мо[458]
   лимо критичным, если другая сила хочет завладеть ее частью для себя.
   Из трех сил, которые могут поспорить с наукой,  только  религия  является
серьезным врагом. Искусство почти всегда безобидно и благотворно, оно  и  не
хочет быть ничем иным, кроме иллюзии. Если  не  считать  тех  немногих  лиц,
которые, как говорится, одержимы искусством, оно не  решается  ни  на  какие
вторжения в область реального. Философия не противоположна науке,  она  сама
во многом аналогична науке, работает частично при помощи тех же методов,  но
отдаляется от нее, придерживаясь иллюзии, что она может дать  безупречную  и
связную картину мира, которая, однако, распадается с  каждым  новым  успехом
нашего  знания.  Методически  она  заблуждается  в  том,  что  переоценивает
познавательное  значение  наших  логических  операций,  признавая  и  другие
источники знания, такие  как  интуиция.  И  достаточно  часто  считают,  что
насмешка поэта (Г. Гейне), когда он говорит о философе:

   Он старым шлафроком и прочим тряпьем
   Прорехи заштопает у мирозданья, -
   (Перевод Г. Силъман)
   [459]
   не лишена основания. Но философия  не  имеет  никакого  непосредственного
влияния на большие массы людей, она интересует лишь  самую  небольшую  часть
самого узкого  верхнего  слоя  интеллектуалов,  оставаясь  для  всех  прочих
малодоступной. Напротив, религия является невероятной силой, которая владеет
самыми сильными эмоциями человека. Как известно, когда-то она охватывала все
духовное в человеческой жизни, она занимала место науки,  когда  наука  едва
зарождалась,   и   создала    мировоззрение,    отличавшееся    беспримерной
последовательностью  и  законченностью,  которое   еще   сегодня,   хотя   и
пошатнувшееся, продолжает существовать.
   Отдавая должное грандиозности религии, нужно помнить, что  она  стремится
дать людям. Она дает  им  объяснение  происхождения  и  развития  мира,  она
обеспечивает им защиту и в конечном счете счастье среди  всех  превратностей
жизни, и она направляет  их  убеждения  и  действия  предписаниями,  которые
представляет всем  своим  авторитетом.  Таким  образом,  она  выполняет  три
функции. Во-первых, она удовлетворяет человеческую любознательность,  делает
то же
   [460]
   самое, что пытается делать наука своими средствами, и соперничает здесь с
ней. Второй своей  функции  она,  пожалуй,  обязана  большей  частью  своего
влияния. Она умаляет страх людей перед опасностями и  превратностями  жизни,
вселяет уверенность в добром исходе, утешает их в несчастье, и тут наука  не
может с ней соперничать. Правда, наука учит, как можно избежать определенных
опасностей, успешно побороть  некоторые  страдания;  было  бы  несправедливо
оспаривать, что она сильная  помощница  людям,  но  во  многих  случаях  она
вынуждена предоставлять человека его страданию и может посоветовать ему лишь
покорность. В своей третьей функции, давая предписания, провозглашая запреты
и ограничения, она в наибольшей степени отдаляется от науки, поскольку наука
довольствуется исследованиями и  констатациями.  Правда,  из  ее  приложений
выводятся правила и советы для поведения в жизни.  Иногда  они  те  же,  что
предлагает и религия, но только с другими обоснованиями.
   [461]
   Соединение этих трех функций религии не вполне очевидно. Что общего между
объяснением возникновения мира и строгим  внушением  определенных  этических
предписаний? Обещания защиты и счастья  более  тесно  связаны  с  этическими
требованиями. Они являются платой за выполнение этих заповедей; только  тот,
кто им подчиняется, может рассчитывать на эти благодеяния, непослушных  ждут
наказания. Впрочем, и в науке есть нечто похожее. Кто не  обращает  внимания
на ее предписания, полагает она, тот вредит себе.
