не существует границы между
чистым, пассивным обращением вовне к  непосредственно данному и мыслительным
его познанием. Это обстоятельство  могло  бы  вызвать некоторое  сомнение  к
нашему  установлению  начала  теории  познания.  Эд.  ф. Гартман,  например,
говорит: "Мы не  спрашиваем, каково  содержание сознания у  просыпающегося к
сознанию ребенка или у  стоящего на низшей  ступени живых существ животного,
так как философствующий человек не  имеет об  этом никакого опыта  и выводы,
при  помощи которых  он  пытается реконструировать это  содержание  сознания
примитивных  биоэнергетических или онтогенетических  ступеней, должны всегда
основываться опять-таки на его личном опыте. Мы, таким образом, прежде всего
должны  установить,  что  представляет собой содержание сознания,  найденное
философствующим  человеком  при  начале философской рефлексии"32.  Но против
этого  можно  возразить, что тот  образ мира,  который  мы  имеем  в  начале
философской  рефлексии,  уже  несет  в  себе  предикаты, добытые посредством
познания. Эти предикаты не  должны быть  приняты без критики, но должны быть
тщательно  выделены  из образа  мира,  для того, чтобы  он явился совершенно
чистым от  всего  присоединенного  через  процесс познавания. Граница  между
данным и познанным  вообще не совпадает ни  с каким  моментом  человеческого
развития,  но ее  нужно  провести искусственно. Это можно сделать  на каждой
ступени развития, если  мы только правильно  проведем  разрез между тем, что
является нам без мысленного определения  до познания, и  тем, что еще только
создается из него через это последнее.

     32Das Grundproblem der Erkenntnistheorie. P. 1.

     Теперь нас  можно  упрекнуть  в  том,  что  мы  уже  накопили целый ряд
мысленных определений для того, чтобы выделить тот будто бы непосредственный
образ  мира  из  образа мира, дополненного  человеком  через  познавательную
обработку. Но против этого можно возразить следующее: те  мысли,  которые мы
привели, не  должны  были  как-нибудь  характеризовать  этот  образ мира, не
должны были придавать ему  никаких свойств или вообще что-либо высказывать о
нем; они должны были лишь так направить  наше рассмотрение,  чтобы оно  было
приведено к той границе, где познание  видит  себя  поставленным перед своим
началом.  Поэтому  нигде  не  может быть  речи  об истине  или  ошибочности,
правильности  или  неправильности тех рассуждений, которые, согласно  нашему
пониманию,  предшествуют  тому  моменту,  когда  мы  стоим  в начале  теории
познания.  Все  они  имеют только  задачей целесообразно  привести  к  этому
началу.  Никто   из   намеревающихся  заниматься   теоретико-познавательными
проблемами  не стоит в то  же время перед - по праву так названным - началом
познавания, но имеет уже до известной степени развитые познания. Удаление из
этих познаний  всего,  что добыто  через работу познавания,  и  установление
начала, лежащего до  этой работы, может произойти  только через соображения,
выраженные  в форме  понятий. Но на этой  ступени  понятия не  имеют никакой
познавательной  ценности, они имеют чисто  отрицательную  задачу удалить  из
поля зрения все то, что принадлежит  к  познанию, и  привести туда,  где это
последнее только  начинается. Эти  соображения  являются  указателями пути к
тому началу, к  которому примыкает акт  познавания, но  не принадлежат еще к
этому началу. Во всем, что гносеолог должен изложить до установления начала,
есть, таким  образом, только целесообразность  или нецелесообразность, но не
истина или заблуждение.  По и в  самой этой начальной точке исключено всякое
заблуждение; так как это последнее может начаться только вместе с познанием,
следовательно, не может лежать до него.
     На  это последнее положение не  может притязать  никакая другая  теория
познания,  кроме той, которая  исходит из наших рассуждений. Где объект (или
субъект)  устанавливает  исходную  точку с мыслительным  определением,  там,
конечно, заблуждение возможно и в начале, именно при самом этом определении.
Ведь оправдание последнего зависит от  законов, которые кладет в основу  акт
познания.  Но  оно может  явиться  лишь в  течение  теоретико-познавательных
исследований. Только когда говорят:  я  исключаю все мысленные,  достигнутые
через познание определения из моего образа мира  и удерживаю  только все то,
что появляется на горизонте моего наблюдения без моего участия, только тогда
всякая  ошибка  исключена.  Где  я принципиально  воздерживаюсь  от  всякого
высказывания, там я не могу совершить и никакой ошибки.
     Поскольку  гносеологически  дело идет о  заблуждении, оно  может лежать
лишь внутри акта познания. Обман чувств не есть заблуждение.  Когда луна при
восхождении кажется больше, чем в зените, мы  имеем дело не с заблуждениями,
а  с  фактом,  хорошо  обоснованным  в законах  природы.  Ошибка  в познании
возникла  бы  только  тогда,  когда  мы,  при  сочетаний в  мышлении  данных
восприятий, неправильным образом  истолковывали бы вышеупомянутое "больше" и
"меньше". Но это истолкование лежит внутри акта познания.
     Если  хотят действительно  понять  познание  во всем  его  существе, то
нужно, без  сомнения, прежде всего взяться за него там,  где оно стоит перед
своим началом, где оно начинается. Ясно  также, что то, что  лежит до  этого
начала;  не может  быть привлечено для  объяснения познания, но  должно быть
именно предпослано  ему. В  проникновении  в  сущность того,  что здесь  нам
предпосылается, и  заключается  задача  научного  познания  в его  отдельных
разветвлениях. По  здесь мы хотим  получить  не особые  познания  о  том или
другом, а исследовать  само познание.  Только после того, как мы поймем  акт
познания,  можем  мы  составить   суждение  о  том,   какое  значение  имеют
высказывания о содержании мира, производимые в познавании этого содержания.
     Поэтому воздержимся от какого бы то ни было определения непосредственно
данного  до  тех  пор,  пока  мы  не  знаем,  какое