азией. Результат один и тот же, и до настоящего
времени нам не удалось доказать различия в  последствиях  в  зависимости  от
того, принимает  в  этих  детских  событиях  большее  участие  фантазия  или
реальность.  Здесь  опять-таки  имеется  одно  из  так  часто  упоминавшихся
дополнительных отношений; это, правда, одно  из  самых  странных,  известных
нам. Откуда берется  потребность  в  этих  фантазиях  и  материал  для  них?
Невозможно сомневаться в источниках влечений,
   [159]
   но необходимо объяснить факт, что каждый раз создаются те же  фантазии  с
тем же содержанием. У меня готов ответ, но я  знаю,  что  он  покажется  вам
рискованным. Я полагаю, что эти прафантазии - так мне хотелось бы назвать их
и, конечно, еще некоторые другие  -  являются  филогенетическим  достоянием.
Индивид выходит в них за  пределы  собственного  переживания  в  переживание
доисторического времени, где его собственное переживание становится  слишком
рудиментарным.  Мне  кажется  вполне  возможным,  что   все,   что   сегодня
рассказывается  при  анализе  как  фантазия,  -  совращение  детей,  вспышка
сексуального возбуждения при наблюдении полового сношения родителей,  угроза
кастрацией -  или,  вернее,  кастрация  -  было  реальностью  в  первобытной
человеческой семье, и фантазирующий ребенок просто восполнил  доисторической
правдой пробелы  в  индивидуальной  правде.  У  нас  неоднократно  возникало
подозрение, что психология неврозов сохранила для нас  из  древнего  периода
человеческого развития больше, чем все другие источники.
   Уважаемые господа! Вышеупомянутые обстоятельства  вынуждают  нас  поближе
рассмотреть возникновение и  значение  той  душевной  деятельности,  которая
называется фантазией. Как вам  известно,  она  пользуется  всеобщей  высокой
оценкой, хотя ее место в душевной жизни остается невыясненным.  Я  могу  вам
сказать  об  этом  следующее.  Как  вы  знаете,  под  воздействием   внешней
необходимости  Я  человека  постепенно  приучается  оценивать  реальность  и
следовать принципу реальности, отказываясь при этом временно или надолго  от
различных объектов и целей своего стремления  к  удовольствию  -  не  только
сексуальному. Но отказ от удовольствия всегда давался человеку с трудом;  он
совершает его не без своего рода возме[160]
   щения.  Он  сохранил  себе  за  это  душевную  деятельность,  в   которой
допускается  дальнейшее  существование  всех  этих  оставленных   источников
наслаждения и покинутых путей его получения, форма существования, в  которой
они освобождаются от притязания на реальность и от  того,  что  мы  называем
"испытанием   реальностью".   Любое   стремление   сразу   достигает   формы
представления о его исполнении;  несомненно,  что  направление  фантазии  на
исполнение желаний дает удовлетворение,  хотя  при  этом  существует  знание
того, что речь идет не о реальности. Таким образом, в деятельности  фантазии
человек наслаждается свободой от внешнего принуждения, от которой  он  давно
отказался  в  действительности.  Ему  удается  быть   еще   попеременно   то
наслаждающимся животным, то опять разумным существом. Он  не  довольствуется
жалким  удовлетворением,  которое  может   отвоевать   у   действительности.
"Обойтись без вспомогательных конструкций вообще нельзя", -  сказал  однажды
Т. Фонтане. Создание душевной области фантазии  находит  полную  аналогию  в
организации  "заповедников",  "национальных  парков"  там,  где   требования
земледелия,  транспорта  и  промышленности  угрожают  быстро   изменить   до
неузнаваемости первоначальный вид земли. Национальный  парк  сохраняет  свое
прежнее состояние, которое  повсюду  в  других  местах  принесено  в  жертву
необходимости.  Там  может  расти  и  разрастаться  все,  что  хочет,   даже
бесполезное, даже вредное. Таким лишенным принципа реальности заповедником и
является душевная область фантазии.