   Странное сочетание поучения, утешения и требования в религии можно понять
только в том случае, если подвергнуть ее генетическому  анализу.  Его  можно
начать с самого яркого компонента этого ансамбля - с учения о  возникновении
мира, ибо почему же  именно  космогония  всегда  была  постоянной  составной
частью  религиозной  системы?  Учение  таково:  мир  был  создан  существом,
подобным человеку,  но  превосходящим  его  во  всех  отношениях  -  власти,
мудрости, силы страс[462]
   тей, т. е. неким идеализированным сверхчеловеком. Животные как  создатели
мира указывают на влияние тотемизма, которого мы позднее  коснемся  хотя  бы
одним замечанием. Интересно, что этот создатель  мира  всегда  только  один,
даже там, где верят во многих богов. Точно так же обычно это  мужчина,  хотя
нет недостатка и в указаниях на женские божества, и в  некоторых  мифологиях
сотворение мира начинается как раз с того, что бог-мужчина устраняет женское
божество, которое низводится до чудовища. Здесь немало интереснейших частных
проблем, но мы должны спешить. Дальнейший путь легко определяется  тем,  что
этот бог-творец прямо  называется  отцом.  Психоанализ  заключает,  что  это
действительно отец, такой грандиозный, каким он когда-то казался  маленькому
ребенку. Религиозный человек представляет себе сотворение мира так  же,  как
свое собственное возникновение.
   Далее легко понять,  как  утешительные  заверения  и  строгие  требования
сочетаются с космогонией. По[463]
   тому что то же самое лицо, которому ребенок обязан своим  существованием,
- отец (хотя правильнее - состоящая из отца и матери родительская инстанция)
оберегал и охранял  слабого,  беспомощного  ребенка,  предоставленного  всем
подстерегавшим его опасностям внешнего мира; под его защитой  он  чувствовал
себя уверенно. И хотя, став взрослым, человек почувствовал  в  себе  гораздо
больше сил, его осознание опасностей жизни тоже  возросло,  и  он  по  праву
заключает, что в основе своей остался таким же  беспомощным  и  беззащитным,
как в детстве, что по отношению к миру он все еще  ребенок.  Так  что  он  и
теперь не хочет отказываться от защиты, которой пользовался в детстве. Но он
давно уже понял, что в своей власти его отец  является  весьма  ограниченным
существом, обладающим далеко не всеми преимуществами. Поэтому он  обращается
к образу воспоминания об отце, которого так переоценивал в детстве, возвышая
его до божества и включая в настоящее и в реальность. Аффективная сила этого
образа-воспоминания и дальнейшая потребность в защите несут в себе его  веру
в бога.
   И третий основной пункт религиозной программы, этическое требование,  без
труда вписывается в эту  детскую  ситуацию.  Напомню  вам  здесь  знаменитое
изречение Канта, который соединяет усыпанное звездами  небо  и  нравственный
закон в нас. Как бы чуждо ни звучало это сопоставление, - ибо что может быть
общего между небесными телами и вопросом, любит ли  одно  дитя  человеческое
другое или убивает? - оно все-таки отражает большую психологическую  истину.
Тот же отец (родительская инстанция), который дал ребенку жизнь  и  оберегал
его от ее опасностей, учил его, что  можно  делать,  а  от  чего  он  должен
отказываться, указывал ему на необходимость определенных  ограничений  своих
влечений, заставил узнать, каких отношений к родителям, к братьям и  сестрам
от него
   [464]
   ждут, если он хочет стать терпимым и желанным членом семейного  круга,  а
позднее и более широких  союзов.  С  помощью  системы  поощрений  любовью  и
наказаний у ребенка воспитывается знание его  социальных  обязанностей,  его
учат тому, что его безопасность в жизни зависит от  того,  что  родители,  а
затем и другие любят его и  могут  верить  в  его  любовь  к  ним.  Все  эти
отношения человек переносит неизмененными в религию.  Запреты  и  требования
родителей продолжают жить в нем как моральная  совесть;  с  помощью  той  же
системы  поощрений  и  наказаний  бог  управляет  человеческим   миром;   от
выполнения этических требований зависит,  в  какой  мере  защита  и  счастье
достаются индивидууму; на любви к богу и на сознании быть  любимым  зиждется
уверенность, которая служит оружием против опасностей как внешнего мира, так
и человеческого окружения. Наконец,  в  молитве  верующие  оказывают  прямое
влияние  на  божественную  волю,  приобщаясь  тем  самым   к   божественному
всемогуществу.
