ости, до объединения отдельных
влечений и целевых устремлений, выросших в ней независимо друг от друга.
Диалогичный процесс в области сексуальной жизни издавна уже известен нам как
объединение всех сексуальных влечений в окончательную генитальную организацию.
(Три статьи о теории полового влечения. Психотерапевтическ, библиот., вып. III,
Москва, кн-во "Наука", 1911). Многочисленные известные нам примеры показывают,
впрочем, что объединение "Я", как и объединение либидо, может потерпеть неудачу:
таковы примеры естествоиспытателей, продолжающих верить в священное писание и
др.
Далее масса подвержена поистине магической силе слова, вызывающего в массовой
душе ужаснейшие бури и способного также успокоить ее. (Стр. 235). "Ни рассудок,
ни убеждение не в состоянии бороться против известных слов и известных формул.
Они произносятся перед толпой с благоговением, -- и тотчас же выражение лиц
становится почтительным, и головы склоняются". Стоит только вспомнить при этом
табу имен у первобытных народов и те магические силы, которые они связывают с
именами и словами5.
И наконец: массы никогда не знали жажды истины. Они требуют иллюзий, от которых
они не могут отказаться. Ирреальное всегда имеет у них преимущество перед
реальным, несуществующее оказывает на них столь же сильное влияние, как и
существующее. У них есть явная тенденция не делать разницы между ними (стр.
203).
Мы показали, что это преобладание фантастической жизни и иллюзий, возникающих в
результате неисполненного желания, является определяющим началом для психологии
неврозов. Мы нашли, что для невротика имеет силу не обычная объективная
реальность, а психическая реальность. Истерический симптом основывается на
фантазии и не воспроизводит действительного переживания; навязчивое
невротическое сознание своей вины основано на факте злого намерения, которое
никогда не было осуществлено. Как в сновидении и в гипнозе, так и в душевной
деятельности массы принцип реальности отступает на задний план перед силой
аффективно напряженных желаний.
То, что Лебон говорит о вождях массы, менее исчерпывающе, и в нем нельзя уловить
определенной закономерности. Он полагает, что как только живые существа
соберутся в некотором количестве, -- независимо от того, будет ли это стадо
животных или толпа людей, -- они инстинктивно подчиняются авторитету вождя (стр.
247). Масса -- это послушное стадо, не могущее жить без властелина. В ней
настолько сильна жажда повиновения, что она инстинктивно покоряется тому, кто
объявляет себя ее властелином.
Если в массе имеется потребность в вожде, то он должен все-таки обладать
соответствующими личными качествами. Он должен сам горячо верить (в идею), чтобы
будить веру в массе; он должен обладать сильной импонирующей волей, передающейся
от него безвольной массе. Затем Лебон обсуждает различные виды вождей и приемы,
с помощью которых они влияют на массы. В общем он считает, что вожди оказывают
свое влияние благодаря идеям, к которым они сами относятся фанатически.
Этим идеям, равно как и вождям, он приписывает сверх того таинственную
непреодолимую силу, которую он называет "престижем" (обаянием). Престиж -- это
род господства над нами индивида, идеи или вещи. Это господство парализует все
критические способности индивида и наполняет его душу почтением и удивлением.
Оно может вызвать чувство, подобное гипнотическому ослеплению (стр. 259).
Он различает приобретенный или искусственный и личный престиж. Первый
доставляется именем, богатством, репутацией; престиж (обаяние) мнений,
литературных и художественных произведений создается путем традиций. Так как во
всех случаях он имеет корни в прошлом, то он дает мало материала для понимания
этого загадочного влияния. Личным престижем обладают немногие лица, которые
благодаря ему становятся вождями; все подчиняется им как будто под влиянием
магнетического очарования. Однако всякий престиж зависит также и от успеха и
может исчезнуть под влиянием неудачи (стр. 268).
Мы не получаем впечатления, что у Лебона роль вождя и значение престижа
приведены в правильную связь со столь блестящим описанием массовой души.
III. ДРУГИЕ ОЦЕНКИ КОЛЛЕКТИВНОЙ ДУШЕВНОЙ ЖИЗНИ
Мы воспользовались изложением Лебона как введением, так как оно, придавая
большое значение бессознательной душевной жизни, вполне совпадает с нашими
собственными психологическими взглядами.
Но мы должны сказать, что собственно ни одно из положений этого автора не
является чем-то новым. Все обезличивающее и унижающее, что он говорит о
проявлениях массовой души, было уже высказано до него другими авторами с такой
же определенностью и такой же враждебностью; все это неоднократно уже
повторялось с древнейших времен литературы мыслителями, государственными людьми
и поэтами6. Оба положения, в которых заключаются важнейшие взгляды Лебона,
положение о коллективном торможении интеллектуальной деятельности и положение о
повышении аффективности в массе, были недавно формулированы Сигеле7.