   Самые известные  продукты  фантазии  -  уже  знакомые  нам  "сны  наяву",
воображаемое  удовлетворение   честолюбивых,   выражающих   манию   величия,
эротических желаний, расцветающих тем пышнее,  чем  больше  действительность
призывает к скромности или
   [161]
   терпению.  В  них  с  очевидностью  обнаруживается  сущность  счастья   в
фантазии, восстановление независимости получения  наслаждения  от  одобрения
реальности. Нам известно, что такие сны наяву являются ядром  и  прообразами
ночных сновидений. Ночное сновидение, в  сущности,  не  что  иное,  как  сон
наяву, использованный ночной свободой влечений и  искаженный  ночной  формой
душевной деятельности. Мы уже  освоились  с  мыслью,  что  и  сны  наяву  не
обязательно  сознательны,  что  они   бывают   и   бессознательными.   Такие
бессознательные сны наяву являются как источником ночных сновидений,  так  и
источником невротических симптомов.
   Значение  фантазии  для  образования  симптомов  станет   вам   ясно   из
следующего. Мы сказали, что в случае вынужденного отказа либидо  регрессивно
занимает оставленные  им  позиции,  на  которых  оно  застряло  в  некотором
количестве. Мы не отказываемся от этого утверждения и не исправляем его,  но
должны вставить промежуточное звено. Как либидо находит путь к  этим  местам
фиксации? Все оставленные объекты и направленности либидо  оставлены  не  во
всех смыслах. Они или  их  производные  с  определенной  интенсивностью  еще
сохраняются в представлениях фантазии. Либидо нужно только уйти в  фантазии,
чтобы найти в них открытый путь ко всем вытесненным фиксациям. Эти  фантазии
допускались в известной степени, между ними и Я, как ни резки  противоречия,
не было конфликта, пока соблюдалось одно определенное условие.
   Условие это, количественное  по  природе,  нарушается  обратным  притоком
либидо к  фантазиям.  Вследствие  этого  прибавления  заряженность  фантазий
энергией так повышается, что они становятся очень требовательными,  развивая
стремление к реализации. Но
   [162]
   это делает неизбежным конфликт между ними и Я. Независимо от  того,  были
ли они раньше  предсознательными  или  сознательными,  теперь  они  подлежат
вытеснению  со  стороны  Я   и   предоставляются   притяжению   со   стороны
бессознательного. От бессознательных теперь фантазий либидо  перемещаются  к
их истокам в бессознательном, к местам их собственной фиксации.
   Возврат  либидо  к  фантазиям  является  переходной  ступенью   на   пути
образования симптомов, заслуживающей особого обозначения. К. Г. Юнг  дал  ей
очень подходящее название интроверсии, но  нецелесообразно  придал  ему  еще
другое значение(1). Мы останемся на том, что  интроверсия  обозначает  отход
либидо от возможностей реального удовлетворения и дополнительное  заполнение
им безобидных до того фантазий. Интровертированный человек еще не  невротик,
но  он  находится  в  неустойчивом  положении;   при   ближайшем   изменении
соотношения сил у него должны развиться симптомы, если он не  найдет  других
выходов для накопившегося у него либидо. Нереальный характер  невротического
удовлетворения и пренебрежение различием между фантазией и действительностью
уже предопределены пребыванием на ступени интроверсии.
   Вы, наверно, заметили, что  в  своих  последних  рассуждениях  я  ввел  в
структуру этиологической цепи новый фактор, а  именно  количество,  величину
рассматриваемых     энергий;     с      этим      фактором      нам      еще
всю---------------------------------------(1)     Юнгом     было     введено
представление  о  двух  основных  психологических  типах:  интровертивном  и
экстравертивном. Они различались по направленности  своего  либидо  (которое
Юнг "десексуализировал", понимая под термином "либидо" не половую энергию, а
психическое влечение).
   Интроверта отличает направленность на собственный внутренний, мир,  тогда
как экстраверта - на внешний.
