добавить второй момент. В первой фазе жизни, обычно уже
заканчивающейся к пяти годам, ребенок в одном из родителей нашел первый
любовный объект, на котором соединились все его искавшие удовлетворения
сексуальные первичные позывы. Наступившее затем вытеснение имело следствием
вынужденный отказ от большинства этих детских сексуальных целей и оставило
глубокое видоизменение отношений к родителям. Ребенок и дальше остается
привязанным к родителям первичными позывами, которые надо назвать
"целепрегражденными". Чувства, которые он с этих пор питает к этим любимым
лицам, носят название "нежных". Известно, что в бессознательном эти прежние
чувственные стремления сохраняются более или менее сильно, так что
первоначальная полнокровность в известном смысле остается и дальше.

С возмужалостью появляются, как известно, новые, весьма интенсивные
стремления, направленные на прямые сексуальные цели. В неблагоприятных
случаях они, как чувственное течение, отделены от продолжающихся "нежных"
эмоциональных направлений. Тогда мы имеем картину, оба аспекта которой так
охотно идеализируются известными литературными течениями. Мужчина
обнаруживает романтическое влечение к высокочтимым женщинам, которые,
однако, не влекут его к любовному общению, и потенцию только с другими
женщинами, которых он не "любит", не уважает и даже презирает Но чаще
подрастающему юноше все же удается известная мера синтеза между
нечувственной, небесной, и чувственной, земной любовью и его отношение к
сексуальному объекту отмечено совместным действием непрегражденных и
целепрегражденных первичных позывов. Глубину влюбленности можно измерить по
количеству целепрегражденных нежных инстинктов, сопоставляя их с простым
чувственным вожделением.

В рамках влюбленности нам прежде всего бросился в глаза феномен
сексуального повышения оценки, тот факт, что любимый объект в известной
мере освобождается от критики, что все его качества оцениваются выше, чем
качества нелюбимых лиц, или чем в то время, когда это лицо еще не было
любимо. Если чувственные стремления несколько вытесняются или подавляются,
то появляется иллюзия, что за свои духовные достоинства объект любим и
чувственно, а между тем, может быть, наоборот, только чувственное
расположение наделило его этими достоинствами.

Стремление, которым суждение здесь фальсифицируется, - есть идеализация. Но
этим самым нам облегчается и ориентировка, мы видим, что с объектом
обращаются как с собственным "Я", что, значит, при влюбленности большая
часть нарцистического либидо перетекает на объект. В некоторых формах
любовного выбора очевиден-даже факт, что объект служит заменой никогда не
достигнутого собственного "Идеала Я". Его любят за совершенства, которых
хотелось достигнуть в собственном "Я" и которые этим окольным путем хотят
приобрести для удовлетворения собственного нарциссизма.

Если сексуальная переоценка и влюбленность продолжают повышаться, то
расшифровка картины делается еще яснее. Стремления, требующие прямого
сексуального удовлетворения, могут быть теперь совсем вытеснены, как то
обычно случается, например, в мечтательной любви юноши, "Я" делается все
нетребовательнее и скромнее, а объект все великолепнее и ценнее; в конце
концов он делается частью общего себялюбия "Я", и самопожертвование этого
"Я" представляется естественным следствием. Объект, так сказать, поглотил
"Я". Черты смирения, ограничение нарциссизма, причинение себе вреда имеются
во всех случаях влюбленности; в крайних случаях они лишь повышаются и,
вследствие отступления чувственных притязаний, остаются единствен но
господствующими.

