о библейской традиции Моисей и  сам левит. Но тут  в Библии
ощущается явное  искажение истинного положения дел: в  действительности, это
левиты  были  людьми  Моисея.  Такое предположение подкрепляется  фактом, на
который  я  указывал  в  своем предыдущем  эссе:  в  более  поздние  времена
египетские имена встречаются только среди левитов. Можно  предположить,  что
какое-то число этих моисеевых спутников избежало судьбы вождя и его религии.
Впоследствии  их  численность возросла, и они  смешались  с  народом,  среди
которого жили,  но  остались  по-прежнему  верны своему хозяину,  чтили  его
память и сохраняли его учение. Ко времени  союза с последователями Ягве  они
составляли влиятельное меньшинство, культурно превосходившее всех прочих.

     Я допускаю, - и это  пока только  допущение,  - что за время от падения
Моисея и до принятия религии в Кадеше миновало два поколения, то есть прошло
около  столетия. У меня нет возможности определить, когда  произошла встреча
"неоегиптян"  (как я  буду  называть  вышедших  из  Египта)  с  их  кровными
родственниками  -  до или после  того, как  те  приняли религию Ягве. Это не
влияет на конечный результат. То, что произошло в Кадете, было компромиссом,
в котором безошибочно угадывается роль, сыгранная племенем Моисея.

     Здесь мы  опять должны привлечь на помощь обычай обрезания, который уже
сослужил нам немалую службу. В религии Ягве этот обычай превратился в закон,
и  поскольку он неразрывно связан  с Египтом, узаконение  его означает некую
уступку людям Моисея. Они -  или левиты  среди них - не хотели отказаться от
этого  символа своей  посвященности. Они хотели  сохранить от своей  религии
хотя  бы  это  и в обмен  готовы были  признать новое божество  и  все,  что
говорили о нем мидианитские жрецы. Возможно, они сумели выторговать и другие
уступки.  Я  уже  упоминал,  что  еврейский ритуал предписывает определенную
сдержанность в употреблении  имени Бога.  Вместо Ягве нужно говорить Адонай.
Очень соблазнительно привлечь и эту заповедь как свидетельство, но это будет
всего  лишь  догадка. Запрет  на произношение  имени Бога,  как известно,  -
древнее табу. Почему оно было возобновлено в еврейских заповедях, не  вполне
ясно; не исключено,  что это случилось под влиянием нового фактора  - памяти
об  Атоне. Нет оснований думать, что эту заповедь выполняли очень уж строго:
слово Ягве  свободно употребляется  при  образовании множества  богоподобных
имен, вроде Иоханан, Йохи, Иошуа. Тем  не менее есть нечто особенное в  этом
слове.   Как  известно,  исследователи   Библии  различают   два   источника
Шестикнижия  -  так называемых  "Ягвиста"  и "Элогиста", потому  что  первый
употребляет  священное имя Ягве, а второй - Элогим. Конечно, Элогим - это не
Адонай, но  мы  позволим  себе  привести  тут  цитату  из  Хьюго  Грессмана:
"Различие имен - явное свидетельство первоначального различия богов".

     Мы  приняли,  что узаконение  обряда обрезания является  свидетельством
компромисса  при  основании  новой  религии  в  Кадеше. В  чем  состояла эта
религия, говорят нам оба источника, "Я" и "Э"; их свидетельства совпадают, а
значит -  восходят к  какому-то  одному  общему источнику,  письменному  или
устному. Ведущей задачей в Кадеше было  утвердить величие и силу нового бога
Ягве.  Поскольку  люди  Моисея  приписывали такое огромное  значение  своему
Исходу из Египта, заслуга освобождения их оттуда  была тоже объявлена  делом
Ягве. Новый Бог  был наделен  чертами, которые запечатлевали грозное величие
вулканического божества: столб дыма, который по ночам превращался в огненный
столп; буря, которая разделила воды так,  что преследователи  погибли, когда
водные стены сошлись  опять. Сам Исход и основание  новой религии были таким
образом сближены во времени, а разделявший их  длительный  период  времени -
выброшен. Дарование Десяти Заповедей  тоже  было отнесено не к  Кадешу, а  к
подножию   некой  священной   горы  в   Синае,   окутанной  дымом  и   огнем
вулканического извержения.

