ем.  Затеривание, по  всей вероятности, может произойти и нечаянно.
Встречающиеся  в  жизни  ошибки (Irrtьmer)  вообще только  отчасти  подлежат
нашему  рассмотрению. Все  это  следует иметь в  виду также и  в том случае,
когда мы исходим из положения, что ошибочные  действия являются психическими
актами и возникают вследствие интерференции двух различных намерений.
     Таков   первый   результат    психоанализа.   О   существовании   таких
интерференции и об их  возможных  следствиях, описанных выше, психология  до
сих  пор  не  знала. Мы значительно  расширили  мир  психических  явлений  и
включили в область рассмотрения психологии феномены,  которыми она раньше не
занималась.
     Остановимся  теперь  кратко  на  утверждении,  что  ошибочные  действия
являются "психическими актами".  Является  ли оно более содержательным,  чем
первое  наше  положение, что  они  имеют  смысл?  Я  думаю, нет;  это второе
положение еще более неопределенно  и может привести к недоразумениям. Иногда
все, что можно наблюдать в душевной  жизни, называют психическим  феноменом.
Важно  выяснить, вызвано  ли  отдельное психическое  явление непосредственно
физическими, органическими,  материальными воздействиями,  и  тогда  оно  не
относится к области  психологии,  или оно  обусловлено прежде всего  другими
психическими  процессами,  за  которыми  скрывается,  в  свою  очередь,  ряд
органических  причин. Именно в этом  последнем смысле мы и понимаем явление,
называя его  психическим  процессом,  поэтому целесообразнее выражаться так:
явление  имеет  содержание,  смысл.  Под   смыслом  мы  понимаем   значение,
намерение, тенденцию и место в ряду психических связей.
     Есть целый ряд  других  явлений, очень близких к ошибочным действиям, к
которым это название, однако, уже не подходит. Мы  называем их  случайными и
симптоматическими действиями  [Zufalls-  und  Symptomhandlungen].  Они  тоже
носят характер не только немотивированных, незаметных и незначительных, но и
излишних действий.  От  ошибочных действий  их отличает  отсутствие  второго
намерения, с  которым  сталкивалось бы первое  и  благодаря  которому оно бы
нарушалось. С другой стороны, эти действия легко переходят в
     жесты и  движения, которые, по нашему мнению, выражают  эмоции. К  этим
случайным действиям  относятся все кажущиеся бесцельными, выполняемые как бы
играя манипуляции с одеждой,  частями тела, предметами, которые мы то берем,
то оставляем, а также мелодии, которые мы  напеваем про себя. Я убежден, что
все эти явления полны  смысла и их можно  толковать так же, как  и ошибочные
действия,  что они являются некоторым знаком других,  более  важных душевных
процессов и  сами  относятся  к  полноценным  психическим  актам.  Но  я  не
собираюсь  останавливаться  на  этой новой  области психических  явлений,  а
вернусь к ошибочным  действиям, так  как  они позволяют  с большей точностью
поставить важные для психоанализа вопросы.
     В области ошибочных действий самыми  интересными вопросами,  которые мы
поставили, но пока оставили без ответа, являются следующие:  мы сказали, что
ошибочные действия  возникают в  результате наложения  друг  на  друга  двух
различных намерений, из которых одно можно назвать  нарушенным (gestцrte), а
другое нарушающим (stцrende).  Нарушенные  намерения  не представляют  собой
проблему, а  вот  о другой группе мы хотели бы знать, во-первых,  что это за
намерения, выступающие как помеха для другой группы, и, во-вторых, каковы их
отношения друг к другу.
     Разрешите мне  опять взять в качестве примера для  всех видов ошибочных
действий оговорку и ответить сначала  на второй вопрос, прежде чем я  отвечу
на первый.
     При  оговорке нарушающее намерение может иметь  отношение к  содержанию
нарушенного  намерения,  тогда оговорка  содержит противоречие, поправку или
дополнение к  нему. В менее же  ясных и более интересных случаях  нарушающее
намерение по содержанию не имеет с нарушенным ничего общего.