   Я знаю, что, пока вы меня слушали, у вас возникли многочисленные вопросы,
на которые вы хотели бы получить ответ. Здесь и  сегодня  я  не  могу  этого
сделать, но уверен, что ни одно из этих детальных исследований не поколебало
бы нашего положения о том,  что  религиозное  мировоззрение  детерминировано
ситуацией нашего детства. Тем более примечательно то, что, несмотря на  свой
инфантильный характер, оно все-таки  имеет  предшественника.  Без  сомнения,
было время без религии, без богов. Оно называется анимизмом. Мир и тогда был
полон человекоподобными духовными существами (мы называем их демонами),  все
объекты внешнего мира населялись ими или, может быть, были идентичны им,  но
не было никакой сверхвласти, создавшей их всех и продолжавшей ими править, к
которой можно было бы обра[465]
   титься за защитой и помощью. Демоны анимизма  были  в  большинстве  своем
враждебно настроены к человеку, но кажется, что тогда человек больше доверял
себе, чем позднее. Он, конечно,  постоянно  страдал  от  сильнейшего  страха
перед этими злыми духами, но он защищался от них  определенными  действиями,
которым приписывал способность изгонять их. И в других  случаях  он  не  был
бессильным. Если он хотел дождя, то не молился  богу  погоды,  а  производил
магическое действие, от которого ожидал прямого воздействия на природу,  сам
создавал что-то похожее на дождь. В борьбе с  силами  окружающего  мира  его
первым оружием была магия, первая предшественница нашей нынешней техники. Мы
предполагаем, что  вера  в  магию  берет  начало  в  переоценке  собственных
интеллектуальных операций, в вере  во  "всемогущество  мысли",  которое  мы,
между прочим, вновь  находим  у  наших  невротиков,  страдающих  навязчивыми
состояниями. Мы можем себе  представить,  что  люди  того  времени  особенно
гордились  своими  языковыми  достижениями,  с  которыми  должно  было  быть
сопряжено большое облегчение мышления. Они наделяли слово  волшебной  силой.
Эта черта была позднее заимствована религией. "И сказал Бог: да будет  свет.
И  стал  свет".  Впрочем,   факт   магических   действий   показывает,   что
анимистический человек не просто полагался на силу своих желаний. Он  ожидал
успеха от выполнения акта, которому природа должна была подражать.  Если  он
хотел дождя, то сам лил воду; если хотел побудить  землю  к  плодородию,  то
представлял на поле сцену полового сношения.
   Вы знаете, с каким трудом исчезает то, что получило  некогда  психическое
выражение. Поэтому вы не удивитесь, услышав, что многие проявления  анимизма
сохранились до сегодняшнего дня  в  большинстве  своем  как  так  называемые
суеверия наряду с религи[466]
   ей и за ней. Более того, вы вряд ли сможете отказать в правоте  суждению,
что наша  философия  сохранила  существенные  черты  анимистического  образа
мышления, переоценку волшебной силы слова, веру в то, что реальные  процессы
в мире идут путями, которые им хочет указать  наше  мышление.  Это,  правда,
скорее анимизм без магических действий. С другой стороны, мы можем  ожидать,
что в ту эпоху существовала уже какая-то этика, правила  общения  людей,  но
ничто не говорит за то, что они были теснее связаны с анимистической  верой.
Вероятно,  они  были   непосредственным   выражением   соотношения   сил   и
практических потребностей.
   Было бы весьма интересно узнать, что обусловило  переход  от  анимизма  к
религии, но вы можете себе представить, какая тьма и  поныне  окутывает  эти
древние времена в истории развития человеческого духа. По-видимому, является
фактом то, что первой формой проявления религии был  удивительный  тотемизм,
поклонение животным, сопровождавшееся первыми этическими заповедями, табу. В
свое время в книге Тотем и табу (1912-1913) я  выдвинул  предположение,  что
это изменение  является  следствием  переворота  и  отношениях  человеческой
семьи. Главное  достижение  религии  по  сравнению  с  анимизмом  состоит  в
психическом преодолении страха перед демонами. Однако в  качестве  пережитка
доисторического времени злой дух сохранил свое место и в системе религии(1).