Особенностями изложения Лебона остаются только обе точки зрения бессознательного
и сравнения с душевной жизнью первобытных народов. Но и они, конечно,
затрагивались часто до него.
Но больше того: описание и оценка массовой души в том виде, в каком их дают
Лебон и другие авторы, отнюдь не остались незыблемыми. Нет никакого сомнения в
том, что все эти раньше описанные феномены массовой души были правильно
подмечены; но можно отметить также и другие, диаметрально противоположные
проявления массы, на основании которых можно дать гораздо более высокую оценку
массовой души.
Уже Лебон был готов признать, что при некоторых обстоятельствах нравственность
массы может быть выше, чем нравственность составляющих ее индивидов, и что
только толпа способна на огромное бескорыстие и самопожертвование.
(Стр. 193). "Личный интерес очень редко бывает могущественным двигателем в
толпе, тогда как у отдельного индивида он занимает первое место".
Другие считают, что вообще лишь общество является инстанцией, предписывающей
индивиду нормы нравственности, в то время как отдельный человек обычно отстает в
каком-нибудь отношении от этих больших требований, или что в исключительных
состояниях в толпе осуществляется феномен воодушевления, благодаря которому
возможны прекрасные поступки масс.
Правда, в отношении интеллектуальной деятельности следует признать, что
важнейшие результаты мыслительной работы, открытия, повлекшие за собой большие
последствия, разрешение проблем -- все это доступно только индивиду, работающему
в уединении. Но и массовая душа способна на гениальное духовное творчество, как
это доказывает прежде всего язык, затем народная песня, фольклор и т. д. А кроме
того, неизвестно, сколько мыслителей и поэтов обязаны своими побуждениями той
массе, в которой они живут; может быть, они являются скорее исполнителями
духовной работы, в которой одновременно участвуют другие.
Ввиду этих явных противоречий кажется, что работа массовой психологии должна
остаться безрезультатной. Однако легко найти выход, дающий нам надежду
благополучно разрешить задачу. Под массами, вероятно, понимали самые различные
образования, нуждающиеся в обособлении. Изложение Сигеле, Лебона и др. авторов
относятся к недолговечным массам, образующимся наскоро из разнородных индивидов,
объединенных преходящим интересом. Несомненно, что характер революционных масс,
в особенности Великой Французской Революции, оказал влияние на их описание.
Противоположные утверждения основаны на оценке тех стабильных масс или тех
обществ, в которых люди проводят свою жизнь, которые воплотились в общественные
институты. Массы первого рода относятся ко вторым так, как короткие, но высокие
волны -- к длинным волнам, образующимся на мелких местах.
Mc Dougall, исходящий в своей книге "The Group Mind"8 из этого же самого
вышеупомянутого противоречия, находит его разрешение в организующем моменте. В
простейшем случае, говорит он, масса (group) не имеет вообще никакой организации
или имеет организацию, не заслуживающую внимания. Он обозначает такую массу как
толпу (cro). Однако он признает, что толпа людей собирается нелегко, без того
чтобы в ней не образовались, по крайней мере, первые начала организации, что
именно в этих простых массах особенно легко подметить некоторые основные факты
коллективной психологии (стр. 22). Для того, чтобы из случайно собравшихся
участников человеческой толпы образовалось нечто вроде массы в психологическом
смысле, необходимым условием является некоторая общность индивидов друг с
другом: общий интерес к объекту, однородное чувство в определенной ситуации и (я
сказал бы, вследствие этого) известная степень способности оказывать влияние
друг на друга. (Some degree of reciprocale influence between the mem-bres of the
group) (стр. 23). Чем сильнее эта общность, тем легче образуется из отдельных
людей психологическая масса и тем поразительнее проявляется демонстрация
массовой души.
Удивительнейшим и в то же время важнейшим феноменом массы является повышение
аффективности, возникающее у каждого индивида (exaltation or intensification of
emotion) (стр. 24). По мнению Mс Dougall'a, можно сказать, что едва ли при
других условиях аффекты человека достигают такой величины, как это имеет место в
массе, и, таким образом, участники испытывают приятное ощущение, теряя чувство
своего индивидуального обособления, отдаваясь безгранично своим страстям и
сливаясь при этом с массой. Это увлечение индивидов Мс Dougall объясняет, исходя
из так названного им "principle of direct induction of emotion by way of the
primitive sympathetic response" (стр. 25), т. е. из уже известной нам
заразительности чувств. Суть заключается в том, что заметные признаки
аффективного состояния способны вызвать автоматически тот же аффект у
наблюдающего лица. Этот автоматический гнет будет тем сильнее, чем у большего
числа людей наблюдается одновременно этот аффект. Тогда у индивида замолкает
критика, и он дает вовлечь себя в этот аффект. Но при этом он повышает
возбуждение других индивидов, повлиявших на него, и таким образом повышается
аффективный заряд отдельных индивидов путем взаимной индукции. При этом,
несомненно, действует нечто вроде навязчивой идеи сравниться с другими,
действовать заодно со многими. Более грубые и более простые чувствования имеют
больше шансов распространиться таким путем в массе (стр. 39).
