отношение  имеет  такое
определение к определенному. Даже  самим понятием  "непосредственно данного"
мы ничего не высказываем о том,  что лежит до  познавания. Это понятие имеет
единственной  целью указать на  это  неопределенно данное, направить на него
взгляд. Форма  понятия  здесь, в начале  теории познания, есть только первое
отношение,  в  которое  становится  познавание  к   содержанию   мира.  Этим
обозначением предусмотрен и тот случай,  что все содержание мира есть только
призрак  нашего  собственного  "я";   так  что  сохранил  бы  свои  права  и
исключительный субъективизм,  так  как о данности этого факта ведь не  может
быть  и речи; он мог бы быть только результатом познающего соображения, т.е.
оказаться  правильным  только благодаря  теории  познания, но  не служить ей
предпосылкой.
     В  этом непосредственно  данном содержании  мира все уже заключено, что
только может вообще появиться в пределах горизонта наших переживаний в самом
широком  смысле слова: ощущения, восприятия, воззрения, чувства,  акты воли,
создания сна и фантазии, представления, понятия и идеи.
     Иллюзии  и галлюцинации на этой  ступени еще  совершенно  равноправны с
другими частями  содержания мира. Ибо какое  они  имеют  отношение к  другим
восприятиям, этому может научить только познающее наблюдение.
     Если  теория  познания  исходит  из  допущения,   что  все  только  что
приведенное  есть содержание  нашего  сознания,  то, естественно,  сейчас же
возникает вопрос: каким  образом приходим мы от сознания  к познанию  бытия?
Где переход,  переводящий нас из  субъективного в  транссубъективное? Но для
нас дело обстоит совершенно иначе. Для нас как сознание, так и представление
о  "я"  прежде всего только части непосредственно данного, и какое отношение
первые имеют к последнему - это уже будет результат познания. Не из сознания
хотим  мы  определить познавание,  а наоборот: из  познавания  - сознание  и
отношение субъективного и объективного. Так как мы оставляем данное пока без
всяких предикатов, то мы должны спросить: каким образом мы вообще приходим к
определению этого данного? Как возможно начать  где-либо акт познавания? Как
можем мы одну часть образа мира обозначить, например, как восприятие, другую
как понятие, одну  как бытие, другую как видимость, ту как  причину, эту как
действие? Как можем мы отделить нас самих от объективного и глядеть на себя,
как на "я" в противоположность "не я"?
     Мы должны  найти  мост  от  данного  образа  мира  к  тому,  который мы
развиваем  через  наше  познание. Но  при этом  мы встречаемся со  следующей
трудностью. До тех пор, пока мы лишь пассивно глазеем на данное, мы нигде не
можем найти начальной точки, к которой мы  могли бы примкнуть, чтобы  отсюда
уже  продолжать  нить нашего познавания. Мы должны  были бы  найти в  данном
где-нибудь  такое  место,  где  мы  могли  бы вступить, где  заложено  нечто
однородное  познаванию.  Если  бы  действительно  все было  только дано,  то
пришлось бы  остаться  при  простом  глазении на  внешний  мир и  совершенно
равноценном ему глазении в мир нашей индивидуальности. Самое большее, что мы
могли бы, -  это описывать вещи, как вненаходящиеся, но  никогда не понимать
их.  Наши  понятия  имели бы  чисто  внешнее отношение  к  тому, к  чему они
относятся, но никакого  внутреннего. Для истинного познавания все зависит от
того, чтобы мы где-нибудь в данном нашли  область,  в которой наша познающая
деятельность не  предпосылала бы  себе  нечто  как данное, но  пребывала  бы
деятельно  внутри  этого  данного. Другими словами:  если  строго  держаться
только данного, то именно должно выясниться, что не  все есть только данное.