   [163]
   ду придется считаться. Чисто качественным анализом этиологических условий
мы не обойдемся. Или, другими словами, только динамического  понимания  этих
душевных процессов недостаточно, нужна еще экономическая  точка  зрения.  Мы
должны себе сказать, что конфликт между  двумя  стремлениями  не  возникнет,
пока не будет достигнута определенная степень  заряженности  энергией,  хотя
содержательные условия могут давно существовать.  Точно  так  же  патогенное
значение конституциональных факторов зависит от  того,  насколько  больше  в
конституции заложено одного частного влечения, чем другого; можно себе  даже
представить, что качественно конституции всех людей одинаковы и  различаются
только этими  количественными  соотношениями.  Не  менее  решающим  является
количественный фактор  и  для  способности  к  сопротивлению  невротическому
заболеванию. Это будет зависеть от того, какое количество  неиспользованного
либидо человек может оставить свободным  и  какую  часть  своего  либидо  он
способен отторгнуть от сексуального  для  целей  сублимации.  Конечная  цель
душевной деятельности, которую качественно можно описать  как  стремление  к
получению удовольствия и избегание  неудовольствия,  с  экономической  точки
зрения представляется задачей справиться с действующим в  душевном  аппарате
количеством возбуждения (массой раздражения)  и  не  допустить  его  застоя,
вызывающего неудовольствие.
   Вот то, что я хотел вам сказать об образовании симптомов при неврозе.  Но
чтобы не забыть, подчеркну  еще  раз  со  всей  определенностью:  все  здесь
сказанное относится только к образованию  симптомов  при  истерии.  Уже  при
неврозе навязчивых состояний -  хотя  основное  сохранится  -  многое  будет
по-другому. Противоположности по отношению к требованиям влечений, о которых
шла речь и при истерии, при
   [164]
   неврозе навязчивых состоянии выступают на первый  план  и  преобладают  в
клинической картине  благодаря  так  называемым  "реактивным  образованиям".
Такие же и еще дальше идущие отступления мы открываем при  других  неврозах,
где исследования о механизмах  образования  симптомов  ни  в  коей  мере  не
завершены.
   Прежде чем отпустить вас сегодня, я хотел  бы  на  минуту  обратить  ваше
внимание  на  одну  сторону  жизни  фантазии,  которая  достойна   всеобщего
интереса. Есть обратный путь от фантазии к реальности, это  -  искусство.  В
основе своей художник тоже интровертированный, которому недалеко до невроза.
В нем теснятся сверхсильные влечения, он хотел бы получать почести,  власть,
богатство, славу и любовь женщин; но у него нет средств, чтобы  добиться  их
удовлетворения.  А  потому,  как  всякий   неудовлетворенный   человек,   он
отворачивается от действительности и переносит весь свой  интерес,  а  также
свое либидо на желанные образы своей фантазии, откуда мог бы открыться  путь
к неврозу. И многое должно совпасть, чтобы это не стало полным  исходом  его
развития; ведь известно, как часто именно художники страдают из-за  неврозов
частичной потерей своей трудоспособности. Вероятно, их конституция  обладает
сильной способностью  к  сублимации  и  определенной  слабостью  вытеснений,
разрешающих  конфликт.  Обратный  же  путь  к  реальности  художник  находит
следующим образом. Ведь он  не  единственный,  кто  живет  жизнью  фантазии.
Промежуточное   царство   фантазии   существует   со   всеобщего    согласия
человечества, и всякий, испытывающий лишения,  ждет  от  него  облегчения  и
утешения. Но для нехудожника возможность получения наслаждения из источников
фантазии ограничена. Неумолимость вытеснений вынуждает его  довольствоваться
скудными грезами, которые могут еще оставаться сознательны[165]
   ми.  Но  если  кто-то  -  истинный  художник,  тогда  он  имеет  в  своем
распоряжении больше. Во-первых, он умеет так обработать свои грезы, что  они
теряют  все  слишком  личное,  отталкивающее  постороннего,   и   становятся
доступными для наслаждения других. Он умеет также настолько смягчить их, что
нелегко догадаться об их происхождении из запретных  источников.  Далее,  он
обладает таинственной способностью придавать определенному материалу  форму,
пока тот не станет верным отображением его фантастического представления,  и
затем он умеет связать с этим изображением  своей  бессознательной  фантазии
получение такого большого наслаждения, что благодаря  этому  вытеснения,  по
крайней мере временно, преодолеваются и устраняются. Если он все  это  может
совершить, то дает и другим возможность снова черпать утешение и  облегчение
из  источников  наслаждения  их   собственного   бессознательного,   ставших
недоступными, получая их благодарность и  восхищение  и  достигая  благодаря
своей фантазии того, что сначала имел только в фантазии: почести,  власть  и
любовь женщин(1).
