ак  что  будем  придерживаться  мнения,  что
жизнь сновидения - как сказал еще Аристотель - это способ работы нашей  души
в состоянии  сна.  Состояние  сна  представляет  собой  отход  от  реального
внешнего  мира,  и  этим  создается  условие  для  развития  психоза.  Самое
тщательное  изучение  тяжелых  психозов  не   даст   нам   признака,   более
характерного для этого болезненного  состояния.  Но  при  психозе  отход  от
реальности возникает двояким образом: или когда вытесненное  бессознательное
становится  сверхсильным  настолько,  что  берет  верх  над   зависящим   от
реальности  сознательным,  или  когда  реальность  несет  в   себе   столько
невыносимого страдания, что  подвергнутое  угрозе  Я  в  отчаянном  протесте
бросается в руки бессознательных влечений. Безобидный психоз сновиде[284]
   ния является следствием сознательно желаемого и лишь временного отхода от
внешнего мира, и он исчезает при возобновлении отношений с этим  миром.  При
изоляции спящего изменяется также  распределение  его  психической  энергии;
часть  энергии  вытеснения,  которая  обычно  используется   для   усмирения
бессознательного,  может  быть  сэкономлена,  потому  что  даже   если   оно
[бессознательное] использовало бы ее относительное высвобождение  для  своей
активности, то обнаружило бы, однако, что путь к двигательной сфере  закрыт,
а открыт лишь путь к безобидному галлюцинаторному удовлетворению. Вот тут-то
и может возникнуть сновидение;  но  факт  существования  цензуры  сновидения
показывает, что и во время сна сохраняется все еще достаточное сопротивление
вытеснения.
   Здесь нам открывается путь для ответа на вопрос, выполняет ли  сновидение
тоже какую-то функцию, доверена ли ему какая-то  полезная  работа.  Лишенный
всяких раздражений покой, который хотело бы создать состояние сна, подвержен
опасностям с  трех  сторон:  более  случайным  образом  со  стороны  внешних
раздражителей во время сна  и  со  стороны  дневных  интересов,  которые  не
исчезают, и неизбежно со  стороны  неудовлетворенных  вытесненных  влечений,
которые так и ждут возможности проявиться. Вследствие ослабления  вытеснений
в ночное время имелась бы опасность нарушения сна каждый раз, когда  внешнее
и внутреннее возбуждение могло бы вступить в связь  с  одним  из  источников
бессознательных влечений. Процесс сновидения  позволяет  превратить  продукт
такого взаимодействия в безвредное галлюцинаторное переживание,  обеспечивая
таким образом продолжение сна. Выполнению этой функции ни  в  коей  мере  не
противоречит и тот факт, что иногда страшное сновидение будит спящего;  это,
скорее, сигнал того, что ноч[285]
   ной страж считает ситуацию слишком опасной и не верит уже  в  возможность
справиться с  ней.  Нередко  еще  во  сне  мы  слышим  утешение,  призванное
предотвратить пробуждение: да ведь это же только сон!
   Вот и все,  что  я  хотел  сказать  вам,  уважаемые  дамы  и  господа,  о
толковании сновидений, задача которого  -  прийти  от  явного  сновидения  к
скрытым его  мыслям.  Их  получением  и  исчерпывается  чаще  всего  интерес
практического  анализа  к  сновидению.   Сообщение,   полученное   в   форме
сновидения, прибавляется к другим, и анализ продолжается. Нам  же  интересно
еще немного задержаться  на  теме  сновидения;  нас  привлекает  возможность
изучить процесс превращения скрытых мыслей сновидения в явное сновидение. Мы
называем его работой сновидения. Вы  помните,  я  разбирал  его  подробно  в
предыдущих лекциях, так что в сегодняшнем обзоре я могу ограничиться  самыми
краткими выводами.
   Итак, процесс  работы  сновидения  является  чем-то  совершенно  новым  и
непривычным,  ничего  подобного  раньше  известно  не  было.  Он   дал   нам
возможность  впервые  заглянуть   в   процессы,   происходящие   в   системе
бессознательного, показав, что они совершенно иные, чем то, что мы  знаем  о
нашем сознательном мышлении, которому они, должно быть, кажутся неслыханными
и ошибочными. Значение этих открытий возросло еще больше, когда узнали,  что
при образовании невротических симптомов действуют те  же  механизмы  (мы  не
решаемся сказать: мыслительные процессы), которые превращают  скрытые  мысли
сновидения в явное сновидение.
