бы признать, что в любой человеческой толпе очень легко
возникает тенденция к образованию психологической массы Нужно было бы
обратить внимание на различные, спонтанно образующиеся, более или менее
постоянные массы, и изучить условия их возникновения и распада. Больше
всего нас заинтересовала бы разница между массами, имеющими вождя, и
массами, где вождь отсутствует или являются ли те массы, где имеется вождь,
более первоначальными и более совершенными? В массах второго рода не может
ли вождь быть заменен абстрактной идеей, к чему ведь религиозные массы с их
невидимым вождем уже и являются переходом, и может ли общая тенденция,
желание, объединяющее множество людей быть заменой его же самого? Это
абстрактное начало, опять-таки, более или менее совершенно могло бы
воплотиться в лице, так сказать, вторичного вождя, и из взаимоотношения
между вождем и идеей вытекали бы разно образные и интересные моменты. Вождь
или ведущая идея могли бы стать, так сказать, негативными; ненависть к
определенному лицу или учреждению могла бы подействовать столь же
объединяюще и вызвать похожие эмоциональные связи, как и позитивная
привязанность. Тогда возник бы и вопрос, действительно ли так необходим
вождь для сущности массы, и многое другое. Но все эти вопросы, которые
частично могут обсуждаться и в литературе о массовой психологии, не смогут
отвлечь нашего внимания от основных психологических проблем, которые даны
нам в структуре массы Нас прежде всего увлекает одно соображение, которое
обещает ,нам доказать кратчайшим путем, что именно либидиозные связи
характеризуют массу.

Мы стараемся уяснить себе, каково в общем отношение людей друг к другу в
аффективной сфере.

Согласно знаменитому сравнению Шопенгауэра о мерзнущих дикобразах, ни один
человек не переносит слишком интимного приближения другого человека'.
Согласно свидетельству психоанализа, почти каждая продолжительная интимная
эмоциональная связь между двумя людьми - как то - брачные отношения,
дружба, отношения между родителями и детьми, содержит осадок отвергающих
враждебных чувств, которые не доходят до сознания лишь вследствие
вытеснения. Это более неприкрыто в случаях, где компаньон не в ладах с
другими компаньонами, где каждый подчиненный ворчит на своего начальника.
То же самое происходит, когда люди объединяются в большие единицы. Каждый
раз, когда две семьи роднятся через брак, каждая из них, за счет другой,
считает себя лучшей или более аристократической. Каждый из двух соседних
городов становится недоброжелательным соперником другого' каждый кантончик
смотрит с пренебрежением, свысока на другой. Родственные, близкие между
собой народные ветви отталкиваются друг от друга - южный немец не выносит
северянина, англичанин клевещет на шотландца, испанец презирает
португальца. То, что при больших различиях возникает трудно преодолимая
антипатия - галла к германцу, арийца к семиту, белого к цветному, - нас
перестало удивлять.

Когда вражда направляется против любимых лиц, мы называем это
амбивалентностью чувств, и конечно, слишком рационалистически объясняем ее
многочисленными поводами к конфликтам интересов, которые создаются именно
при столь интимных отношениях. В неприкрыто проявляющихся отталкиваниях и
антипатиях к близким мы узнаем выражение себялюбия, нарциссизма,
добивающегося своей самостоятельности и ведущего себя так, будто случай
отклонения от его индивидуальных форм уже есть критика последних и
заключает вызов их преобразовать. Почему столь велика чувствительность
именно к этим подробностям дифференциации, мы не знаем; несомненно, однако,
что в этом поведении людей проявляется готовность к ненависти,
агрессивность, происхождение которой неизвестно и которой хотелось бы
приписать примитивный характер".