   Если это было предысторией религиозного мировоззрения, то теперь  давайте
обратимся к тому, что
   ---------------------------------------(1) Об отношении Фрейда к религии.
По вопросам, связанным с религией, Фрейд многократно  высказывался  в  своих
работах. Он посвятил этим вопросам некоторые специальные сочинения; отметим,
в частности, изданные и на русском языке "Тотем и табу" и "Будущность  одной
иллюзии", а также исследование по вопросу о происхождении  иудаизма.*  Общее
отношение Фрейда к религии может быть сформулировано следующим принадлежащим
ему  лаконичным  тезисом:  "Нет  ничего,   что   могло   бы   долгое   время
сопротивляться  разуму  и  опыту,  а  для  всех  очевидно,  что  религия  им
противоречит".** Фрейд был атеистом и считал, что "религиозную иллюзию" ждет
в ходе истории исчезновение. При этом он оставлял без внимания, как об  этом
сказано,    общественно-исторические    истоки     религии,     своеобразную
представленность в религиозном  сознании  нравственных  ориентации,  которые
возникают у человека в его жизненных встречах с действительностью.
   ---------------------------------------* Фрейд 3. Тотем и табу. М.;  Пг,:
1923; он же. Будущность одной иллюзии. М.; Л., 1930.
   ** Фрейд 3. Будущность одной иллюзии. С. 57.
   [467]
   произошло с тех пор и поныне происходит на наших  глазах.  Научный  образ
мышления, окрепший в наблюдениях за природными процессами, начал с  течением
времени рассматривать религию как дело человека,  подвергая  ее  критической
проверке. Перед этим она не могла устоять.  Сначала  это  были  сообщения  о
чудесах, которые вызывали удивление  и  недоверие,  поскольку  противоречили
всему, чему учило трезвое  наблюдение,  совершенно  очевидно  неся  на  себе
влияние  деятельности  человеческой  фантазии.  Затем   должно   было   быть
отвергнуто  ее  учение,  объяснявшее  существующий  мир,  потому   что   оно
свидетельствовало о незнании, которое несло на себе печать древних времен  и
которое  научились  преодолевать  благодаря  возросшему  постижению  законов
природы.  То,  что  мир  возник  благодаря  актам  зачатия  или  сотворения,
аналогично  возникновению  отдельного  человека,  не  казалось  более  самым
близким к истине, само собой разумеющимся предположением, с тех пор как  для
мышления стало очевидным различие между живыми  одушевленными  существами  и
неживой   природой,   при   котором    стало    невозможно    придерживаться
первоначального анимизма. Нельзя не заметить  также  влияния  сравнительного
изучения  различных  религиозных  систем  и  их   взаимного   исключения   и
нетерпимости друг к другу.
   Закаленный этими предварительными упражнениями,  научный  образ  мышления
приобрел  наконец  мужество  решиться  на  проверку  самых  значительных   и
аффективно наиболее ценных частей религиозного
   [468]
   мировоззрения. Всегда было  очевидно,  но  только  впоследствии  решились
высказать, что и религиозные постулаты, обещающие человеку защиту и счастье,
если только он выполняет определенные этические требования,  оказываются  на
поверку несостоятельными. Кажется, что на самом деле нет во вселенной  силы,
которая  с  родительской  заботливостью  охраняет  благополучие   отдельного
человека, и во всем, что имеет к нему отношение, ведет к счастливому  концу.
Скорее всего, нельзя объяснять судьбы  людей  из  гипотезы  царящей  в  мире
доброты   или   мировой   справедливости,   отчасти    противоречащей    ей.