Это особенно часто бывает при несчастной, безнадежной любви, так как
сексуальное удовлетворение ведь каждый раз заново снижает сексуальное
превышение оценки. Одновременно с этой "самоотдачей" "Я" объекту, уже ничем
не отличающейся от сублимированной самоотдачи абстрактной идее, функции
"Идеала Я" совершенно прекращаются. Молчит критика, которая про изводится
этой инстанцией; все, что объект делает и требует - правильно и безупречно
Совесть не применяется к тому, что делается в пользу объекта; в любовном
ослеплении идешь на преступление, совершенно в этом не раскаиваясь. Всю
ситуацию можно без остатка резюмировать в одной формуле: объект занял место
"Идеала Я"

Теперь легко описать разницу между идентификацией и влюбленностью в ее
высших выражениях, которые называют фасцинацией, влюбленной зависимостью. В
первом случае "Я" обогатилось качествами объекта, оно, по выражению
Ференчи, объект "интроцировало"-во втором случае оно обеднело, отдалось
объекту, заменило объектом свою главнейшую составную часть. Однако при
ближайшем рассмотрении скоро можно заметить, что такое утверждение
указывает на противоположности, которые на самом деле не существуют.
Психоэкономически дело не в обеднении или в обогащении - даже и крайнюю
влюбленность можно описать как состояние, в котором "Я" якобы
интроицировало в себя объект Может быть, другое различие скорее раскроет
нам суть явления В случае идентификации объект утрачивается или от него
отказываются; затем он снова воссоздается в "Я", причем "Я" частично
изменяется по образцу утраченного объекта. В другом же случае объект
сохранен, и имеет место "сверхзахваченность" но со стороны "Я" и за счет
"Я". Но и это вызывает со мнение. Разве установлено, что идентификация
имеет предпосылкой отказ от психической захваченности объектом, разве не
может идентификация существовать при сохранении объекта? И прежде чем
пуститься в обсуждение этого щекотливого вопроса, у нас уже может по
явиться догадка, что сущность этого положения вещей содержится в другой
альтернатшве, а именно- не ста новнтся ли объект на место "Я" или "Идеала
Я"

От влюбленности явно недалеко до гипноза. Соответствие обоих очевидно. То
же смиренное подчинение, уступчивость, отсутствие критики как по отношению
к гипнотизеру, так и по отношению к любимому объекту Та же поглощенность
собственной инициативы, нет со мнений, что гипнотизер занял место "Идеала
Я". В гипнозе все отношения еще отчетливее и интенсивнее, так что
целесообразнее пояснять влюбленность гипнозом, а не наоборот. Гипнотизер
является единственным объектом; помимо него, никто другой не принимается во
внимание. Тот факт, что "Я" как во сне переживает то, что гипнотизер
требует и утверждает, напоминает нам о том, что, говоря о функциях "Идеала
Я", мы упустили проверку реальности'. Неудивительно, что "Я" считает вое
приятие реальным, если психическая инстанция, заве дующая проверкой
реальности, высказывается в польза этой реальности. Полное отсутствие
стремлений с незаторможенными сексуальными целями еще более усиливает
исключительную чистоту явлений. Гипнотическая связь есть неограниченная
влюбленная самоотдача, исключающая сексуальное удовлетворение, в то время
как при влюбленности таковое оттеснено лишь временно и остается на заднем
плане как позднейшая целевая возможность

Однако, с другой стороны, мы можем сказать, что гипнотическая связь - если
позволено так выразиться - представляет собой образование массы из двух
лиц. Гипноз является плохим объектом для сравнения с образованием масс, так
как он, скорее всего, с ним идентичен. Из сложной структуры массы он
изолирую один элемент, - а именно, поведение массового индивида по
отношению к вождю. Этим ограничением числа гипноз отличается от образования
масс, а отсутствием прямых сексуальных стремлений-от влюбленности. Он,
таким образом, занимает между ними среднее положение.

Интересно отметить, что именно заторможенные в целевом отношении
сексуальные стремления устанавливают между людьми столь прочную связь. Но
это легко объяснимо тем фактом, что они неспособны к полному
удовлетворению, в то время как незаторможенные сексуальные стремления
чрезвычайно ослабевают в каждом случае достижения сексуальной цели.
Чувственная любовь приговорена к угасанию, если она удовлетворяется; чтобы
продолжаться, она с самого начала должна быть смешана с чисто нежными, т.
е. заторможенными в целевом отношении компонентами, или же должна такую
трансформацию претерпеть.