     Подтверждения  отношениям  первого  рода  мы  без  труда  найдем  в уже
знакомых и  им подобных примерах. Почти  во всех случаях оговорок нарушающее
намерение выражает  противоположное содержание по  отношению к  нарушенному,
ошибочное действие представляет  собой конфликт между двумя несогласованными
стремлениями.  Я  объявляю заседание открытым, но  хотел бы  его  закрыть --
таков  смысл оговорки  президента.  Политическая газета, которую  обвиняли в
продажности,  защищается  в  статье,  которая должна заканчиваться  словами:
"Наши   читатели  могут  засвидетельствовать,  как  мы   всегда   совершенно
бескорыстно выступали  на  благо общества".  Но  редактор,  составлявший эту
статью,  ошибся  и  написал  "корыстно". Он, видимо, думал:  хотя я и должен
написать  так,  но  я знаю, что это ложь. Народный представитель, призванный
говорить  кайзеру   беспощадную  (rьckhaltlos)   правду,   прислушавшись   к
внутреннему голосу,  который  как бы говорит: а  не слишком ли  ты  смел? --
делает  оговорку   --  слово   rьckhaltlos  [беспощадный]   превращается   в
rьckgratlos [бесхребетный].*
     В уже  известных вам  примерах, когда оговорка  производит  впечатление
стяжения и  сокращения  слов, появляются поправки, дополнения  и продолжения
высказывания, в которых,  наряду с  первой, находит свое проявление и вторая
тенденция. "Тут обнаружились (zum Vorschein kommen) факты,  а лучше уж прямо
сказать:  свинства  (Schweinereien)", -- итак, возникает  оговорка:  es sind
Dinge zum Vorschwein gekommen. "Людей, которые это понимают, можно сосчитать
по  пальцам  одной руки",  но в действительности  есть только  один человек,
который это понимает, в результате  получается:  сосчитать по одному пальцу.
Или "мой муж может есть и пить, что он хочет". Но разве я потерплю, чтобы он
что-то хотел, вот и выходит: он может есть и пить все, что я хочу.
     ----------------------------------------
     * В немецком рейхстаге, ноябрь 1908 г.
     Во всех  этих случаях оговорка либо возникает из содержания нарушенного
намерения, либо она связана с этим содержанием.
     Другой  вид  отношения между  двумя  борющимися  намерениями производит
весьма  странное  впечатление.  Если  нарушающее намерение не  имеет  ничего
общего  с  содержанием  нарушенного,  то откуда  же  оно  берется  и  почему
появляется в определенном месте как помеха?  Наблюдения,  которые  только  и
могут дать на это ответ, показывают, что помеха вызывается тем ходом мыслей,
которые  незадолго до  того  занимали  человека  и проявились  теперь  таким
образом независимо от того,  выразились ли они  в речи  или нет.  Эту помеху
действительно  можно  назвать  отзвуком,   однако  не  обязательно  отзвуком
произнесенных  слов.  Здесь  тоже   существует  ассоциативная   связь  между
нарушающим и нарушенным намерением, но  она  не скрывается  в  содержании, а
устанавливается искусственно, часто весьма окольными путями.
     Приведу простой пример из собственных наблюдений. Однажды я  встретился
у  нас  в горах у  доломитовых пещер с двумя одетыми по-туристски  дамами. Я
прошел с ними  немного, и мы поговорили о прелестях и трудностях туристского
образа жизни. Одна из дам  согласилась, что такое  времяпрепровождение имеет
свои  неудобства. "Действительно, -- говорит  она, --  очень неприятно целый
день шагать по  солнцепеку, когда кофта и рубашка совершенно мокры от пота".
В  этом  предложении  она  делает  маленькую  заминку  и продолжает:  "Когда
приходишь  nach  Hose  [домой, но  вместо  Hause употреблено  слово  Hose --
панталоны]   и   есть  возможность   переодеться.".  Мы   эту   оговорку  не
анализировали,  но  я  думаю,  вы  ее легко  поймете.  Дама имела  намерение
продолжить   перечисление  и  сказать:  кофту,  рубашку   и  панталоны.   Из
соображений благопристойности слово панталоны не было употреблено,
     но  в  следующем  предложении, совершенно  независимом  по  содержанию,
непроизнесенное слово появляется  в  виде искажения, сходного по звучанию со
словом Hause.