Этому механизму повышения аффекта благоприятствуют еще некоторые другие,
исходящие из массы, влияния. Масса производит на индивида впечатление
неограниченной силы и непобедимой опасности. Она на одно мгновение становится на
место всего человеческого общества, являющегося носителем авторитета, чьих
наказаний боятся, в угоду которому накладывают на себя столько задержек. Иногда
опасно находиться в противоречии с ней и, наоборот, безопасно следовать
окружающим примерам и, если нужно, то даже "выть по-волчьи". Повинуясь этому
новому авторитету, нужно выключить из деятельности свою прежнюю "совесть" и
поддаться при этом заманчивой перспективе получения удовольствия, являющегося
результатом упразднения задержек. Следовательно, в общем не так уже
поразительно, когда мы слышим, что индивид в массе совершает такие вещи, от
которых он отвернулся бы в своих обычных жизненных условиях, и мы можем даже
надеяться, что мы таким путем прольем некоторый свет на ту темную область,
которую обычно окутывают загадочным словом "внушение".
Мс Dougall тоже не противоречит против положения о коллективной задержке
интеллектуальной деятельности в массе (стр. 41). Он говорит, что более низкий
интеллект снижает до своего уровня более высокий; последний тормозится в своей
деятельности, так как повышение аффективности вообще создает неблагоприятные
условия для правильной умственной работы, так как индивиды запуганы массой, и их
мыслительная работа несвободна, и так как у каждого индивида уменьшено сознание
ответственности за свои поступки.
Общее мнение о психической деятельности у простой "не организованной" массы
звучит у Мс Dougall'a не более дружественно, чем у Лебона (стр. 45): она
чрезвычайно возбудима, импульсивна, страстна, непостоянна, непоследовательна,
нерешительна и при этом очень легко переходит к крайностям; ей доступны только
более грубые страсти и более простые чувствования; она чрезвычайно внушаема,
легкомысленна в своих рассуждениях, стремительна в своих мнениях, восприимчива
только к простейшим и несовершеннейшим выводам и аргументам. Ее легко направлять
и устрашать, у нее нет сознания виновности, самоуважения и чувства
ответственности, но она готова перейти от сознания своей силы ко всяким
преступлениям, которых мы можем ожидать лишь от абсолютной и безответственной
силы. Итак, она ведет себя скорее как невоспитанный ребенок или как страстный,
вырвавшийся на свободу дикарь в чуждой ему ситуации; в худших случаях поведение
массы похоже больше всего на поведение стада диких зверей, чем на толпу людей.
Так как Мс Dougall противопоставляет поведение высокоорганизованных масс
изображенному здесь поведению, то нам будет особенно интересно узнать, в чем
состоит эта организация и какими моментами она создается. Автор насчитывает пять
таких "principal conditions" для поднятия душевной жизни массы на более высокий
уровень.
Первым основным условием является определенная степень постоянства в составе
массы. Это постоянство может быть материальным или формальным; первое -- когда
одни и те же лица остаются в течение продолжительного времени в массе, второе --
когда внутри массы существуют определенные роли, распределяющиеся между
сменяющими друг друга лицами.
Второе условие: у индивида, входящего в массу, образуется определенное
представление о природе, функции, деятельности и требованиях массы, и
результатом этого может таким образом явиться чувство отношения к массе в целом.

Третье условие: масса приходит в связь с другими, ей подобными массами, но
отличающимися все-таки от нее во многих пунктах, так что она как бы соперничает
с ними.
Четвертое условие: масса имеет традиции, обычаи и установления, которые в
особенности распространяются на отношения ее соучастников друг к другу.
Пятое условие: в массе существует расчленение, выражающееся в расчленении и
дифференцировке работы, выпадающей на долю индивида.
При соблюдении этих условий упраздняются, по мнению Мс Dougall'а психические
дефекты масс. От коллективного понижения интеллектуальной деятельности
предохраняют себя тем, что не предоставляют массе разрешения интеллектуальных
задач, поручая их отдельным лицам, участвующим в массе.
Нам кажется, что условия, которые Мс Dougall считает "организацией" массы, с
большим правом могут быть описаны иначе. Задача заключается в том, чтобы придать
массе именно те качества, которые были характерны для индивида и которые
сгладились у него в массе. Ибо индивид имел -- вне примитивной массы -- свое
постоянство, свое самосознание, свои традиции и свои привычки, свою особую
работоспособность и свою жизненную линию; он был обособлен от других индивидов,
с которыми он соперничал. Это своеобразие он потерял на некоторое время
благодаря своему вхождению в "не-организованную" массу. Если усмотреть цель в
том, чтобы наделить массу атрибутами индивида, то нужно вспомнить о метком
замечании W. Trotter'a9, усматривающего в склонности к созданию массы
биологическое продолжение многоклеточности всех высших организмов.