   При дальнейшем изложении невозможно избежать схематичности.  Предположим,
что мы исследуем в определенном случае  все  те  скрытые,  более  или  менее
аффективно заряженные мысли, которые после тол[286]
   кования  выступили  вместо  явного  сновидения.  Нам  бросается  в  глаза
различие между ними, и это различие далеко уведет нас. Почти все  эти  мысли
сновидения узнаются или признаются видевшим сон; он сознается, что думал так
в этот  или  в  другой  раз,  или  он  мог  бы  так  думать.  Только  против
предположения одной-единственной мысли он энергично возражает: эта мысль ему
чужда, может быть, даже отвратительна; возможно, он отметет ее  в  страстном
возбуждении. И тогда нам становится ясно, что другие мысли -  это  фрагменты
сознательного,  вернее  говоря,  предсознательного   мышления;   они   могли
появиться и в бодрствующем состоянии, вероятно также,  что  они  возникли  в
течение  дня.  Но  эта  единственная  отвергаемая  мысль  или,  точнее,  это
единственное  побуждение  -  порождение  ночи;  оно  относится   к   области
бессознательного видевшего сон, поэтому и отвергается, отбрасывается им. Оно
как бы  дожидалось  ослабления  вытеснения  ночью,  чтобы  каким-то  образом
проявиться. Это проявление всегда  смягчено,  искажено,  замаскировано;  без
работы над толкованием сновидения мы бы его  не  нашли.  Благодаря  связи  с
другими безупречными  мыслями  сновидения  это  бессознательное  влечение  в
замаскированном виде проскальзывает  через  ограничение  цензуры;  с  другой
стороны, предсознательные мысли сновидения благодаря этой же связи  обладают
возможностью занимать душевную жизнь и во время сна.  Ибо  мы  нисколько  не
сомневаемся, что это бессознательное влечение и есть, собственно,  создатель
сновидения, для его образования ему требуется  психическая  энергия.  Как  и
любое другое  влечение,  оно  стремится  не  к  чему  иному,  как  к  своему
собственному  удовлетворению,  и  наш  опыт   толкования   сновидений   тоже
показывает, что это и является смыслом всего сновидения. В любом  сновидении
влечение должно
   [287]
   предстать как осуществленное. Ночная изолированность  душевной  жизни  от
реальности  и  ставшая  возможной  благодаря  ей  регрессия  к   примитивным
механизмам  приводят  к  тому,  что  это  желаемое  удовлетворение  влечения
переживается галлюцинаторно  как  реальное.  Вследствие  этой  же  регрессии
представления в сновидении переводятся в зрительные образы,  т.  е.  скрытые
мысли сновидения драматизируются и иллюстрируются.
   Из этого этапа работы сновидения мы узнаем о некоторых наиболее  ярких  и
особенных чертах  сновидения.  Я  еще  раз  скажу  о  порядке  возникновения
сновидения. Исходное состояние: желание спать, намеренный отказ от  внешнего
мира. Два его  следствия  для  душевного  аппарата:  во-первых,  возможность
проявления в нем более древних и примитивных способов  работы  -  регрессии,
во-вторых,   ослабление   сопротивления    вытеснения,    тяготеющего    над
бессознательным.  Как   следствие   этого   последнего   момента   возникает
возможность образования сновидения, которую и используют  поводы  -  ожившие
внутренние и внешние  раздражители.  Сновидение,  возникшее  таким  образом,
представляет собой уже  компромиссное  образование;  оно  выполняет  двоякую
функцию: с одной стороны, оно удовлетворяет Я, когда  служит  желанию  спать
путем освобождения от нарушающих сон  раздражений,  с  другой  стороны,  оно
позволяет вытесненному влечению возможное в этих условиях  удовлетворение  в
форме галлюцинаторного исполнения желания.  Но  весь  допускаемый  спящим  Я
процесс  образования  сновидения  проходит  в  условиях   цензуры,   которая
осуществляется  остатком  сохранившегося  вытеснения.  Проще  изложить  этот
процесс я не могу, он и не проще. Однако теперь я могу  продолжить  описание
работы сновидения.