     Однако этот рассказ лишал славы человека Моисея: ведь, в конце  концов,
это он, а не  вулканический божок,  вывел  народ из Египта. Моисею надлежала
какая-то компенсация, и в награду он был перенесен в Кадеш (или Синай-Хорев)
и заместил  собой мидианитского  пастуха.  Мы  еще  увидим, что  это решение
удовлетворяло  и  другие, нестерпимо важные  нужды.  В результате  было, так
сказать, достигнуто равновесие. Ягве получил возможность распространить свое
могущество  с   безвестной  мидианитской  вершины  на   дальний   Египет,  а
деятельность  Моисея была  перенесена в Кадеш  и земли к востоку от Иордана.
Так он слился с образом человека, который намного позже него основал религию
Ягве, с зятем мидианитского Йетро,  дав  этому человеку свое  имя Моисей. Мы
однако  не  знаем  никаких  личных особенностей  этого  второго  Моисея,  он
полностью заслонен первым, египетским Моисеем  и  угадывается, разве что, по
некоторым  намекам,  скрытым в  противоречиях  библейского текста,  где этот
текст описывает личность Моисея. С одной стороны, Моисей характеризуется как
властный, вспыльчивый, зачастую даже яростный человек, а с другой - о нем же
говорится, что он  был самым терпеливым и "кротким" из людей. Ясно, что  два
последних  качества не укладываются в образ египетского  Моисея, задумавшего
столь величественный и трудный план для своего народа. Возможно, они как раз
и принадлежали второму, мидианитскому.  Но  с нас, я думаю, достаточно того,
что мы отделили их друг от друга и допустили,  что египетский Моисей никогда
не был  в  Кадеше и  не  слышал  имени Ягве, тогда  как  мидианитский Моисей
никогда  не бывал в Египте и ничего не знал  об Атоне. Чтобы слить этих двух
людей в одного, предание или легенда должны были привести египетского Моисея
к мидианитам; и мы видели, что этому были даны разные объяснения.

     VI

     Я опять готов принять упреки,  что развиваю свою реконструкцию  древней
истории израильских племен с неоправданной и чрезмерной  уверенностью. Такие
упреки не кажутся мне  даже чересчур суровыми, потому что они находят отклик
в  моей  собственной  душе. Я и сам знаю, что эта  реконструкция имеет  свои
слабости,  -  но  она  имеет  и  сильные  стороны  тоже.  В  целом,  однако,
преобладают доводы за то, чтобы продолжать нашу работу в том же направлении.
Доступные  нам  библейские  свидетельства содержат  ценные  -  да  что  там!
бесценные  -  исторические  сведения.  Они,   однако,  искажены  намеренными
воздействиями и дополнены  плодами  поэтического воображения. Мы уже  сумели
выделить  одно  из  таких  искажающих  воздействий.  Дадим   этому  открытию
руководить нами  и  далее. Оно побуждает  нас  к поиску  других  аналогичных
воздействий. Если мы  найдем способ распознавать следы  этих воздействий, мы
сумеем пролить еще больше света на истинный ход событий.

     Начнем с  того, что  говорят нам критические библейские исследования  о
том,  как  было написано Шестикнижие (то есть пять книг Моисея и книга Иошуа
Бин-Нуна),  ибо  только эти  книги  представляют для нас интерес. Древнейшим
считается   источник   "Я"   ("Ягвист"),   в  авторе  которого   современные
исследователи видят священника Эбиатара, современника царя Давида. Несколько
позже (неизвестно, когда именно)  появился так называемый Элогист - автор из
северного Царства.  После  гибели этого  царства в  722 году до н. э.  некий
еврейский  священник   объединил  оба   текста  и  внес  в  них  собственные
дополнения. Его  компиляция  обозначается ЯЭ. В седьмом  веке была добавлена
пятая книга,  Второзаконие, причем  было объявлено,  что  она,  вся целиком,
только  что  была найдена в Храме. Полностью переписанный текст Шестикнижия,
который называется  "священническим"  (или "жреческим"), относят ко временам
разрушения  Храма (586  год до н.  э.), изгнания  и возвращения на родину. В
пятом веке до н. э. текст подвергся окончательной  ревизии и после  этого он
уже никогда существенно не менялся*.

