как   бы   для   демонстрации   противоположного,
встречается множество людей, которые не могут пройти мимо  кошки,  чтобы  не
поманить ее и не погладить. Мышь, которую так боятся женщины, в то же  время
служит лучшим ласкательным именем; иная девушка, с удовольствием слушая, как
ее называет так любимый, с ужасом вскрикивает, когда видит  милое  маленькое
существо с этим именем. В отношении мужчины, страдающего  страхом  улиц  или
площадей, мы можем дать единственное объяснение,  что  он  ведет  себя,  как
маленький ребенок. Благодаря  воспитанию  ребенка  непосредственно  приучают
избегать  таких   опасных   ситуаций,   и   наш   агорафобик   действительно
освобождается от страха, если его кто-нибудь сопровождает при переходе через
площадь.
   Обе описанные здесь формы  страха,  свободный  страх  ожидания  и  страх,
связанный с фобиями, независимы друг от друга.
   Один не является более высокой ступенью развития другого, они встречаются
вместе только в виде исключения и то как бы случайно.  Самая  сильная  общая
боязливость не обязательно проявляется в фобиях;  лица,  вся  жизнь  которых
ограничена агорафобией, могут быть совершенно свободны от  пессимистического
страха ожидания. Некоторые  фобии,  например  страх  площадей,  страх  перед
железной дорогой, приобретаются, бесспорно, лишь в зрелые годы, другие,  как
страх перед темнотой, грозой, животными, по-видимому, существовали с  самого
начала. Страхи
   [193]
   первого  рода  похожи  на  тяжелые  болезни;  последние  кажутся   скорее
странностями,  капризами.  У  того,  кто  обнаруживает  эти  последние,  как
правило, можно предположить и другие, аналогичные. Должен прибавить, что все
эти  фобии  мы  относим  к  истерии  страха,  т.  е.  рассматриваем  их  как
заболевание, родственное известной конверсионной истерии.
   Третья из форм невротического страха ставит нас перед той  загадкой,  что
мы полностью теряем из виду связь между  страхом  и  угрожающей  опасностью.
Этот страх  появляется,  например,  при  истерии,  сопровождая  истерические
симптомы, или в любых условиях  возбуждения,  когда  мы,  правда,  могли  бы
ожидать аффективных проявлений, но только не  аффекта  страха,  или  в  виде
приступа свободного страха, независимого от каких-либо условий  и  одинаково
непонятного как для нас, так и для больного. О какой-то опасности и каком-то
поводе, который мог бы быть раздут до нее  преувеличением,  вовсе  не  может
быть речи. Во время этих  спонтанных  приступов  мы  узнаем,  что  комплекс,
называемый нами состоянием  страха,  способен  расколоться  на  части.  Весь
припадок может быть представлен отдельным, интенсивно выраженным симптомом -
дрожью, головокружением, сердцебиением, одышкой, -  а  обычное  чувство,  по
которому мы узнаем страх, - отсутствовать или быть неясным,  и  все  же  эти
состояния, описанные нами как "эквиваленты страха", во  всех  клинических  b
этиологических отношениях можно приравнять к страху.
   Теперь возникают два вопроса. Можно ли невротический страх,  при  котором
опасность не играет никакой  роли  или  играет  столь  незначительную  роль,
привести  в  связь  с  реальным  страхом,  всегда  являющимся  реакцией   на
опасность? И  как  следует  понимать  невротический  страх?  Пока  мы  будем
придер[194]
   живаться предположения: там, где есть страх, должно  быть  также  что-то,
чего люди боятся.
   Для понимания  невротического  страха  клиническое  наблюдение  дает  нам
некоторые указания, значения которых я хотел бы вам изложить.