   [288]
   Вернемся еще раз к скрытым мыслям сновидения! Самым сильным их  элементом
является вытесненное влечение, которое, опираясь на случайные раздражители и
переносясь на остатки дневных впечатлений, нашло в них свое выражение, пусть
смягченное  и  завуалированное.  Как  и  любое  влечение,  оно  стремится  к
удовлетворению при помощи действия, но путь в двигательную сферу закрыт  для
него физиологическими механизмами состояния сна; оно вынуждено пробиваться в
обратном  направлении  к  восприятию  и   довольствоваться   галлюцинаторным
удовлетворением. Таким  образом,  скрытые  мысли  сновидения  переводятся  в
совокупность чувственных образов и зрительных сцен.  На  этом  пути  с  ними
происходит то, что кажется нам столь  новым  и  странным.  Все  те  языковые
средства, которыми выражаются более тонкие мыслительные отношения  -  союзы,
предлоги,  склонения  и  спряжения,  -  отпадают,  поскольку  для  них   нет
изобразительных средств, как и в примитивном  языке  без  грамматики,  здесь
представлен лишь сырой материал мышления, а абстрактное сводится к  лежащему
в его основе конкретному. То, что в результате этого остается,  легко  может
показаться  бессвязным.  Оно  соответствует  как  архаической  регрессии   в
душевном  аппарате,  так  и  требованиям  цензуры,  когда  для   изображения
определенных объектов и  процессов  в  большой  мере  используются  символы,
ставшие  чуждыми  сознательному  мышлению.  Но  еще  дальше  заходят  другие
изменения, претерпеваемые элементами мыслей сновидения. Те из  них,  которые
могут найти хоть  какую-нибудь  точку  соприкосновения,  сгущаются  в  новые
единицы. При переводе мыслей в образы отдается несомненное предпочтение  тем
из них, которые поддаются такому  соединению,  сгущению;  действует  как  бы
какая-то сила, подвергающая материал спрессованию, сжатию. Затем  вследствие
сгущения
   [289]
   какой-то элемент  в  явном  сновидении  может  соответствовать  множеству
элементов в скрытых мыслях сновидения, но и наоборот,  какой-нибудь  элемент
мыслей сновидения может быть представлен несколькими образами в сновидении.
   Еще примечательнее  другой  процесс  смещения  или  перенесения  акцента,
который в сознательном мышлении расценивается только как ошибка мышления или
как средство остроумия. Дело  в  том,  что  отдельные  представления  мыслей
сновидения  не  равноценны,  они  несут  на  себе  различные   по   величине
аффективные нагрузки и в соответствии с этим оцениваются как более или менее
важные, достойные внимания. Во время  работы  сновидения  эти  представления
отделяются от господствующих над ними аффектов; аффекты развиваются сами  по
себе, они могут сместиться на что-то другое,  сохраниться  в  том  же  виде,
претерпеть  изменения,  вообще   не   появиться   в   сновидении.   Важность
освобожденных от аффекта представлений в сновидении  выражается  чувственной
силой образов сновидения, но мы замечаем, что этот  акцент  переместился  со
значительных элементов на индифферентные, так что в  сновидении  в  качестве
главного на переднем плане оказывается то, что в  мыслях  сновидение  играет
лишь побочную роль, и, наоборот, самое  существенное  из  мыслей  сновидения
находит в сновидении только поверхностное, неясное отражение. Никакой другой
фактор работы сновидения не способствует столь сильно  тому,  чтобы  сделать
сновидение для видевшего сон чуждым и непонятным. Смещение является  главным
средством искажения сновидения, которому подвергаются мысли  сновидения  под
влиянием цензуры.
   После этих воздействий на мысли сновидения оно почти готово.  После  того
как сновидение всплывает перед сознанием как объект восприятия, следует еще
   [290]
   один весьма непостоянный  момент,  так  называемая  вторичная  обработка.