     Ну  а  теперь,  наконец,  мы  можем  перейти  к  вопросу,  который  все
откладывали:  что  это  за  намерения,   которые   таким  необычным  образом
проявляются в качестве помех? Разумеется,  они весьма различны, но мы найдем
в них и общее.  Изучив целый ряд примеров, мы можем  выделить три  группы. К
первой группе  относятся  случаи, в которых говорящему  известно  нарушающее
намерение и он чувствовал его  перед оговоркой. Так, в оговорке "Vorschwein"
говорящий не только не отрицает осуждения определенных фактов, но признается
в   намерении,   от   которого  он   потом   отказался,   произнести   слово
"Schweinereien" [свинства]. Вторую группу составляют случаи, когда говорящий
тоже  признает  нарушающее намерение,  но  не  подозревает,  что  оно  стало
активным   непосредственно   перед  оговоркой.   Он  соглашается   с   нашим
толкованием, но  в  известной степени удивлен им. Примеры  такого рода легче
найти в других ошибочных  действиях,  чем  в  оговорках.  К  третьей  группе
относятся  случаи,  когда  сделавший  оговорку  энергично   отвергает   наше
толкование нарушающего намерения;  он не  только  оспаривает тот  факт,  что
данное  намерение  побудило  его к  оговорке,  но  утверждает,  что  оно ему
совершенно  чуждо.   Вспомним  случай  с   "auf  stoЯen"  (отрыгнуть  вместо
чокнуться), и тот прямо-таки невежливый отпор, который я получил от оратора,
когда хотел истолковать нарушающее намерение. Как вы помните, мы не пришли к
единому мнению в понимании этих случаев. Я бы пропустил мимо ушей возражения
оратора,  произносившего тост, продолжая придерживаться своего толкования, в
то  время  как  вы,  полагаю,  остаетесь  под впечатлением  его  отповеди  и
подумаете,
     не  лучше  ли  отказаться  от  такого  толкования ошибочных действий  и
считать  их   чисто  физиологическими  актами,  как  это   было  принято  до
психоанализа. Могу понять, что вас  пугает. Мое толкование предполагает, что
у говорящего могут проявиться намерения,  о которых он  сам ничего не знает,
но о которых я  могу узнать на  основании косвенных улик.  Вас останавливает
новизна  и  серьезность моего  предположения.  Понимаю и  признаю пока  вашу
правоту.  Но  вот  что мы можем установить:  если вы хотите  последовательно
придерживаться определенного  воззрения на ошибочные  действия, правильность
которого  доказана  таким  большим количеством  примеров,  то  вам  придется
согласиться и с этим странным  предположением. Если же вы не можете решиться
на  это, то вам нужно отказаться от  всего, что вы  уже знаете  об ошибочных
действиях.
     Но остановимся пока на том, что объединяет все три группы, что общего в
механизме этих оговорок. К счастью, это не вызывает сомнений. В  первых двух
группах нарушающее намерение признается самим  говорящим; в  первом случае к
этому прибавляется еще  то,  что  это намерение проявляется  непосредственно
перед  оговоркой.  Но в обоих  случаях это намерение  оттесняется. Говорящий
решил не  допустить его выражения в речи,  и тогда произошла оговорка, т. е.
оттесненное намерение все-таки проявилось против его воли, изменив выражение
допущенного  им  намерения, смешавшись с ним или даже полностью заменив его.
Таков механизм оговорки.
     С этой точки зрения мне так же  нетрудно  полностью согласовать процесс
оговорок,  относящихся  к  третьей группе,  с вышеописанным  механизмом. Для
этого мне  нужно только предположить, что эти три  группы отличаются друг от
друга разной степенью оттеснения  нарушающего намерения. В первой группе это
намерение  очевидно, оно дает о себе  знать  говорящему еще до высказывания;
только после  того,  как  оно отвергнуто, оно возмещает  себя в оговорке. Во
второй   группе   нарушающее  намерение   оттесняется   еще  дальше,   перед
высказыванием  говорящий его уже не замечает. Удивительно то, что это никоим
образом  не  мешает ему  быть причиной оговорки! Но  тем легче нам объяснить
происхождение оговорок третьей группы. Я беру на себя смелость предположить,
что в ошибочном действии может проявиться еще одна тенденция, которая давно,
может  быть, очень  давно  оттеснена,  говорящий не  замечает ее  и  как раз
поэтому отрицает. Но  оставим пока эту последнюю проблему; из других случаев
вы должны  сделать  вывод,  что  подавление  имеющегося  намерения  что-либо
сказать является непременным условием возникновения оговорки.