Наше требование должно было быть таким, чтобы при строгом соблюдении его оно
частично упраздняло  само  себя. Мы  поставили это требование  не для  того,
чтобы  установить произвольно какое-либо  начало  теории познания,  а  чтобы
действительно найти таковое.  Стать данным  в нашем смысле  слова может  все
даже по своей внутренней природе не данное. Тогда оно является именно только
формально  для  нас   данным,   но  раскрывается  затем  при  более   точном
рассмотрении само собою, как то, что оно есть действительно.
     Вся трудность в понимании познавания лежит в том, что мы не  производим
содержания  мира из  нас самих. Если бы мы это  делали, то не было бы вообще
никакого познавания. Вопрос  может для меня возникнуть по поводу веши тогда,
когда она мне  "дана". То, что я произвожу, я наделяю  определениями;  таким
образом, мне не нужно сначала еще спрашивать об их правомерности.
     Это  второй пункт нашей теории познания.  Он заключается в постулате: в
области данного должно находиться  нечто  такое,  где  наша деятельность  не
витала бы в пустоте, где в эту деятельность входило бы само содержание мира.
     Определив начало теории познания таким образом, мы поставили это начало
всецело перед познающей деятельностью,  чтобы не затемнять  внутри  познания
никаким  предрассудком  само это познание; теперь мы определяем первый  шаг,
который мы делаем  в  нашем развитии, и определяем его таким образом, что не
может  быть  речи  о  заблуждении  и  неверности.  Так как мы  не произносим
никакого  суждения  о  чем-либо,  но  намечаем  только  требование,  которое
надлежит выполнить, чтобы вообще могло состояться познание. Все  дело в том,
что мы  сознаем  с полной критической осмотрительностью следующее: мы ставим
как  постулат самую характеристику,  какую  должна иметь та часть содержания
мира, с которой мы можем начать нашу деятельность познания.
     Иначе поступить  совершенно  невозможно.  Содержание мира, как  данное,
совершенно лишено  определения.  Ни одна часть его не может сама  собой дать
толчок  к  тому, чтобы  с  ней  начать внесение  порядка в этот  хаос. Здесь
познающая деятельность  должна, таким образом, произнести веление и сказать:
"такою-то  должна  быть  эта часть".  Такое веление нисколько не затрагивает
данного  в  его качестве.  Оно  не  вносит в  науку  никакого  произвольного
утверждения.  Оно  именно  ничего  не  утверждает,  оно только говорит: если
возможность познания должна поддаваться  объяснению, то  нужно искать  такую
область, как она характеризована выше. Если такая  область существует, тогда
существует и объяснение познания, в противном случае - нет. Между тем как мы
начали теорию познания с "данного" вообще, мы теперь ограничиваем требование
тем, что обращаем внимание на определенный пункт этого данного.
     Теперь подойдем ближе к нашему требованию. Где находим мы в образе мира
нечто  такое, что  не есть  просто данное,  но есть  данное  лишь постольку,
поскольку оно в то же время произведено в акт познания?
     Нам должно быть совершенно ясно, что это  произведение мы должны  иметь
снова данным во всей непосредственности. Для его познания не должно быть еще
нужды  в заключениях.  Из  этого же  следует, что  чувственные  качества  не
удовлетворяют  нашему  требованию.  Так как  о том обстоятельстве,  что  они
возникают не без нашей  деятельности, мы знаем не непосредственно, а  только
через   физические   и   физиологические   соображения.   Но   действительно
непосредственно   знаем   мы,   что   понятия  и  идеи   вступают  в   сферу
непосредственно данного всегда в акте  познания  или через него.  Поэтому ни
один человек и не обманывается относительно такого характера понятий и идей.