Вся эта нетерпимость, однако, исчезает, кратковременно или на долгий срок,
при образовании массы и в массе. Пока продолжается соединение в массу и до
пределов его действия, индивиды ведут себя, как однородные, терпят
своеобразие другого, равняются и не испытывают к нему чувства отталкивания.
Согласно нашим теоретическим воззрениям, такое ограничение нарциссизма
может быть порождено только одним моментом, а именно, либидинозной связью с
другими людьми. Себялюбие находит преграду лишь в чужелюбии, в любви к
объектам. Тотчас же будет поставлен вопрос, не должна ли общность
интересов, сама по себе, и без всякого либидиозного вклада, привести к
проявлению терпимости к другому и к вниманию к его интересам. На это
выражение мы отвечаем, что таким путем осуществленное ограничение
нарциссизма все-таки не длительно, так как эта терпимость будет
продолжаться не дольше, чем продолжается непосредственная выгода от
сотрудничества с другим. Практическая ценность этого спорного вопроса,
однако, меньше, чем можно было бы ожидать, так как опыт показал, что в
случае сотрудничества между товарищами обычно устанавливаются либидиозные
связи, которые определяют и продолжают отношения товарищей далеко за
пределами выгоды. В социальных отношениях людей происходит то же самое:
психоаналитическое исследование вскрыло это в ходе развития индивидуального
либидо. Либидо опирается на удовлетворение основных жизненных потребностей
и избирает их участников своими первыми объектами. И как у отдельного
человека, так и в развитии всего человечества, только любовь, как
культурный фактор, действовала в смысле поворота от эгоизма к альтруизму.
Это касается не только половой любви к женщине, со всеми из нее вытекающими
необходимостями беречь то, что женщина любит, но и десексуализированной,
сублимированно гомосексуальной любви к другому мужчине, любви, гвячанной с
общей работой.

Если, таким образом, в массе появляются ограничения нарцистического
себялюбия, которые вне ее не действуют, то это убедительное указание на то,
что сущность массообразования заключается в нового рода либидиозных связях
членов массы друг с другом. .

Но наша любознательность сразу задаст вопрос, каковы же эти связи в массе.
В психологическом учении о неврозах мы до сих пор занимались почти
исключительно такой связью любовных первичных позывов с их объектом,
которые преследовали еще прямые сексуальные цели. Такие сексуальные цели в
массе, очевидно, не существуют. Мы имеем здесь дело с любовными первичными
позывами, которые, не теряя вследствие этого своей энергии, все же
отклонились от своей непосредственной цели. Ведь уже в рамках обычной
сексуальной занятости объектом мы заметили явления, которые соответствуют
отклонению инстинкта от его сексуальной цели. Мы описали их как степени
влюбленности и признали, что они ведут за собой известное ущербление "Я".
На этих явлениях влюбленности мы остановимся теперь более подробно, имея
основания ожидать, что мы обнаружим у них обстоятельства, которые могут
быть перенесены на связи в массах. Но, кроме того, мы хотели бы знать,
является ли этот вид занятости объектом, знакомым нам из половой жизни,
единственным видом эмоциональной связи с другим человеком, или же мы должны
принять во внимание еще другие такие механизмы. Из психоанализа мы
действительно узнаем, что есть еще другие механизмы эмоциональной связи,
так называемые идентификации (отождествления), недостаточно известные,
трудно поддающиеся описанию процессы, исследование 'которых удержит нас на
некоторое время от темы массовой психологии.








----------------------------------------------------------------------------
                            VII. ИДЕНТИФИКАЦИЯ

Идентификация известна психоанализу как самое раннее проявление
эмоциональной связи с другим лицом. Она играет определенную роль в
предыстории Эдипова комплекса. Малолетний мальчик проявляет особенный
интерес к своему отцу. Он хочет сделаться таким и быть таким, как отец,
хочет решительно во всем быть на его месте. Можно спокойно оказать: он
делает отца своим идеалом. Его поведение не имеет ничего общего с пассивной
или женственной установкой по отношению к отцу (и к мужчине вообще), оно,
напротив, исключительно мужественное. Оно прекрасно согласуется с Эдиповым
комплексом, подготовлению которого и содействует.