     *  Исторически достоверно,  что еврейский  тип окончательно сложился  в
результате  реформ Эзры  и Нехемии  в  пятом  веке до н.  э., то  есть после
изгнания,  во  времена  благосклонного  персидского  владычества.  По  нашим
представлениям,  это  было  спустя  девять  столетий  после  Моисея. В  этих
реформах задача освящения народа  воспринималась очень  серьезно:  отделение
евреев от других  народов  было  достигнуто  с  помощью сурового запрета  на
смешанные   браки;   Пятикнижие,   этот   подлинный   свод   законов,   было
канонизировано в его  окончательном виде;  его  исправление ("священнический
кодекс") было завершено.  Представляется несомненным, однако, что реформы не
ввели ничего нового, а лишь продолжили и упрочили прежние тенденции.

     История  царя Давида и его  дней была, видимо, записана  одним  из  его
современников. Это первая  настоящая историческая хроника, созданная за пять
столетий до Геродота, этого "отца истории". Можно по достоинству оценить это
достижение,  если  предположить,  как  в  моей  гипотезе,  влияние  египтян.
Некоторые  исследователи  допускают  даже,  что  первые  израильтяне,  писцы
Моисея,  были и изобретателями алфавита. (Если  им действительно запрещалось
делать изображения, у них была причина отказаться от иероглифического письма
и найти письменные знаки для звуков нового языка.) Разумеется,  мы не знаем,
в какой мере хроники древних  времен базировались на более ранних источниках
или устных преданиях и какое время протекло между самими событиями и записью
рассказа о  них. Однако сам  текст, каким  мы  его видим сегодня, достаточно
говорит нам  о  своей истории. В  нем запечатлены  следы противоборства двух
различных,  диаметрально  противоположных сил. С одной стороны,  в него были
внесены определенные искажения,  фальсифицирующие  рассказ  в угоду  скрытым
тенденциям,  сокращающие   и  расширяющие  его   до  тех  пор,  пока  он  не
превращается в свою противоположность. С другой стороны, в нем торжествовала
набожная  терпимость,  которая диктовала  сохранить  все, как есть,  и  была
равнодушна к тому, согласуются детали друг с другом или друг друга отрицают.
Поэтому в Шестикнижии  почти  на  каждом  шагу  можно встретить  разительные
пробелы,    настораживающие   повторы,    очевидные    противоречия,   следы
подробностей, о которых вовсе не хотели бы рассказывать. Искажение текста не
так уж  отличается от убийства. Вся трудность - не в том, как это сделать, а
в том,  как  скрыть  следы. Даже само  слово  "искажение"  может толковаться
двояко, и такая трактовка вполне законна, хотя  ныне уже не  употребительна:
искажение  может  означать  не  только  "изменение  внешнего   вида",  но  и
"изменение  сути"  -  путем всевозможных перестановок и  перекручиваний. Вот
почему  во  многих случаях таких искажений можно  рассчитывать найти скрытый
или изъятый  материал в каком-нибудь  другом месте того же текста,  хотя и в
переработанном виде, да еще  и  оторванный от исходных связей. Но  не всегда
легко его распознать.

     Те  искажающие  воздействия,  которые  мы хотим  обнаружить,  наверняка
повлияли  на предания  еще  до  того, как  те были  записаны. Одно  из  этих
воздействий, вероятно - самое сильное, мы уже обнаружили. Я уже говорил, что
когда в Кадеше был учрежден  культ бога Ягве,  пришлось придумать что-то для
его прославления. Точнее было  бы сказать, что он был не столько "учрежден",
сколько "утвержден", для него было расчищено  место; а для этого нужно  было
уничтожить все  остатки прежней религии. С религией давних жителей Палестины
справились успешно: от нее действительно не осталось и следа. С вышедшими из
Египта  племенами  было труднее: они решительно не  хотели  отказываться  от
воспоминаний  об  Исходе,  от своего человека  Моисея и от обряда обрезания.
Полбеды, что они были в Египте - теперь они его снова покинули, и отныне все
следы египетского влияния действительно могли быть уничтожены. Их Моисей был
развенчан с  помощью переброски  его  к  мидианитам в Кадеш и  превращения в
пастуха,    который   основал   религию   Ягве.   Обрезание,    этот   самый
компрометирующий;  признак  египетского  влияния,  пришлось сохранить, но  -
вопреки  самым  очевидным фактам  - его постарались всеми  силами  отделить,
насколько возможно,  от египетской почвы. Загадочный абзац  в книге  Исхода,
где говорится, что Бог разгневался на  Моисея, не сделавшего себе обрезания,
и  тогда  жена-мидианитка  спасла  ему  жизнь  торопливой  операцией,  можно
истолковать  только как намеренное отрицание очень важного  факта. Вскоре мы
увидим  еще  один  прием, с  помощью  которого  ухитрились опорочить  другое
нежелательное свидетельство.