Можно, конечно, счесть какую-нибудь галлюцинацию  за данную извне,  но никто
никогда  не будет думать  о  своих  понятиях,  что они нам  даны  без  нашей
собственной мыслительной работы. Сумасшедший считает реальными только вещи и
отношения, снабженные предикатом "действительности", хотя бы фактически  они
не были таковыми; но он никогда не скажет о своих понятиях и  идеях, что они
появляются в мире  данного  без  его собственной деятельности. Все  другое в
нашем  образе  мира носит именно  такой характер, что оно должно  быть дано,
если мы хотим его  пережить;  только  при  понятиях и  идеях наступает еще и
обратное: мы должны их произвести, если хотим их  пережить. Только понятия и
идеи  даны   нам  в  той   форме,  которая  была   названа  интеллектуальным
созерцанием.  Кант и  более  новые, примыкающие  к  нему философы совершенно
отказывают человеку в этой способности, потому что всякое мышление относится
только  к предметам  и  абсолютно  ничего  не производит из  самого себя.  В
интеллектуальном   созерцании   вместе  с   формой  мышления   должно   быть
одновременно дано  и содержание. Но не происходит  ли  это действительно при
чистых понятиях и  идеях?33 Нужно  только рассматривать  их в  той форме,  в
которой они  еще  совершенно свободны  от всякого эмпирического  содержания.
Когда,  например,  хотят постигнуть чистое  понятие причинности,  то  нельзя
держаться какой-нибудь определенной причинности или суммы всех причинностей,
но только лишь одного понятия ее. Причины и действия должны мы отыскивать  в
мире; причинность как форму мысли  должны мы сами произвести, прежде чем  мы
сможем найти  в мире первые. Но если  держаться кантовского утверждения, что
понятия  без созерцания  являются  пустыми,  то было  бы немыслимо  доказать
возможность определения данного мира через понятия. Ибо, допустим,  что даны
два элемента содержания мира: а и 6. Если  мне надо отыскать отношение между
ними, то  я должен это сделать при помощи  определенного в смысле содержания
правила; но такое правило я могу произвести  лишь в самом акте познания, так
как  из  объекта  я  потому  не  могу его  извлечь,  что  определения  этого
последнего должны быть еще только добыты при помощи правила.  Такое  правило
для  определения  действительного  входит таким  образом  всецело  в  состав
логических сущностей чистых понятий.
     Прежде чем идти далее, устраним еще одно возможное возражение.  Именно:
кажется, как будто в нашем ходе мысли бессознательно

     33 Под понятием  я разумею правило, по которому  соединяются в единство
бессвязные элементы  восприятия.  Например, причинность  есть  понятие. Идея
есть  только  понятие с  большим  содержанием.  Организм, взятый  совершенно
абстрактно, есть идея.

     играет  роль  представление   "я",  "личного  субъекта",   и   что   мы
воспользовались этим представлением в ходе развития наших мыслей, не доказав
права на это.  Это происходит, когда  мы, например, говорим:  "мы производим
понятия", или "мы ставим те или иные требования". Но ничто в нашем изложении
не дает повода видеть в этих предложениях нечто большее,  чем стилистические
обороты. То, что  акт познания принадлежит  какому-то "я" и от него исходит,
это, как  мы  уже говорили,  может  быть  установлено  только  на  основании
познавательных соображений. Собственно  говоря, мы и должны были бы говорить
пока только об акте познания, даже не упоминая о его  носителе, так как все,
что установлено до  сих пор, ограничивается  тем, что перед нами "данное", и
что из одного пункта этого  данного проистекает приведенный  выше  постулат;
наконец,  что  понятия  и идеи  - это область, которая  соответствует  этому
постулату.  Этим  не  отрицается,  что  пункт,  из  которого  вытекает  этот
постулат,  есть "я". Но на первое время мы ограничиваемся установлением в их
чистоте обоих указанных шагов теории познания.

     5 Познание и действительность
     Итак,  понятия и идеи - вот в чем мы имеем данным  то, что одновременно
выводит и за  пределы данного. Но  через  это  дается возможность определить
также и сущность остальной деятельности познания.
     Посредством  постулата мы выделили некую часть из данного  образа мира,
потому что это  в природе познания - исходить как раз из такого рода  части.