Одновременно с этой идентификацией с отцом, может быть, даже и до того,
мальчик начинает относиться к матери как к объекту опорного типа. Итак, у
него две психологически различные связи - с матерью - чисто сексуальная
захваченность объектом, с отцом - идентификация по типу уподобления. Обе
связи некоторое время сосуществуют, не влияя друг на друга и не мешая друг
другу. Вследствие непрерывно продолжающейся унификации психической жизни
они наконец встречаются, и, как следствие этого сочетания, возникает
нормальный Эдипов комплекс. Малыш замечает, что дорогу к матери ему
преграждает отец; его идентификация с отцом принимает теперь враждебную
окраску и делается идентичной с желанием заменить отца и у матери. Ведь
идентификация изначально амбивалентна, она может стать выражением нежности
так же легко, как и желанием устранения. Она подобна отпрыску первой
оральной фазы либидинозной организации, когда соединение с желанным и
ценимым объектом осуществлялось его съеданием и когда при этом этот объект,
как таковой, уничтожался. Людоед, как известно, сохранил ЭТУ точку зрения:
своих врагов он любит так, что "съесть хочется", и он не съедает тех, кого,
по какой-либо причине, не может полюбить.

Судьба этой идентификации с отцом позднее легко ускользает от наблюдения.
Возможно, что в Эдиповом комплексе совершается обратный поворот, что отец
при женственной установке принимается за объект, от которого ждут
удовлетворения непосредственные сексуальные первичные позывы, и тогда
идентификация с отцом предшествует объектной связи с отцом. Так же - с
соответствующими заменами - обстоит дело и в случае малолетней дочери.
Легко формулировать разницу между такой идентификацией с отцом и объектным
избранием отца В первом случае отец есть то, чем хотят быть, во-втором -
то, чем хотят обладать. Разница, следовательно, в том, задевает ли эта
связь субъект или объект человеческого "Я". Поэтому первая связь возможна)
еще до всякого сексуального выбора объекта. Гораздо труднее наглядно
изложить это различие метапсихически. Достоверно лишь то, что идентификация
стремится сформировать собственное "Я" по подобию другого, взятого за
"образец". Из более сложной ситуации мы выделяем идентификацию при
невротическом образовании симптомов Предположим, что маленькая девочка,
которую мы теперь возьмем как пример, испытывает тот же симптом .болезни,
как и ее мать, например, тот же мучительный кашель. Это может происходить
различно. Либо идентификация та же, из Эдипова комплекса, т. е. означав
враждебное желание занять место матери, и симптом выражает объектную любовь
к отцу; симптом реализуем замену матери под влиянием чувства виновности: ты
хотела быть матерью, так теперь ты стала ею, по крайней мере, в страдании.
В таком случае, это законченный механизм истерического симптомообразования,
либо симптом, равный симптому любимого лица (как например, Дора имитировала
кашель отца); тогда мы можем описать происходящее только таким образом, что
идентификация заняла место объектного выбора, объектный выбор регрессировал
до идентификации. Мы слышали, что идентификация является самой ранней и
самой первоначальной формой эмоциональной связи; в условиях образования
симптомов, т. е. вытеснения и господства механизмов бессознательного, часто
случается, что объектный выбор снова становится индентификацией, т. е. "Я"
перенимает качества объекта. Примечательно, что при этих идентификациях "Я"
иногда копирует нелюбимое лицо. а иногда любимое. Достойно внимания и то,
что в обоих случаях идентификация лишь частичная, крайне ограниченная, и
копируется только одна-единственная черта объектного лица.