   а) Нетрудно  установить,  что  страх  ожидания,  или  общая  боязливость,
находится в тесной  зависимости  от  определенных  процессов  в  сексуальной
жизни, скажем,  от  определенного  использования  либидо.  Самый  простой  и
поучительный пример этого рода дают нам лица, подвергающиеся так называемому
неполному возбуждению, т. е. у которых сильные  сексуальные  возбуждения  не
находят  достаточного  выхода,  не  достигают  удовлетворяющего  конца.  Так
бывает, например, у мужчин во время жениховства и у  женщин,  мужья  которых
недостаточно потентны или из осторожности сокращают  или  прерывают  половой
акт.  В  этих  условиях  либидозное  возбуждение  исчезает,  а  вместо  него
появляется страх как в форме страха ожидания, так и в форме припадков  и  их
эквивалентов. Прерывание полового акта  из  осторожности,  став  сексуальным
режимом, так часто становится причиной невроза страха у мужчин, но  особенно
у женщин, что во врачебной практике рекомендуется в таких случаях  в  первую
очередь исследовать эту этиологию. При этом можно бесчисленное множество раз
убедиться, что когда  прекращаются  сексуальные  отклонения,  невроз  страха
исчезает.
   Факт причинной связи между сексуальным воздержанием и состоянием  страха,
насколько мне известно, более не оспаривается даже врачами,  которые  далеки
от психоанализа. Однако могу себе  хорошо  представить,  что  будет  сделана
попытка перевернуть отношение и защищать мнение,  что  речь  идет  о  лицах,
изначально  склонных  к  боязливости  и  поэтому  сдержанных  в  сексуальном
отношении. Но против этого
   [195]
   со всей решительностью говорит поведение женщин,  сексуальные  проявления
которых, в сущности, пассивны по природе, т. е. определяются  обращением  со
стороны мужчины. Чем женщина темпераментнее, чем  более  склонна  к  половым
сношениям  и  более  способна  к  удовлетворению,  тем  скорее   она   будет
реагировать страхом на импотенцию мужчины или на coitus interruptus,*  между
тем как то же самое у холодных в половом отношении и  малолибидозных  женщин
играет гораздо меньшую роль.
   То же самое значение для возникновения состояний страха имеет так  горячо
рекомендуемое в настоящее время врачами сексуальное воздержание, разумеется,
лишь в тех  случаях,  когда  либидо,  которому  отказано  в  удовлетворяющем
выходе, в соответствующей степени сильно и не переработано по большей  части
путем сублимации. Решающим моментом для [возникновения]  заболевания  всегда
являются количественные факторы. И там, где  дело  касается  не  болезни,  а
проявления характера, легко заметить, что сексуальное ограничение идет  рука
об руку с известной боязливостью и опасливостью, между тем как бесстрашие  и
смелая отвага приводит к свободе  действий  для  удовлетворения  сексуальной
потребности. Как ни  меняются  и  ни  усложняются  эти  отношения  благодаря
многообразным культурным влияниям, в среднем остается фактом то,  что  страх
связан с сексуальным ограничением.
   Я сообщил вам далеко не все наблюдения, подтверждающие генетическую связь
между  либидо  и  страхом.  Сюда  еще  относится,   например,   влияние   на
возникновение страха определенных периодов жизни,  которым  можно  приписать
значительное повышение продукции либидо, как, например, периода половой
   ---------------------------------------* Прерванный половой акт (лат.)  -
Прим. пер.
   [196]
   зрелости  и  менопаузы.  В   некоторых   состояниях   возбуждения   можно
непосредственно  наблюдать  смешение  либидо  и  страха  и  в  конце  концов
замещение  либидо  страхом.  Впечатление  от  всех  этих   фактов   двоякое:
во-первых, что дело  идет  о  накоплении  либидо,  которое  лишается  своего
нормального применения, во-вторых, что при этом находишься  исключительно  в
области соматических процессов. Как из либидо возникает  страх,  сначала  не
ясно, констатируешь только, что либидо пропадает, а на его месте  появляется
страх.