   ---------------------------------------* Здесь типичное для  психоанализа
объяснение  творческого  мышления   и   фантазии   художника   исключительно
характером его либидо и полное игнорирование социальной  природы  искусства,
определяющей динамику психических процессов при создании продуктов культуры,
в том числе - художественных произведений.



   [166]

   ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ЛЕКЦИЯ

   Обычная нервозность

   Уважаемые дамы и господа! После того как в последних беседах мы завершили
такую трудную часть работы, я на некоторое время  оставляю  этот  предмет  и
обращаюсь к вам со следующим.
   Я знаю, что вы недовольны. Вы представляли себе "Введение в  психоанализ"
иначе. Вы предполагали услышать жизненные примеры, а не теории.  Вы  скажете
мне, что единственный раз, когда я представил вам параллель "В подвале и  на
первом этаже", вы кое-что поняли о причине неврозов,  только  лучше  бы  это
были действительные наблюдения,  а  не  придуманные  истории.  Или  когда  я
вначале рассказал вам о двух - видимо, тоже не  вымышленных  -  симптомах  и
разъяснил их отношение к жизни больного, то вам стал ясен "смысл" симптомов;
вы надеялись, что я буду продолжать в том же духе. Вместо  этого  я  излагал
вам пространные, расплывчатые теории, которые никогда  не  были  полными,  к
которым постоянно добавлялось что-то новое, пользовался  понятиями,  которых
еще не разъяснил вам, переходил от описательного изложения  к  динамическому
пониманию, а от него - к так называемому "экономическому", мешая вам понять,
какие из используемых терминов означа[167]
   ют то же самое и заменяют  друг  друга  только  по  причине  благозвучия,
предлагал вам такие широкие понятия, как принципы удовольствия и  реальности
и филогенетически унаследованное, и, вместо того чтобы вводить во что-то,  я
развертывал перед вашим взором нечто такое, что все больше удалялось от вас.
   Почему я не начал введение в теорию неврозов с того, что вы сами знаете о
нервозности и что давно вызывает ваш интерес? Почему  не  начал  с  описания
своеобразной сущности нервнобольных, их непонятных реакций  на  человеческое
общение и внешние влияния, их раздражительности, непредсказуемости поведения
и неприспособленности к жизни? Почему не повел вас шаг за шагом от понимания
более простых повседневных форм к проблемам  загадочных  крайних  проявлений
нервозности?
   Да, уважаемые господа, не могу не признать вашей правоты. Я не  настолько
влюблен в собственное искусство изложения, чтобы выдавать за особую прелесть
каждый его недостаток. Я сам думаю, что можно было  бы  сделать  иначе  и  с
большей выгодой для вас; я этого и хотел. Но не всегда можно выполнить  свои
благие намерения. В  самом  материале  часто  заключено  что-то  такое,  что
руководит  [вами]  и  уводит  от  первоначальных   намерений.   Даже   такая
незначительная работа, как организация хорошо знакомого материала, не вполне
подчиняется воле автора; она идет, как хочет, и только позже можно  спросить
себя, почему она вышла такой, а не другой.