Гипноз прекрасно бы разрешил загадку либидинозной конституции массы, если
бы сам он не содержал каких то черт, не поддающихся существующему
рациональному объяснению, как якобы состояния влюбленности с исключением
прямых сексуальных целей. Многое еще в нем следует признать непонятым,
мистическим. Он содержит примесь парализованности, вытекающей из отношения
могущественного к бессильному, беспомощному, что примерно приближается к
гипнозу испугом у животных. Способ, которым гипноз достигается, и
сопряженность гипноза со сном неясны, а загадочный отбор лиц, для гипноза
годных, в то время как другие ему совершенно не поддаются, указывает на
присутствие в нем еще одного неизвестного момента, который-то, может быть,
и создает в гипнозе возможность чистоты либидинозных установок. Следует
также отметить, что даже при полной суггестивной податливости моральная
совесть загипнотизированного может проявлять сопротивление. Но это может
происходить оттого, что при гипнозе в том виде, как он обычно производится,
могло сохраниться знание того, что все это только игра, ложное
воспроизведение иной, жизненно гораздо более важной ситуации.

Благодаря проведенному нами разбору мы, однако, вполне подготовлены к
начертанию формулы либидинозной конституции массы. По крайней мере, такой
массы. какую мы до сих пор рассматривали, т. е. имеющей вождя и не
приобретшей секундарно, путем излишней "организованности", качеств
индивида. Такая первичная масса есть какое-то число индивидов, сделавших
своим "Идеалом Я" один и тот же объект и вследствие этого в своем "Я" между
собой идентифицировавшихся. Это отношение может быть изображено графически
следующим образом:







----------------------------------------------------------------------------
                           IX. СТАДНЫЙ ИНСТИНКТ

Наша радость по поводу иллюзорного разрешения, с помощью этой формулы,
загадки массы - будет краткой. Очень скоро нас станет тревожить мысль, что
по существу-то мы приняли ссылку на загадку гипноза, в которой еще так
много неразрешенного И вот новое возражение приоткрывает нам дальнейший
путь.

Мы вправе сказать себе, что обширные аффективные связи, замеченные нами в
массе, вполне достаточны, чтобы объяснить одно из ее свойств, а именно,
отсутствие у индивида самостоятельности и инициативы, однородность его
реакций с реакцией всех других, снижение его, так сказать, до уровня
массового индивида. Но при рассмотрении массы как целого, она показывает
нам больше: черты ослабления интеллектуальной деятельности, безудержность
аффектов, неспособность к умеренности и отсрочке, склонность к переходу
всех пределов в выражении чувств и к полному отводу эмоциональной энергии
через действия - это и многое другое, что так ярко излагает Ле Бон, дает
несомненную картину регресса психической деятельности к более ранней
ступени, которую мы привыкли находить у дикарей или у детей. Такой регресс
характерен особенно для сущности обыкновенных масс, в то время как у масс
высокоорганизованных, искусственных такая регрессия может быть значительно
задержана.