   б) Второе  указание  мы  берем  из  анализа  психоневрозов,  в  частности
истерии. Мы слышали, что при этом  заболевании  нередко  наступает  страх  в
сопровождении симптомов, но также и несвязанный страх, проявляющийся в  виде
припадка или длительного состояния.  Больные  не  могут  сказать,  чего  они
боятся, и связывают  его  путем  явной  вторичной  обработки  с  подходящими
фобиями, типа фобий смерти, сумасшествия, удара. Если мы подвергнем  анализу
ситуацию,  выступившую  источником  страха,   или   сопровождаемые   страхом
симптомы, то, как  правило,  можем  указать,  какой  нормальный  психический
процесс не состоялся и замещен феноменом страха. Выразимся иначе: мы  строим
бессознательный процесс так,  как  будто  он  не  подвергался  вытеснению  и
беспрепятственно продолжался в сознании. Этот процесс тоже сопровождался  бы
определенным аффектом, и  тут  мы  узнаем,  к  своему  удивлению,  что  этот
сопровождающий нормальный процесс аффект после  вытеснения  в  любом  случае
замещается страхом независимо от своего качества. Следовательно, если  перед
нами истерическое состояние страха, то его  бессознательный  коррелят  может
быть проявлением сходного чувства, т. е. страха, стыда, смущения,  но  точно
так же положительным либидозным возбуждением или враждебно-агрес[197]
   сивным вроде ярости  и  досады.  Таким  образом,  страх  является  ходкой
монетой, на которую  меняются  или  могут  обмениваться  все  аффекты,  если
соответствующее содержание представления подлежит вытеснению.
   в) Третий факт мы наблюдаем у больных с навязчивыми  действиями,  которых
страх удивительным образом как  будто  бы  пощадил.  Но  если  мы  попробуем
помешать им исполнить их навязчивое действие, их  умывание,  их  церемониал,
или если они сами решаются на попытку  отказаться  от  какой-либо  из  своих
навязчивостей, то ужасный страх заставляет их подчиниться этой навязчивости.
Мы понимаем, что страх был прикрыт навязчивым действием  и  оно  выполнялось
лишь для того, чтобы  избежать  страха.  При  неврозе  навязчивых  состояний
страх, который должен был бы возникнуть, замещается образованием  симптомов,
а если мы обратимся к  истерии,  то  при  этом  неврозе  найдем  аналогичное
отношение:  результатом  процесса  вытеснения  будет  или  развитие  чистого
страха,  или  страха  с  образованием  симптомов,  или   более   совершенное
образование симптомов без страха. Так что в отвлеченном смысле, по-видимому,
правильнее сказать, что симптомы вообще  образуются  лишь  для  того,  чтобы
обойти неизбежное в  противном  случае  развитие  страха.  Благодаря  такому
пониманию страх как бы оказывается в  центре  нашего  интереса  к  проблемам
неврозов.
   Из наблюдений за неврозом страха мы заключили, что отвлечение  либидо  от
его нормального применения, из-за чего возникает страх, происходит на  почве
соматических процессов. Из анализов истерии и невроза  навязчивых  состояний
следует добавление, что такое же  отвлечение  с  тем  же  результатом  может
вызвать  также  отказ  психических  инстанций.  Вот  все,  что  мы  знаем  о
возникновении невротического стра[198]
   ха; это звучит еще довольно  неопределенно.  Но  пока  я  не  вижу  пути,
который  вел  бы  нас  дальше.  Вторую  поставленную  перед  нами  задачу  -
установить  связь  между  невротическим  страхом,   являющимся   ненормально
использованным либидо, и реальным страхом, который соответствует реакции  на
опасность, кажется, еще труднее решить. Хотелось бы думать, что речь идет  о
совершенно разных вещах, однако у нас  нет  средства  отличить  по  ощущению
реальный и невротический страх друг от друга.
   Искомая связь наконец устанавливается, если мы предположим наличие  часто
утверждавшейся противоположности между Я и либидо. Как  мы  знаем,  развитие
страха является реакцией Я на опасность и сигналом для обращения в  бегство;
поэтому для нас естественно предположить, что  при  невротическом  страхе  Я
предпринимает такую попытку бегства от требований своего либидо, относясь  к
этой  внутренней  опасности  так,  как  если  бы  она  была  внешней.   Этим
оправдывается предположение, что там, где появляется страх, есть  также  то,
чего люди боятся. Но аналогию можно было бы провести  дальше.  Подобно  тому
как  попытка  бегства  от   внешней   опасности   сменяется   стойкостью   и
целесообразными мерами защиты, так и развитие невротического страха уступает
образованию симптомов, которое сковывает страх.