   Вероятно, одна из причин в том, что название "Введение в психоанализ" уже
не подходит к этой части, где обсуждаются неврозы.  Введение  в  психоанализ
составляет изучение ошибочных действий и сновидений, учение о неврозах - это
сам психоанализ. Не думаю, что бы мне бы удалось за такое короткое вре[168]
   мя познакомить вас с содержанием учения о неврозах  иначе,  чем  в  такой
сконцентрированной форме. Дело  заключалось  в  том,  чтобы  в  общей  связи
показать вам смысл и значение симптомов,  внешние  и  внутренние  условия  и
механизм их образования. Я и попытался это  сделать;  такова  примерно  суть
того, чему может  научить  психоанализ  сегодня.  При  этом  много  пришлось
говорить о либидо и его развитии, кое-что и о развитии Я. Благодаря введению
вы уже были подготовлены к особенностям нашей техники, к  основным  взглядам
на бессознательное и  вытеснение  (сопротивление).  На  одной  из  ближайших
лекций вы узнаете, в чем психоаналитическая работа находит свое органическое
продолжение. Пока я не скрывал от вас, что все  наши  сведения  основаны  на
изучении  только  одной-единственной  группы  нервных  заболеваний,  на  так
называемых неврозах перенесения. Механизм образования симптомов я  проследил
всего лишь для истерического невроза. Если вы и не приобрели солидных знаний
и не запомнили каждую деталь, то все же  я  надеюсь,  что  у  вас  сложилось
представление о том, какими  средствами  работает  психоанализ,  за  решение
каких вопросов берется и каких результатов он уже достиг.
   Я приписал вам  пожелание,  чтобы  я  начал  изложение  темы  неврозов  с
поведения  нервнобольных,  с  описания  того,  как  они  страдают  от  своих
неврозов, как борются с  ними  и  приспосабливаются  к  ним.  Это,  конечно,
интересный и достойный познания и не очень трудный для  изложения  материал,
но сомнительно начинать с него. Рискуешь  не  открыть  бессознательного,  не
увидеть при этом большого значения либидо и судить обо всех отношениях  так,
как они кажутся Я нервнобольного. А то, что это Я ни в коей мере не надежная
и не беспристрастная сторона, совершенно
   [169]
   очевидно. Ведь Я - это сила, которая отрицает  бессознательное  и  сводит
его к вытесненному, как же можно верить ему в том, что оно будет справедливо
к этому бессознательному? Среди этого вытесненного  на  первом  месте  стоят
отвергнутые требования сексуальности; само собой разумеется, что мы  никогда
не сможем узнать об их объеме и значении из мнений Я. С того момента,  когда
для  нас  начинает  проясняться  позиция   вытеснения,   мы   должны   также
остерегаться того, чтобы не поставить судьей в этом споре одну  из  спорящих
сторон, к тому же еще и победившую. Мы подготовлены к тому, что высказывания
Я введут нас в заблуждение. Если верить  Я,  то  оно  на  всех  этапах  было
активным, само желало своих симптомов  и  создало  их.  Мы  знаем,  что  оно
считает возможным быть в известной степени пассивным, что хочет затем скрыть
и приукрасить.  Правда,  оно  не  всегда  решается  на  такую  попытку;  при
симптомах  невроза  навязчивых  состояний  оно  должно  признать,  что   ему
противопоставляется что-то чуждое, от чего оно с трудом защищается,
   Кого  не  удерживают  эти  предостережения  принимать  за  чистую  монету
подделки Я, тому, разумеется, легко живется, и он  избавлен  от  всего  того
сопротивления, которое поднимется против выдвижения в психоанализе на первый
план бессознательного, сексуальности и пассивности Я. Тот может  утверждать,
подобно Альфреду Адлеру (1912), что  "нервный  характер"  является  причиной
невроза вместо его следствия, но он также не будет в состоянии объяснить  ни
одной детали в образовании симптома и ни одного сновидения.
   Вы спросите, нельзя ли справедливо оценить  участие  Я  в  нервозности  и
образовании симптомов, явно не пренебрегая при этом открытыми психоанализом
   [170]
   факторами. Я отвечу: конечно, это возможно и когда-нибудь произойдет;  но
начинать  именно  с  этого  не  в  традициях  психоанализа.  Правда,   можно
предсказать, когда эта задача встанет перед психоанализом. Есть  неврозы,  в
которых Я участвует гораздо  активнее,  чем  в  изученных  до  сих  пор;  мы
назы