Это выделение было, таким образом, сделано только для того, чтобы можно было
понять познание. При этом нам должно быть в то же время совершенно ясно, что
мы  искусственно  разорвали  единство  образа  мира.  Мы должны  понять, что
выделенный нами  из данного сегмент, независимо от  нашего требования и  вне
его,  стоит в  необходимой  связи с содержанием мира. Этим дан следующий шаг
теории  познания.  Он будет  состоять  в  том, чтобы восстановить  единство,
которое было разорвано, чтобы сделать возможным познание. Это восстановление
совершается  в  мышлении о данном мире.  В  мыслительном  рассмотрении  мира
фактически  происходит соединение двух частей содержания мира:  той, которую
мы  обозреваем  как  данное  на горизонте наших переживаний, и той,  которая
должна  быть  произведена в  акте  познания,  чтобы  быть также данной.  Акт
познания  есть синтез этих обоих элементов, и притом в каждом отдельном акте
познания один из них является произведенным в самом акте, привнесенным через
этот акт к  только данному.  Только в начале  самой  теории познания то, что
обычно бывает произведенным, является как данное.
     Но проникновение данного  мира понятиями и  идеями и  есть мыслительное
рассмотрение  вещей.   Таким  образом  мышление  фактически  и   есть   акт,
посредством которого осуществляется познание. Только  когда мышление из себя
упорядочивает  содержание  образа мира, может состояться  познание. Мышление
само  есть  действие,  которое производит  собственное  содержание в  момент
познания.  Поскольку таким  образом познанное содержание  вытекает из одного
мышления,  оно для познания не  представляет  никакой  трудности.  Здесь нам
достаточно  лишь  просто  наблюдать,  и мы  имеем  сущность  непосредственно
данной. Описание мышления есть в то же время наука мышления.  На деле логика
никогда не была также  ничем иным, как описанием  форм  мышления, никогда не
была  она  доказующей  наукой. Доказательство наступает только  тогда, когда
происходит  синтез  мыслимого  с  другого  рода  содержанием  мира.  Поэтому
справедливо  говорит  Гидеон  Спикер  в своей книге "Мировоззрение Лессинга"
(стр. 5): "Что  мышление само  по себе правильно, этого мы никогда  не можем
узнать, ни эмпирически, ни  логически". Мы  можем  прибавить:  при  мышлении
прекращается всякое  доказывание,  так как  доказательство предполагает  уже
мышление.  Можно, конечно, доказать отдельный факт, но не само  доказывание.
Мы  можем только  описать, что такое  доказательство. В логике всякая теория
только  эмпирика;  в этой науке есть только  наблюдение. Но  когда  мы хотим
что-либо познать вне нашего  мышления,  то  мы можем  это сделать только при
помощи  мышления,  т.е.  мышление  должно приступить к чему-нибудь данному и
перевести  его  из  хаотической в  систематическую  связь  с  образом  мира.
Мышление,  таким  образом,  приступает  как  формирующий  принцип  к данному
содержанию  мира. Процесс при  этом следующий:  сначала  мысленно выделяются
известные отдельности из  совокупности мирового  целого, так  как в  данном,
собственно  говоря, нет  ничего отдельного, но  все  находится в непрерывной
связи. Эти выделенные отдельности мышление соотносит друг с другом сообразно
произведенным  им формам и, наконец,  определяет  то, что вытекает  из этого
отношения.   Через  то,  что  мышление   создает   отношение   между   двумя
обособленными частями содержания мира, оно еще ничего  не определяет из себя
об  этих  частях. Оно выжидает  того, что  получится само  собою  вследствие
установления  этого отношения.  Только  этот результат  и  есть  познание  о
соответствующих  частях  содержания  мира.  Если  бы  это  было   в  природе
последнего вообще ничего не выражать о себе самом через это отношение, тогда
попытка мышления,  конечно, должна была  бы не удаться и на ее место явиться
новая. Все познания покоятся на том, что человек приводит в правильную связь
между собой два или несколько элементов действительности и постигает то, что
получается отсюда.