     Теперь мы можем утверждать, что продвинулись  еще  дальше  в  понимании
ошибочных  действий.  Мы  не  только  знаем, что  они  являются психическими
актами,  в  которых можно  усмотреть смысл  и  намерение, что они  возникают
благодаря наложению друг на друга двух различных намерений, но, кроме  того,
что одно из  этих  намерений  подвергается  оттеснению,  его  выполнение  не
допускается  и  в результате оно проявляется в  нарушении другого намерения.
Нужно сначала  помешать  ему самому,  чтобы оно могло  стать помехой. Полное
объяснение  феноменов,  называемых ошибочными действиями, этим, конечно, еще
не достигается. Сразу же встают другие вопросы, и вообще кажется, чем дальше
мы продвигаемся в понимании ошибочных действий, тем больше поводов для новых
вопросов. Мы можем, например, спросить: почему все это не происходит намного
проще?  Если есть  тенденция оттеснить  определенное  намерение вместо того,
чтобы его выполнить,  то это  оттеснение должно  происходить таким  образом,
чтобы это намерение вообще не получило выражения  или же оттеснение могло бы
не удасться вовсе и оттесненное намерение выразилось бы полностью. Ошибочные
действия, однако,  представляют собой компромиссы,  они означают полуудачу и
полунеудачу для каждого из двух намерений; поставленное под угрозу намерение
не может быть ни полностью подавлено,  ни всецело проявлено,  за исключением
отдельных  случаев.  Мы  можем  предполагать,  что  для осуществления  таких
интерференции  или компромиссов  необходимы  особые условия, но мы не  можем
даже  представить себе  их  характер. Я  также  не думаю,  что  мы  могли бы
обнаружить эти неизвестные  нам  отношения  при  дальнейших  более  глубоких
исследованиях  ошибочных  действий. Гораздо  более  необходимым  мы  считаем
изучение других темных  областей душевной жизни;  и  только  аналогии с теми
явлениями, которые мы  найдем в этих исследованиях, позволят нам сделать  те
предположения, которые необходимы для лучшего понимания  ошибочных действий.
И  еще  одно!  Есть  определенная опасность  в  работе  с  малозначительными
психическими  проявлениями,  какими  приходится заниматься  нам.  Существует
душевное   заболевание,  комбинаторная  паранойя,   при  которой   [больные]
бесконечно долго могут заниматься оценкой таких малозначительных  признаков,
но я  не поручусь, что при  этом  [они]  делают правильные  выводы. От такой
опасности нас  может  уберечь  только широкая база наблюдений, повторяемость
сходных заключений из самых различных областей психической жизни.
     На  этом  мы   прервем  анализ  ошибочных   действий.  Но  я  хотел  бы
предупредить  вас  об  одном:  запомните,  пожалуйста,  метод  анализа  этих
феноменов.   На   их   примере  вы   можете   увидеть,  каковы  цели   наших
психологических   исследований.    Мы   хотим    не   просто   описывать   и
классифицировать  явления,  а  стремимся понять  их  как  проявление  борьбы
душевных сил, как
     выражение целенаправленных тенденций, которые работают согласно  друг с
другом или друг  против  друга. Мы  придерживаемся  динамического  понимания
психических явлений.1 С нашей  точки  зрения, воспринимаемые феномены должны
уступить место только предполагаемым стремлениям.