     Конечно,  мы не  сочтем  чем-то  новым,  скорее -  продолжением  той же
тенденции, когда увидим попытку отрицать, что Ягве был для евреев совершенно
новым, чужим богом. С  этой целью были привлечены  мифы  о праотцах Аврааме,
Исааке и Иакове.  Ягве  утверждает, что он-то  и был богом этих праотцев; но
совершенно бесспорно, - он и  сам это признает, - что они не поклонялись ему
под этим именем. (Запрет произносить новое имя  Бога нисколько не становится
от этого. более понятным, скорее уж - более подозрительным.)

     Ягве не разъясняет, под каким же именем ему  поклонялись прежде.  И вот
эта нарочитая путаница создала благодарную  возможность нанести  смертельный
удар  по   сторонникам  египетского  происхождения  обряда  обрезания.  Было
заявлено, что Ягве уже раньше потребовал от Авраама принять этот обряд - как
знак  завета,  заключенного  между  Богом  и потомством  Авраама.  Это  было
особенно  неуклюжее изобретение.  Когда выбирают знак, отличающий кого-то от
других, берут обычно то, чего у других нет, - уж наверняка  не то, чем могут
похвастаться миллионы. Израильтянин, оказавшийся в Египте, обнаружил бы, что
все египтяне  -  его  братья по  Ягве, связанные  тем  же заветом.  Тем, кто
создавал  текст  Библии, вряд ли  был неизвестен  тот факт, что обрезание  -
давний египетский обычай. Отрывок из Иошуа, приведенный Мейером, открыто это
признает, - и тем не менее этот факт старались любой ценой отрицать.

     Трудно  ожидать от религиозного мифа тщательного  внимания к логическим
связкам. В противном случае  чувства  народа могли бы по справедливости быть
оскорблены поведением  божества,  которое сначала заключает союз с праотцами
племени,  включающий   взаимные  обязательства,   а  затем  забывает   своих
партнеров-людей  на целые века,  пока ему вдруг  не приходит в  голову снова
открыться  их потомкам.  Еще  более  удивительна  концепция  бога,  внезапно
"избирающего" себе некое племя и превращающего его в "свой народ",  а себя -
в  его  бога.  Я  уверен,  что  это  единственный  такой  случай  в  истории
человеческих  религий.  Во  всех   других   случаях  бог   и  народ  связаны
безраздельно; они с самого начала заедино. Верно, порой случается, что народ
избирает нового бога, но никогда не бывает так, что бог избирает себе народ.
Возможно, мы лучше поймем это уникальное  происшествие, если задумаемся  над
отношением Моисея  к  евреям.  Моисей спустился к еврейскому  народу, это он
сделал их своим племенем, это они были его "избранным народом"*.