     Несомненно,  что не только в науках,  как  об  этом  вдоволь  учит  нас
история,  но и  в  обыкновенной  жизни  мы совершаем  много  таких напрасных
попыток  мышления; только  в обыкновенных случаях,  которые  чаще  всего нам
встречаются, правильная попытка  так  быстро заступает место ложных, что эти
последние очень редко или совершенно не доходят до сознания.
     Перед Кантом носилась выведенная нами деятельность  мышления,  служащая
для  систематического расчленения содержания  мира, при  его "синтетическом"
единстве апперцепции;  но как мало он сознавал  при этом собственную  задачу
мышления, вытекает из  го-го, что  он  думает, будто  из правил,  по которым
совершается   этот   синтез,   можно  вывести  законы   a   priori   чистого
естествознания.  Он при этом не  сообразил,  что синтетическая  деятельность
мышления  только  та,  которая  подготовляет нахождение  законов  природы  в
собственном  смысле.  Представим  себе, что мы  видим  из  картины  мира два
каких-нибудь  содержания  а   и  6.   Для  того,  чтобы  дойти  до  познания
закономерной связи между а и 6,  мышление  должно сначала привести а в такое
отношение к  6, которое  сделает возможным,  чтобы  существующая зависимость
представилась  нам,  как  данная.  Собственное   содержание  закона  природы
вытекает, таким образом,  из  данного,  и на долю  мышления  достается  лишь
вызвать  условие,  благодаря которому части  образа мира приводятся  в такие
отношения,  что  становится  очевидной их закономерность. Таким  образом, из
одной  только синтетической деятельности мышления  еще  не  вытекает никаких
объективных законов.
     Мы должны  теперь спросить  себя, какое участие  принимает мышление при
установлении нашего научного образа мира в противоположность только данному.
Из  нашего  изложения следует, что  это  выполняется формой  закономерности.
Допустим, что в вышеприведенной нашей  схеме  а -  причина,  b  -  действие.
Причинная  связь между а и  b никогда не  могла бы стать познанием,  если бы
мышление  не было  в состоянии образовать понятие  причинности. Но для того,
чтобы  признать в данном  случае  а за причину, b  за  действие, необходимо,
чтобы они оба соответствовали тому, что понимается под причиной и действием.
Совершенно так же обстоит дело и с другими категориями мышления.
     Здесь  будет целесообразно указать в  нескольких словах  на рассуждения
Юма о  понятии причинности. Юм говорит, что понятие причины и действия берут
свое  начало исключительно в  нашей  привычке.  Мы  часто наблюдаем, что  за
определенным событием следует другое, и приучаем себя мыслить оба события  в
причинной связи, так что, когда мы замечаем первое, мы ожидаем, что наступит
и второе. Но это понимание исходит из совершенно  ошибочного представления о
причинном отношении. Если я встречаю в течение ряда дней, в момент выхода из
ворот моего дома, всегда одного и того же человека, то я, правда, постепенно
привыкну ожидать следования во времени обоих событий; но мне вовсе не придет
в  голову  констатировать здесь  причинную  связь между появлением в  том же
месте   меня   и   другого   человека.   Я   буду  искать   для   объяснения
непосредственного следования  приведенных  фактов существенно других  частей
содержания мира. Мы определяем причинную связь именно вовсе не по следованию
во времени, а  по содержательному значению означенных как причина и действие
частей содержания мира.
     Из  того,  что  мышление  проявляет лишь  формальную  деятельность  при
осуществлении нашего научного мира, следует, что содержание каждого познания
не может быть твердо установленным a priori  до наблюдения  (мышление должно
разобраться в  данном),  но должно без остатка проистекать из последнего.  В
этом смысле  все  наши  познания эмпиричны. Но и совершенно непонятно также,
как  могло  бы  быть иначе. Так как кантовские суждения a priori  в сущности
вовсе не познания,  а  только постулаты. Можно  говорить в кантовском смысле
всегда только так: чтобы вещь могла  стать объектом какого-нибудь возможного
опыта,  она должна  подчиниться  этим  законам. Таковы предписания,  которые
делают субъект объектом. Но в