     Итак, мы  будем  углубляться в проблему ошибочных действий,  но  бросим
беглый  взгляд на  эту область  во всей ее широте, здесь  мы встретим  и уже
знакомое, и кое-что новое. Мы по-прежнему будем придерживаться уже принятого
вначале деления  на  три группы  оговорок,  а также описок, очиток, ослышек,
забывания  с  его  подвидами  в  зависимости  от  забытого  объекта   (имени
собственного,  чужих  слов,   намерений,  впечатлений)  и  захватывания  "по
ошибке",  запрятывания,  затеривания  вещей.  Ошибки-заблуждения (Irrtьmer),
насколько  они  попадают  в  поле  нашего  внимания,  относятся  частично  к
забыванию, частично к действию "по ошибке" (Vergreifen).
     Об оговорке мы уже говорили довольно подробно, и все-таки кое-что можно
добавить. К оговорке присо-
     ----------------------------------------
     1  Приведенное  положение  свидетельствует о  том,  что Фрейд пришел  к
оценке  своей  системы  как  динамической психологии.  В  дальнейшем  термин
"динамическая психология" стал широко применяться для обозначения не  только
учения Фрейда, но и других направлений, изучающих побудительные, аффективные
аспекты психики в отличие  от  ее  интеллектуальных проявлений. В частности,
термин   "динамическая  психиатрия",  нечетко   отграничиваемый  от  понятия
"динамическая психология", широко  применяется  в настоящее  время известным
западногерманским  психотерапевтом  Г.  Аммоном и  некоторыми  американскими
исследователями.  Следует  отметить,  что  динамическая  психология  сыграла
позитивную  роль  своей  критикой  механистических  концепций,  игнорирующих
значение внутренних психологических факторов в организации поведения.
     единяются    менее    значительные   аффективные    явления,    которые
небезынтересны для нас. Никто не любит оговариваться, часто оговорившийся не
слышит собственной оговорки, но никогда не пропустит чужой.  Оговорки даже в
известном  смысле  заразительны,  довольно  трудно обсуждать оговорки  и  не
сделать  их самому.  Самые незначительные формы оговорок, которые  не  могут
дать  никакого особого объяснения  стоящих  за  ними психических  процессов,
нетрудно разгадать в отношении их мотивации.  Если  кто-то произносит кратко
долгий гласный вследствие чем-то мотивированного нарушения, проявившегося  в
произношении  данного  слова,  то  следующую  за   ней  краткую  гласную  он
произносит долго и делает новую оговорку, компенсируя этим предыдущую. То же
самое происходит, когда нечисто и небрежно  произносится дифтонг,  например,
еu или oi как ei; желая  исправить ошибку, человек меняет в следующем  месте
ei на еu или  oi.  При этом, по-видимому, имеет значение мнение собеседника,
который не должен подумать,  что  говорящему безразлично, как он  пользуется
родным языком. Второе компенсирующее искажение  как раз  направлено  на  то,
чтобы обратить  внимание слушателя на  первую  ошибку  и  показать  ему, что
говоривший сам  ее  заметил.  Самыми  частыми,  простыми и малозначительными
случаями оговорок являются  стяжения и предвосхищения, которые проявляются в
несущественных  частях  речи. В  более  длинном  предложении  оговариваются,
например, таким  образом, что  последнее  слово предполагаемого высказывания
звучит раньше времени.  Это производит впечатление определенного нетерпения,
желания  поскорее  закончить  предложение  и  свидетельствует  об  известном
противоборствующем стремлении по отношению  к этому  предложению  или против
всей речи вообще. Таким  образом,  мы приближаемся к пограничным  случаям, в
которых   различия   между  психоаналитическим  и   обычным  физиологическим
пониманием оговорки стираются. Мы предполагаем, что  в  этих случаях имеется
нарушающая речевое намерение  тенденция, но она  может  только намекнуть  на
свое существование, не выразив собственного  намерения.  Нарушение,  которое
она  вызывает,  является  следствием  каких-то  звуковых  или  ассоциативных
влияний,  которые   можно  понимать  как  отвлечение  внимания  от  речевого
намерения.   Но  ни  это  отвлечение   внимания,  ни  ставшие   действенными
ассоциативные влияния не объясняют сущности процесса.  Они  только указывают
на существование нарушающей речевое  намерение  тенденции, природу  которой,
однако, нельзя определить