IV. ВНУШЕНИЕ И ЛИБИДО
Мы исходим из основного факта, что индивид претерпевает внутри массы, вследствие
ее влияния, изменение в своей душевной деятельности, которое часто бывает
глубоким. Его аффективность чрезвычайно повышается; его интеллектуальная
деятельность заметно понижается; оба процесса протекают, очевидно, в направлении
сравнения с другими индивидами, составляющими массу; осуществление этих
процессов может быть достигнуто лишь путем упразднения задержек, свойственных
каждому индивиду, и отказом от специфических для него особенностей его влечений.

Мы слышали, что эти -- часто нежелательные влияния -- могут быть (по крайней
мере отчасти) предотвращены путем высшей "организации" масс, но основному факту
психологии масс, обоим положениям о повышенной аффективности и заторможенности
мыслительной деятельности это нисколько не противоречит. Мы стремимся найти
психологическое объяснение этому душевному изменению индивида.
Рациональные моменты, вроде вышеупомянутого устрашения индивида, следовательно,
проявления его инстинкта самосохранения, безусловно, не покрывают наблюдаемых
феноменов. Авторы -- социологи и психологи, изучавшие массу, всегда предлагали
нам в качестве объяснения одно и то же, хотя и под разными терминами: волшебное
слово внушение. У Тарда оно называлось подражанием, но мы должны признать, что
прав автор, указывающий, что подражание подпадает под понятие внушения, что оно
является его следствием10. У Лебона все необычное в социальных явлениях сводится
к двум факторам: к взаимному внушению индивидов и к престижу вождей. Но престиж
проявляется опять-таки лишь в способности оказывать существенное влияние.
Относительно Mc Dougall'a у нас могло на один момент создаться впечатление, что
в его принципе "первичной аффективной индукции" исключается наличность внушения.
Но при дальнейшем рассуждении мы должны были все-таки признать, что этот принцип
выражает не что иное, как известное положение о "подражании" или
"заразительности", но только он сильнее подчеркивает аффективный момент.
Несомненно, что у нас существует тенденция впадать в состояние аффекта при виде
признаков такого же аффекта у другого человека, но как часто мы с успехом
противостоим этой тенденции, подавляем аффект и реагируем часто совершенно
противоположным образом. Почему же мы в массе всегда заражаемся этим аффектом?
Опять-таки нужно было бы сказать, что суггестивное влияние массы заставляет нас
повиноваться этой тенденции подражания и индуцирует в нас аффект. Впрочем, мы
уже и раньше видели, что Mc Dougall не обошелся без суггестии; мы слышим от
него, как и от других: массы отличаются особой внушаемостью.
Итак, мы подготовлены к тому, что внушение (правильнее: внушаемость) является
первоначальным феноменом, не поддающимся разложению, основным фактором душевной
жизни человека. Таково мнение и Bernheim'a, удивительному искусству которого я
был свидетелем в 1889 году. Но я вспоминаю также о глухой враждебности против
этого насилия суггестии. Когда на больного, не поддававшегося внушению,
закричали: "Что же вы делаете? Vous vous contresuggestionnez", то я сказал себе,
что это явная несправедливость и насилие. Человек безусловно имеет право
сопротивляться внушению, когда его пытаются подчинить этим путем. Мое
сопротивление приняло потом направление протеста против того, что внушение,
которым объясняли все, само не имело объяснения. Я повторял применительно к
внушению старый шутливый вопрос11:
         Christoph trug Christum.
         Christus trug die ganze Welt,
         Sag, wo hat Christoph
         Damals hin den Fuss gestellt12?
         Christophorus Christum, sed Christus sustulit orbem:
         Constiterit pedibus die ubi Christophorus?
Когда я спустя 30 лет опять подошел к загадке внушения, я нашел, что в ней
ничего не изменилось. Я могу это утверждать, считая единственным исключением
влияние психоанализа. Я вижу, что все усилия были направлены на правильную
формулировку понятия суггестии, следовательно, на то, чтобы условно определить
применение термина13, и это нелишне, так как это слово получает все большее и
большее применение в искаженном смысле и будет вскоре обозначать какое угодно
влияние, как в английском языке, где "to suggest, suggestion" соответствует
нашему выражению "я предлагаю" ("nahelegen", "Anregung"). Но объяснения сущности
внушения, т. е. условий, при которых создается воздействие без достаточных
логических оснований, не существует. Я не уклонился бы от задачи подтвердить это
положение анализом литературы за последние 30 лет, но я эт