Землетрясения, бури, пожары не делают различия между добрым и благочестивым,
с одной стороны, и злодеем или неверующим - с другой. Кроме того,  там,  где
не имеется в виду неживая природа и судьба отдельного  человека  зависит  от
его отношений с другими людьми, не  существует  правила,  согласно  которому
добродетель торжествует, а порок наказывается, и  слишком  часто  насильник,
хитрец, не считающийся ни с чем  человек  присваивает  себе  завидные  блага
мира, а благочестивый остается ни с чем. Темные, бесчувственные  и  лишенные
любви силы определяют  человеческую  судьбу;  система  наград  и  наказаний,
которая, согласно религии, господствует в мире, как бы и не существует. Это,
в свою очередь, дает повод отказаться от части
   [469]
   одушевленности, которая перешла в религию из анимизма.
   Последний вклад в критику религиозного  мировоззрения  внес  психоанализ,
указав на  происхождение  религии  из  детской  беспомощности  и  выводя  ее
содержание из оставшихся в зрелой жизни желаний и потребностей детства.  Это
отнюдь не означало опровержения религии, а было необходимым  завершением  ее
познания и, по крайней мере, в одном пункте противоречило ей, поскольку  она
сама приписывает себе божественное происхождение. Правда, в этом она не  так
уж неправа, если принять наше толкование бога.
   Обобщающее суждение науки о  религиозном  мировоззрении,  таким  образом,
гласит: пока отдельные религии спорят друг с другом, какая  из  них  владеет
истиной,  мы  полагаем,  что  содержанием  истины   религии   можно   вообще
пренебречь. Религия является попыткой преодолеть чувственный мир, в  который
мы поставлены,  посредством  мира  желаний,  который  мы  построили  в  себе
вследствие биологической и психологической необходимости. Но  она  не  может
этого достичь. Ее учения несут на себе отпечаток тех времен, в  которые  они
возникали,  времен  детского  неведения   человечества.   Ее   утешения   не
заслуживают доверия. Опыт  учит  нас:  мир  не  детская  комната.  Этические
требования, которым религия  хочет  придать  силу,  требуют  совсем  другого
обоснования, потому что они неотделимы от человеческого общества,  и  опасно
связывать следование им с религиозной набожностью. Если попытаться  включить
религию  в  процесс  развития  человечества,  то  она  окажется  не   вечным
достоянием, а аналогией неврозу, который каждый  культурный  человек  должен
был преодолеть на своем пути от детства к зрелости.
   Вы, конечно, вольны критиковать это мое изложение; я при этом  сам  пойду
вам навстречу. То, что я
   [470]
   сказал  о   постепенном   распаде   религиозного   мировоззрения,   было,
разумеется, из-за  своей  краткости  неполно,  последовательность  отдельных
процессов была дана не совсем правильно, взаимодействие  отдельных  сил  при
пробуждении научного образа мышления не было прослежено. Я также оставил без
внимания те изменения, которые произошли в самом  религиозном  мировоззрении
за время его неоспоримого господства и  затем  под  влиянием  пробуждающейся
критики. Наконец, строго говоря, я  ограничил  свое  обсуждение  лишь  одной
религией, религией западных народов. Я создал, так сказать, фантом  с  целью
ускоренной и наиболее впечатляющей демонстрации. Оставим в стороне вопрос  о
том, достаточно ли вообще было моих знаний для того, чтобы сделать это лучше
и полнее. Я знаю, все, что я вам сказал, вы можете найти в других источниках
в лучшем изложении, и ничто из этого не ново.  Позвольте  же  мне  высказать
убеждение, что самая тщательная обработка материала по проблемам религии  не
поколебала бы наш результат.
   Вы знаете,  что  борьба  научного  образа  мышления  против  религиозного
мировоззрения не закончилась, она продолжается на наших глазах и в настоящее
время. Как бы мало психоанализ ни пользовался полемическим оружием в  других
вопросах, мы не хотим отказываться занять в этом споре определенную позицию.
При этом, быть может, мы добьемся дальнейшего разъяснения нашей  позиции  по
отношению  к  мировоззрениям.  Вы  увидите,  как  легко  можно  опровергнуть
некоторые из аргументов, приводимых сторонниками религии;  другие  же  могу