Третьим, особенно частым и важным фактом симптомообразования является то,
что идентификация совершенно лишена объектного отношения к копируемому
лицу. Если, например, девушка в пансионе получает от тайного возлюбленного
письмо, вызывающее ее ревность, и она реагирует на него истерическим
припадком, то с несколькими из ее подруг, которые знают о письме. тоже
случится этот припадок, как следствие, как мы говорим, психической
инфекции. Это - механизм идентификации. на почве желания или возможности
переместить себя в данное положение. Другие тоже хотели бы иметь тайную
любовную связь и под влиянием сознания виновности соглашаются и на
связанное с этим страдание. Было бы неправильно утверждать, что они
усваивают симптом из сочувствия. Сочувствие, наоборот, возникает только из
идентификации, и доказательством этого является то, что такая инфекция или
имитация имеет место и в тех случаях, когда можно предположить еще меньшую
предшествующую симпатию, чем обычно бывает у подруг в пансионе. Одно "Я"
осознало в одном пункте значительную аналогию с другим "Я", - в нашем
примере одинаковую готовность к эмоции; затем в этом пункте возникает
идентификация и под влиянием патогенной ситуации, эта идентификация
перемещается на симптом, порожденный первым "Я". Таким образом,
идентификация через симптом делается для обоих "Я" признаком взаимного
перекрытия какой-то части их личности, которое должно оставаться
вытесненным.

Сведения, полученные нами из этих трех источников, мы можем резюмировать
следующим образом: во-первых, что идентификация представляет собой самую
первоначальную форму эмоциональной связи с объектом, во-вторых, что
регрессивным путем, как бы интроекцией объекта в "Я", она становится
заменой либидинозной объектной связи, и, в-третьих, что она может
возникнуть при каждой вновь замеченной общности с лицом, не являющимся
объектом сексуальных первичных позывов. Чем значительнее эта общность, тем
успешнее может стать эта частичная идентификация и соответствовать, таким
образом, началу новой связи.

Мы предчувствуем, что взаимная связь массовых индивидов уже по самой
природе такой идентификации является важной аффективной общностью, и можем
предполагать, что эта общность заключается в характере •связи с вождем.
Другое предположение может подсказать нам, что мы далеко не исчерпали
проблему идентификации, что мы стоим перед процессом, который психология
называет "вживанием", и который играет первостепенную роль для нашего
понимания чужеродности "Я" других людей. Но здесь мы ограничимся ближайшими
аффективными воздействиями идентификации и оставим пока в стороне ее
значение для нашей интеллектуальной жизни.

Психоаналитическое исследование иногда занималось и более трудными
проблемами психозов и смогло обнаружить идентификацию и в некоторых других
случаях, которые не сразу доступны нашему пониманию. Я подробно изложу два
этих случая как материал для наших дальнейших рассуждений.

Генезис мужской гомосексуальности в целом ряде случаев следующий: молодой
человек необыкновенно долго и интенсивно, в духе Эдипова комплекса,
сосредоточен на своей матери. Но, наконец, по завершении полового
созревания все же настает время заменить мать другим сексуальным объектом.
И тут происходит внезапный поворот: юноша не покидает мать, но
идентифицирует себя с ней, он в нее превращается и ищет теперь объекты,
которые могут заменить ему его собственное "Я", которых он может любить и
лелеять так, как его самого любила и лелеяла мать. Этот часто наблюдающийся
процесс может быть подтвержден любым количеством случаев; он, конечно,
совершенно независим от всяких предположений, которые делаются относительно
движущей силы и мотивов этого внезапного превращения. Примечательна в этой
идентификации ее обширность, она меняет "Я" в чрезвычайно важной области -
а именно в сексуальном характере - по образцу прежнего объекта. При этом
сам объект покидается, покидается ли он совсем или только в том смысле, что
он остается в бессознательном, не подлежит здесь дискуссии. Идентификация с
потерянным или покинутым объектом, для замены последнего, интроекция этого
объекта в "Я", для нас, конечно, не является новостью. Такой процесс можно
непосредственно наблюдать на маленьком ребенке. Недавно в Международном
психоаналитическом журнале было опубликовано такое наблюдение. Ребенок,
горевавший о потере котенка, без всяких обиняков заявил, что сам он теперь
котенок, и стал поэтому ползать на четвереньках, не хотел есть за столом и
т. д.