     * Ягве был, несомненно, вулканическим божеством. Жители Египта не имели
никаких причин поклоняться  ему. Я наверняка  не  первый, кому  бросилось  в
глаза  сходство имени Yahve с корнями другого божественного имени - Yupiter,
Jovis. Составное имя  Иоханан,  включающее  в  себя ивритское  слово  Ягве и
сходное  по  значению с  английским  Годфри и  его  пуническим  эквивалентом
Ганнибал, стало одним из самых распространенных имен в христианской Европе -
в виде Иоганн, Джон, Жан, Хуан. Итальянцы, превратив его в Джованни и назвав
один из дней недели Джоведи, снова извлекли на свет божий сходство, которое,
вероятно, означает многое - а быть может, и ничего. Здесь открываются далеко
идущие, хотя  и весьма  небезопасные возможности. В  те отдаленные и  темные
века,  которые  историческая  наука  начинает  изучать,  страны   восточного
Средиземноморья были, по-видимому,  ареной частых и  яростных  вулканических
извержений,  которые  не  могли не  произвести  глубокое  воздействие  на их
жителей. Эванс предполагает, что разрушение дворца Миноса на Крите тоже было
следствием  такого  извержения.  На  Крите,  как  и во  всем Эгейском  мире,
почиталась  тогда  великая  Богиня-Мать.  Ее  неспособность  защитить  своих
поклонников от ударов еще более могучей  силы могла стать причиной ее замены
мужским  божеством,  и  тогда вулканический  бог  был первым  кандидатом  на
освободившийся престол. Зевс до сих пор именуется "сотрясателем Земли". Вряд
ли  можно  сомневаться,   что  в  те  отдаленные  времена  женские  божества
повсеместно заменялись  мужскими  (поначалу,  как  правило,  их  сыновьями).
Особенно показательна судьба Афины-Паллады,  которая несомненно была местной
разновидностью  материнского  божества.  Революция  в  религиозном  сознании
низвела  ее  до  роли дочери, лишила  матери  и навечно  запретила ей  самой
материнство, наложив на нее табу девственности.

     В  более  поздних добавлениях  к библейскому  тексту успешно  проведена
тенденция  устранить всякое упоминание о  Кадеше.  Местом, где была основана
новая  религия,  окончательно  становится  божественная вершина Синай-Хорев.
Мотивы, которыми  руководствовались  при  этом,  не  вполне  ясны; возможно,
хотели преуменьшить  роль  мидианитов. Но все эти более поздние  добавления,
особенно  в  "священническом  кодексе", служат и  другой цели. Теперь уже не
было  причин  целенаправленно  менять описание  отдаленных  событий  - такие
изменения  уже были  сделаны  давным-давно.  Зато была  предпринята  попытка
отнести  к  более ранним временам  законы  и учреждения  нынешнего  периода,
объявить  их  частью  моисеева  закона и  на  этом  основании  приписать  им
божественную и обязательную  силу. Как бы ни была при  этом фальсифицирована
картина прошлого, сама такая попытка не  лишена психологического оправдания.
Она  была следствием  того,  что  за  восемь веков,  прошедших  от Исхода до
канонизации  библейского текста Эзрой  и  Нехемией,  религия Ягве претерпела
ретроградное  развитие,  которое  завершилось ее слиянием  (возможно -  даже
прямым отождествлением с  исходной религией  Моисея. И  вот  важнейший  итог
такого развития: судьбоносное содержание еврейской религиозной истории.

     VII

     Среди  всех  прочих  событий еврейской предыстории,  воспетых  поэтами,
жрецами   и  хроникерами,  было  одно  выдающееся  событие,   которое  евреи
нестерпимо хотели бы забыть  - по самым  понятным и благородным человеческим
причинам. Этим событием  было убийство  их  вождя и  освободителя  Моисея, о
котором  Селлин  догадался из  намеков,  там  и сям разбросанных у пророков.
Догадку Селлина нельзя считать фантастической; она достаточно правдоподобна.
Моисей, прошедший школу Эхнатона, действовал  теми же  методами, что фараон:
он  отдавал приказы и  навязывал  народу  свою религию.  (В те времена  иных
способов  влияния  и  не было.)  Возможно,  учение  Моисея  было  еще  более
бескомпромиссным,  чем  религия  его  учителя;  ведь у  него  не было  нужды
сохранять связь новой религии с культом Солнца, поскольку идеи школы Он были
пустым звуком для  его пришлого  народа.  Моисея ожидала  та же  судьба, что
Эхнатона  - судьба, которая  ожидает всех  просвещенных  деспотов. Еврейский
народ Моисея был совершенно неспособен принять  столь одухотворенную религию
и  найти  в  ней ответ  на  свои нужды  - как, впрочем,  и  египтяне  времен
Восемнадцатой  династии.  В  обоих  случаях  конец  был  одинаков:  те,  кто
чувствовали себя насильно опекаемыми и лишенными прав, восстали и сбросили с
себя иго навязанной им религии. Но если покорные египтяне ждали, пока судьба
освобо