Итак, у нас создается впечатление состояния, где отдельное эмоциональное
побуждение и личный интеллектуальный акт индивида слишком слабы, чтобы
проявиться отдельно, и должны непременно дожидаться заверки подобным
повторением со стороны других. Вспомним, сколько этих феноменов зависимости
входит в нормальную конституцию человеческого общества, как мало в нем
оригинальности и личного мужества, и насколько каждый отдельный индивид
находится во власти установок массовой души, проявляющихся в расовых
особенностях, сословных предрассудках, общественном мнении и т. п. Загадка
суггестивного влияния разрастается, если признать, что это влияние исходит
не только от вождя, но также и от каждого индивида на каждого другого
индивида, и мы упрекаем себя, что односторонне выделили отношение к вождю,
незаслуженно отодвинув на задний план другой фактор взаимного внушения.
Научаясь таким образом скромности, мы прислушаемся к другому голосу,
обещающему нам объяснение на более простых основах. Я привожу это
объяснение из умной книги В. Троттера о стадном инстинкте и сожалею лишь о
том, что она не вполне избежала антипатии, явившейся результатом последней
великой войны. Троттер ведет наблюдаемые у массы психические феномены от
стадного инстинкта, который прирожден человеку так же, как и другим видам
животных. Биологически эта стадность есть аналогия и как бы продолжение
многоклеточности, а в духе теории либидо дальнейшее выражение склонности
всех однородных живых существ к соединению во все более крупные единства.

Отдельный индивид чувствует себя незавершенным, если он один. Уже страх
маленького ребенка есть проявление стадного инстинкта. Противоречие стаду
равносильно отделению от него, и поэтому противоречия боязливо избегают. Но
стадо отвергает все новое, непривычное. Стадный инстинкт - по Троттеру -
нечто первичное, далее неразложимое.

Троттер указывает ряд первичных позывов (или инстинктов), которые он
считает примарными: инстинкт самоутверждения, питания, половой и с1адныи
инсчиню Последний часто находится в оппозиции к другим инстинктам. Сознание
виновности и чувство долга характерные качества gregarious animal. Из
стадного инстинкта исходят, по мнению Троттера, также и вытесняющие силы,
открытые психоанализом в "Я", и то сопротивление, на которое при
психоаналитическом лечении наталкивается врач. Значение речи имело своей
основой возможность применить ее в стаде в целях взаимопонимания, на ней в
большой степени зиждется идентификация отдельных индивидов друг с другом.

В то время как Ле Бон описал • главным образом характерные текучие
массообразования, а Мак Дугалл стабильные общественные образования, Троттер
концентрировал свой интерес на самых распространенных объединениях, в
которых живет человек, дал их психологическое обоснование. Троттеру не
приходится искать происхождения стадного инстинкта, так как он определяет
его как первичный и не поддающийся дальнейшему разложению. Его замечание,
что Борис Сидис выводит стадный инстинкт из внушаемости, к счастью для неги
излишне Это объяснение по известному неудовлетворительному шаблона;
перестановка этого тезиса, т. е , что внушаемость - порождение стадного
инстинкта, кажется мне гораздо более убедительным.

Однако Троперу с еще большим правом, чем другим, можно возразить, что он
мало считается с ролью вождя в массе; мы склонны к противоположному
суждению а именно, что сущность массы без учета вождя недоступна пониманию.
Для вождя стадный инстинкт вообще не оставляет никакого места, вождь только
случайно привходит в массу, а с этим связано то, что от этого инстинкта нет
пути к потребности в Боге; стаду недостает пастуха. Но теорию Троггера
можно подорвать и психологически, т. е. можно по меньшей мере доказать
вероятие-, что стадный инстинкт не неразложим, не примерен в том смысле,
как примирен инстинкт самосохранения и половой инстинкт.