   Теперь  в  процессе  понимания  возникает  другое   затруднение.   Страх,
означающий бегство Я от своего либидо,  сам,  однако,  происходит  из  этого
либидо. Это неясно и напоминает о том, что,  в  сущности,  либидо  какого-то
лица принадлежит ему и не может противопоставляться как что-то внешнее.  Это
еще темная для нас область топической динамики развития страха,  неизвестно,
какие при этом расходуются душевные энергии и из каких психических систем. Я
не могу
   [199]
   обещать вам ответить и на эти вопросы, но не будем  упускать  возможность
пойти по двум другим путям и воспользуемся при этом  снова  непосредственным
наблюдением и аналитическим исследованием, чтобы помочь нашим  умозрительным
взглядам. Обратимся к возникновению  страха  у  ребенка  и  к  происхождению
невротического страха, связанного с фобиями.
   Боязливость детей является чем-то весьма обычным,  и  достаточно  трудно,
по-видимому, различить, невротический это страх или реальный.  Больше  того,
ценность этого различия ставится под вопрос поведением детей. Потому что,  с
одной стороны, мы не удивляемся, если ребенок боится всех чужих  лиц,  новых
ситуаций и предметов, и очень легко объясняем себе эту реакцию его слабостью
и незнанием. Таким образом, мы  приписываем  ребенку  сильную  склонность  к
реальному страху и считали бы вполне целесообразным, если бы  он  наследовал
эту боязливость.  В  этом  отношении  ребенок  лишь  повторял  бы  поведение
первобытного человека  и  современного  дикаря,  который  вследствие  своего
незнания и беспомощности боится всего нового и многого того, что в настоящее
время нам знакомо  и  уже  не  внушает  страха.  И  нашему  ожиданию  вполне
соответствовало бы, если бы фобии ребенка хотя бы отчасти  оказывались  теми
же, какие мы можем  предположить  в  те  первобытные  времена  человеческого
развития.
   С другой стороны, нельзя не заметить, что не все дети боязливы  в  равной
мере и что как раз  те  дети,  которые  проявляют  особую  пугливость  перед
всевозможными объектами и  ситуациями,  впоследствии  оказываются  нервными.
Невротическая предрасположенность проявляется,  таким  образом,  и  в  явной
склонности к реальному  страху,  боязливость  кажется  чем-то  первичным,  и
приходишь к заключению, что ребенок,
   [200]
   а позднее подросток боится интенсивности своего либидо именно потому, что
всего боится. Возникновение страха из либидо тем самым как бы отрицается,  а
если проследить условия возникновения реального страха,  то  последовательно
можно прийти к мнению, что сознание собственной слабости и  беспомощности  -
неполноценности, по терминологии А. Адлера,  -  является  конечной  причиной
невроза, если это сознание переходит из  детского  периода  в  более  зрелый
возраст.
   Это звучит так просто и подкупающе, что имеет  право  на  наше  внимание.
Правда, это перенесло бы разрешение загадки нервозности в другую  плоскость.
Сохранение чувства неполноценности - ас ним и  условия  [для  возникновения]
страха и образования симптомов - кажется таким несомненным, что в объяснении
скорее нуждается то, каким образом, хотя бы в виде исключения,  может  иметь
место все  то,  что  мы  называем  здоровьем.  А  что  дает  нам  тщательное
наблюдение боязливости у детей? Маленький ребенок боится прежде всего  чужих
людей; ситуации приобретают значимость лишь благодаря участию в них  лиц,  а
предметы вообще принимаются во внимание лишь позднее. Но этих чужих  ребенок
боится не потому, что предполагает у них злые намерения  и  сравнивает  свою
слабость  с  их  силой,  т.  е.  расценивает  их  как  угрозу   для   своего
существования,  безопасности  и   отсутствия   боли.   Такой   недоверчивый,
напуганный господствующим в мире влечением к агрессии ребенок является очень
неудачной теоретической конструкцией. Ребенок  же  пугается  чужого  образа,
потому что настроен увидеть знакомое и любимое лицо, в  основном  матери.  В
страх превращается его разочарование и тоска, т. е. не  нашедшее  применения
либидо, которое  теперь  не  может  удерживаться  в  свободном  состоянии  и
переводится в страх. Вряд ли может быть случайным, что в этой  типичной  для
детского страха си[201]
   туации повторяется условие [возникновения] первого  состояния  страха  во
время акта рождения, а именно отделение от матери(1).