Тогда мы подходим к нему так, как мы вообще привыкли подходить к содержаниям
нашего восприятия, - пытаемся заполнить пробелы, установить связи, делая при
этом довольно  часто  грубые  ошибки.  Но  эта  вроде  бы  рационализирующая
деятельность, придающая сновидению в лучшем случае приглаженный вид, пусть и
не соответствующий действительному его содержанию, может и отсутствовать или
же проявиться в очень скромных размерах, давая сновидению открыто обнаружить
все свои разрывы и трещины. С другой стороны, не следует забывать также, что
и работа сновидения происходит не всегда одинаково энергично: довольно часто
она  ограничивается  лишь  определенными  фрагментами   мыслей   сновидения,
остальные  же  проявляются  в  сновидении   в   неизмененном   виде.   Тогда
складывается впечатление, будто в сновидении  кто-то  проводит  тончайшие  и
сложнейшие интеллектуальные операции, размышляет, шутит, принимает  решения,
решает  проблемы,  в  то  время  как  все  это  является  результатом  нашей
нормальной умственной  деятельности,  которая  могла  происходить  как  днем
накануне сновидения, так и ночью и которая не  имеет  с  работой  сновидения
ничего общего и не обнаруживает ничего характерного для сновидения.  Нелишне
также еще раз выделить противоречие, содержащееся в самих мыслях сновидения,
между бессознательным влечением и остатками дневных впечатлений. В то  время
как последние представляют все многообразие наших душевных движений, первое,
становясь  собственно  движущей   силой   образования   сновидения,   обычно
завершается исполнением желания.
   Все это я мог бы сказать вам еще пятнадцать лет тому назад, и думаю,  что
это я действительно гово[291]
   рил. А теперь давайте подытожим,  какие  же  изменения  и  новые  взгляды
появились за этот промежуток времени.
   Как я уже вам говорил, я опасался, как бы вы не сочли, что этого  слишком
мало, и что вам будет непонятно, почему я заставил вас выслушать одно  и  то
же дважды, а себя снова говорить об этом. Но ведь прошло пятнадцать лет, и я
надеюсь, что таким способом  мне  легче  всего  будет  восстановить  с  вами
контакт. К тому же эти такие элементарные вещи имеют столь решающее значение
для понимания психоанализа, что их неплохо послушать и во второй раз, а  то,
что они и пятнадцать лет спустя остались совершенно теми же,  само  по  себе
достойно внимания.
   В  литературе  этого   времени   вы,   естественно,   найдете   множество
подтверждений и детальных изложений, из которых я  хочу  привести  вам  лишь
некоторые. При этом я смогу также упомянуть кое-что, что уже  было  известно
ранее. В основном это касается символики сновидений и прочих изобразительных
средств  сновидения.  Вот   послушайте:   совсем   недавно   медики   одного
американского университета отказали психоанализу  в  научности,  обосновывая
это тем,  что  он-де  не  располагает  экспериментальными  доказательствами.
Подобный  упрек  они  могли  бы  сделать  и   в   адрес   астрономии,   ведь
экспериментировать с небесными телами  особенно  затруднительно.  Здесь  все
основано на наблюдении. И  все  же  именно  венские  исследователи  положили
начало экспериментальному обоснованию символики наших сновидений. Некто  д-р
Шр„ттер еще в 1912г. обнаружил, что если  лицам,  находящимся  под  глубоким
гипнозом,  дается  задание  увидеть  во  сне  сексуальные  процессы,  то   в
спровоцированном таким образом сновидении  сексуальный  материал  замещается
известными нам символами.
   [292]
   Пример: одной женщине было дано задание увидеть во сне половые сношения с
подругой. В ее сновидении подруга явилась с дорожной сумкой, на которой была
приклеена записка: "Только для  дам".  Еще  большее  впечатление  производят
исследования Бетльгейма и Гартмана (1924), которые наблюдали за  больными  с
так называемым  синдромом  Корсакова.  Они  рассказывали  им  истории  грубо
сексуального содержания и наблюдали за теми искажениями, которые возникали в
ответ на просьбу воспроизвести рассказанное. При этом опять-таки  появлялись
знакомые нам символы половых органов и половых сношений, среди прочих символ
лестницы, по поводу которого авторы справедливо замечают, что  сознательному
желанию искажения он был бы недоступен.