Нелегко, конечно, проследить онтогенез стадного инстинкта Страх
оставленного наедине маленького ребенка, толкуемый Трогтером уже как
проявление этого инстинкта, допускает скорее иное толкование Страх обращен
к матери, позже к другим доверенным лицам, и есть выражение
неосуществившегося желания, с которым ребенку ничего другого сделать не
остается, кроме как обратить его в страх. Страх одинокого маленького
ребенка при виде любого другого человека "из стада" не утихает, а наоборот,
с привхождением такого "чужого" как раз и возникает. У ребенка долгое время
и незаметно никакого стадного инстинкта или массового чувства. Таковое
образуется вначале в детской, где много детей, из отношения детей к
родителям, и притом как реакция на первоначальную зависть, с которой
старший ребенок встречает младшего. Старшему ребенку хочется, конечно,
младшего ревниво вытеснить, отдалить его от родителей и лишить всех прав;
но, считаясь с фактом, что и этот ребенок, как и все последующие, в такой
же степени любим родителями, и вследствие невозможности удержать свою
враждебную установку без вреда самому себе, ребенок вынужден отождествлять
себя с другими детьми, и в толпе детей образуется массовое чувство или
чувство общности, получающее затем дальнейшее развитие в школе. Первое
требование этой образующейся реакции есть требование справедливости,
равного со всеми обращения. Известно, как явно и неподкупно это требование
проявляется в школе. Если уж самому не бывать любимчиком, то пусть по
крайней мере ни единому таковым не быть! Можно бы счесть такое превращение
и замену ревности в детской и классной массовым чувством -
неправдоподобным, если бы позднее этот же процесс не наблюдался снова при
иных обстоятельствах. Вспомним только толпы восторженно влюбленных женщин и
девушек, теснящихся, после его выступления, вокруг певца или пианиста.
Каждая из них не прочь бы, конечно, приревновать -каждую другую, ввиду же
их многочисленности и связанной с этим невозможностью овладеть предметом
своей влюбленности, они от этого отказываются, и вместо того, чтобы
вцепиться друг другу в волосы, они действуют, как единая масса, поклоняются
герою сообща и были бы рады поделиться его локоном. Исконные соперницы, они
смогли отождествлять себя друг с другом из одинаковой любви к одному и тому
же объекту. Если ситуация инстинкта способна, как это обычно бывает, найти
различные виды исхода, то не будет удивительным, если осуществится тот вид
исхода, что связан с известной возможностью удовлетворения, в то время как
другой, даже и более очевидный, не состоится, так как реальные условия
достижения этой цели не допускают.

Что позднее проявляется в обществе, как корпоративный дух, и т. д., никак
тем самым не отрицает происхождения его из первоначальной зависти. Никто не
должен посягать на выдвижение, каждый должен быть равен другому и равно
обладать имуществом. Социальная справедливость означает, что самому себе во
многом отказываешь, чтобы и другим надо было себе в этом отказывать, или,
что то же самое, они бы не могли предъявлять на это прав. Это требование
равенства есть корень социальной совести и чувства долга. Неожиданным
образом требование это обнаруживается у сифилитиков в их боязни инфекции,
которую нам удалось понять с помощью психоанализа. Боязнь этих несчастных
соответствует их бурному сопротивлению бессознательному желанию
распространить свое заражение на других, так как почему же им одним
надлежало заразиться и лишиться столь многого, а другим - нет? То же лежит
и в основе прекрасной притчи о суде Соломоновом. Если у одной женщины умер
ребенок, пусть и у другой не будет ребенка. По этому желанию познают
потерпевшую. Социальное чувство основано на изменении первоначально
враждебных чувств в связь положительного направления, носящую характер
идентификации. Поскольку было возможно проследить этот процесс, изменение
это осуществляется, по-видимому, под влиянием общей для всех нежной связи с
лицом, стоящим вне массы. Наш анализ идентификации и нам самим не
представляется исчерпывающим, но для нашего настоящего намерения достаточно
вернуться к одной черте,-к настойчивому требованию уравнения. При
обсуждении обеих искусственных масс - церкви и войска - мы уже слышали об
их предпосылке, чтобы все были одинаково любимы одним лицом - вождем. Но не
забудем, требование равенства массы относится лишь к участникам массы, но
не к вождю. Всем участникам массы нужно быть равными меж собой, но все они
хотят власти над собою одного. Множество равных, кои могут друг с другом
идентифицироваться, и один-единственный, их всех превосходящий - вот
ситуация, осуществленная в жизнеспособной массе. Итак, высказывание
Троттера: человек есть животное стадное, мы осмеливаемся исправить в том
смысле, что он скорее животное орды, особь предводительствуемой главарем
орды.