   Первые фобии ситуаций у детей - это страх перед темнотой и  одиночеством;
первый часто сохраняется на всю жизнь, в обоих случаях  отсутствует  любимое
лицо, которое за ним ухаживает, т. е. мать. Я слышал, как ребенок, боявшийся
темноты, кричал в соседнюю комнату: "Тетя, поговори со мной, мне страшно". -
"Но что тебе от этого? Ты же меня  не  видишь".  На  что  ребенок  отвечает:
"Когда кто-то говорит, становится светлее". Тоска в  темноте  преобразуется,
таким образом, в страх перед темнотой. Мы  далеки  от  того,  чтобы  считать
невротический страх  лишь  вторичным  и  особым  случаем  реального  страха,
скорее, мы убеждаемся, что у маленького  ребенка  в  виде  реального  страха
проявляется нечто такое, что  имеет  с  невротическим  страхом  существенную
общую черту - возникновение из неиспользованного либидо. Настоящий  реальный
страх ребенок как будто мало испытывает. Во всех ситуациях, которые  позднее
могут стать условиями [для возникновения]  фобий,  -  на  высоте,  на  узком
мостике над водой, при поездке по железной дороге и по морю,  -  ребенок  не
проявляет страха, и проявляет его тем меньше, чем более он несведущ. Было бы
очень желательно, если бы он унаследовал  побольше  таких  защищающих  жизнь
инстинктов; этим была бы очень облегчена задача надзора [над  ним],  который
должен препятствовать тому, чтобы ребенок подвергался то  одной,  то  другой
опасности. Но в действительности ребенок сначала переоценивает свои  силы  и
свободен       от       страха,       потому       что       не        знает
опас---------------------------------------(1) Значение отделения от  матери
как фактора, влияющего на возникновение страха, излагается в  работе  Фрейда
"Торможение, симптом и страх" (1926).
   [202]
   ностей. Он будет бегать по краю воды, влезать на карниз  окна,  играть  с
острыми предметами и с огнем, короче, делать все, что может ему повредить  и
вызвать беспокойство нянек.  И  если  в  конце  концов  у  него  просыпается
реальный  страх,  то  это,  несомненно,  дело  воспитания,  так  как  нельзя
позволить, чтобы он научился всему на собственном опыте.
   Если встречаются дети, которые  идут  дальше  по  пути  этого  воспитания
страха и сами затем находят опасности, о которых их не предупреждали,  то  в
отношении них вполне достаточно объяснения, что  в  их  конституции  имелось
большее количество либидозной потребности или что  они  преждевременно  были
избалованы либидозным удовлетворением. Неудивительно, что среди  этих  детей
находятся и будущие нервнобольные: ведь мы знаем, что возникновение  невроза
больше  всего  обусловливается  неспособностью  длительное  время   выносить
значительное накопление  либидо.  Вы  замечаете,  что  и  конституциональный
момент получает при этом свои права, хотя в них ему, правда, мы  никогда  не
отказывали. Мы возражаем  лишь  против  того,  что  из-за  этого  притязания
пренебрегают всеми другими и вводят конституциональный фактор даже там,  где
ему, согласно общим результатам наблюдения  и  анализа,  не  место  либо  он
занимает по значимости самое последнее место.
   Позвольте нам  обобщить  сведения  из  наблюдений  о  боязливости  детей:
инфантильный страх имеет очень мало общего с реальным страхом  и,  наоборот,
очень близок к невротическому страху взрослых. Как и последний, он возникает
из неиспользованного либидо и  замещает  недостающий  объект  любви  внешним
предметом или ситуацией.
   Теперь вы с удовольствием услышите, что анализ фобий не может дать  много
нового. При них, собственно, происходит то же самое, что при детском страхе:
   [203]
   неиспользованное либидо беспр