   Г. Зильберер в одной очень интересной серии опытов (1909, 1912)  показал,
что работа сновидения может  просто  ошеломить  тем,  с  какой  очевидностью
абстрактные мысли переводятся ею в зрительные образы. Когда он  в  состоянии
усталости и сонливости пытался принудить себя  к  умственной  работе,  мысль
часто ускользала от него, а вместо нее появлялось видение, которое явно было
ее заместителем.
   Простой пример: "Я думаю о том, - говорит Зильберер, - что мне необходимо
исправить в одном  сочинении  неудавшееся  место".  Видение:  "Я  вижу  себя
строгающим кусок дерева". В этих  исследованиях  часто  случалось  так,  что
содержанием видения становилась не мысль, нуждающаяся  в  обработке,  а  его
собственное субъективное состояние во время усилия, т. е.  состояние  вместо
предметности  (Gegenstandliche),  что  Зильберер  называет   "функциональным
феноменом". Пример сразу же объяснит вам, что имеется в виду. Автор пытается
сравнить точки зрения двух философов на определенную проблему. Но в  дремоте
одна из
   [293]
   этих точек зрения все время  ускользает  от  него,  и  наконец  возникает
видение, будто он требует ответа от какого-то угрюмого  секретаря,  который,
склонившись над письменным столом, сначала его не замечает, а затем  смотрит
на него недовольно и как бы желая  отделаться.  Вероятно,  самими  условиями
эксперимента объясняется то  обстоятельство,  что  вызванное  таким  образом
видение столь часто является результатом самонаблюдения .
   Остановимся еще раз на  символах.  Были  среди  них  такие,  которые  мы,
казалось, распознали, но в которых нас все-таки смущало то, что мы не  могли
объяснить, каким образом этот  символ  приобрел  это  значение.  В  подобных
случаях  особенно  желательными  для  нас  были  подтверждения   из   других
источников, из языкознания, фольклора, мифологии, ритуалов. Примером  такого
рода был символ пальто. Мы говорили, что в сновидении одной  женщины  пальто
означало мужчину. Надеюсь, на вас произведет впечатление, если я скажу,  что
Т. Рейк в 1920 г. писал: "В одной очень древней брачной  церемонии  бедуинов
жених накрывает невесту особым плащом, называемым "аба",  и  произносит  при
этом ритуальные слова: "Отныне никто не должен покрывать тебя, кроме  меня""
(цит. по Роберту Эйслеру: Мировой покров и небесный купол [1910]). Мы  нашли
еще несколько новых символов, и я хочу сообщить вам, по крайней мере, о двух
из них. По  Абрахаму  (1922),  прялка  в  сновидении  -  символ  матери,  но
фаллической матери, которой боишься, так что страх  перед  прялкой  выражает
ужас перед инцестом по отношению к матери и отвращение к  женскому  половому
органу.  Вы,  возможно,  знаете,  что  мифологический  образ  головы  Медузы
восходит к тому же мотиву страха перед кастрацией. Другой символ, о  котором
мне хотелось бы вам сказать, это сим[294]
   вол моста. Ференци и  объяснил  его  в  1921-1922  гг.  Первоначально  он
означал мужской член, который соединяет родителей при половых сношениях,  но
затем он принял и другие значения, которые выводятся из  первого.  Поскольку
мужскому члену мы обязаны тем, что  вообще  появились  на  свет  из  родовой
жидкости, то мост является переходом из потустороннего  мира  (из  бытия  до
рождения, материнского лона) в этот мир (жизнь), а так как человеку и смерть
представляется  как  возвращение  в  материнское  лоно   (воду),   то   мост
приобретает значение приближения к  смерти,  и,  наконец,  при  еще  большем
отдалении  от  первоначального  смысла,  он  означает   переход,   изменение
состояния вообще. Поэтому понятно, что женщина, не преодолевшая желания быть
мужчиной, часто видит во сне мосты, слишком короткие, чтобы достичь  другого
берега.
   В  явном  содержании  сновидений  довольно  часто  в