Другой пример такой интроекции объекта дал нам анализ меланхолии, аффекта,
считающего ведь реальную или аффективную потерю любимого объекта одной из
самых важных причин своего появления. Основной характер этих случаев
заключается в жестоком унижении собственного "Я", в связи с беспощадной
самокритикой и горькими упреками самому себе. Анализы показали, что эта
оценка и эти упреки в сущности имеют своею целью объект и представляют
собой лишь отмщение "Я" объекту. Тень объекта отброшена на "Я". сказал я
однажды. Интроекция o6ъекта здесь чрезвычайно ясна.

Эти меланхолии, однако, выявляют и нечто другое, что может оказаться важным
для наших дальнейших рассуждений. Они показывают нам "Я" в разделении, в
расщепленности на две части, из которых каждая неистовствует против другой.
Эта другая часть есть часть, измененная интроекцией, заключающая в себе
потерянный объект. Но знакома нам и часть, так жестоко себя проявляющая.
Она включает совесть, критическую инстанцию, которая и в нормальные времена
критически подходила к "Я", но никогда не проявляла себя так беспощадно и
так несправедливо. Мы уже в предшествующих случаях должны были сделать
предположение (нарциссизм, печаль и меланхолия), что в нашем "Я"
развивается инстанция, которая может отделиться от другого "Я" и вступить с
ним в конфликт. Мы назвали ее "Идеалом Я" и приписали ей функции
самонаблюдения, моральной совести, цензуры сновидений и основное влияние
при вытеснении. Мы сказали, что она представляет собой наследие
первоначального нарциссизма, в котором детское "Я" удовлетворяло само себя.
Из влияний окружающего эта инстанция постепенно воспринимает требования,
которые предъявляются к "Я" и которые оно не всегда может удовлетворить; но
когда человек не может быть доволен своим "Я", он все же находит
удовлетворение в "Идеале Я", которое дифференцировалось из "Я". В мании
выслеживания, как мы далее установили, явно обнаруживается распад этой
инстанции, и при этом открывается ее происхождение от влияний авторитетов -
родителей прежде всего. Мы, однако, не забыли отметить, что мера удаления
"Идеала Я" от "Я" актуального очень варьируется для отдельных индивидов и
что у многих людей эта дифференциация внутри "Я" не больше дифференциацию у
ребенка. Однако прежде чем мы сможем использовать этот материал для
понимания либидинозной организации массы, мы должны принять во внимание
некоторые другие взаимоотношения между объектом и "Я"'









----------------------------------------------------------------------------
                        VIII. ВЛЮБЛЕННОСТЬ И ГИПНОЗ

Язык даже в своих капризах верен какой-то истине. Правда, он называет
"любовью" очень разнообразные эмоциональные отношения, которые и мы
теоретически сводим к слову любовь, но далее он все же сомневается,
настоящая ли, действительная, истинная ли эта любовь, и указывает внутри
этих любовных феноменов на целую шкалу возможностей. Нам тоже нетрудно
найти ее путем наблюдения.

В целом ряде случаев влюбленность есть не что иное, как психическая
захваченность объектом, диктуемая сексуальными первичными позывами в целях
прямого сексуального удовлетворения и с достижением этой цели и угасающая;
это то, что называют низменной, чувственной любовью. Но, как известно,
либидинозная ситуация редко остается столь несложной. Уверенность в новом
пробуждении только что угасшей потребности была, вероятно, ближайшим
мотивом, почему захваченность сексуальным объектом оказывалась длительной и
его "любили" и в те промежутки времени, когда влечение отсутствовало.

Из весьма примечательной истории развития человеческой любовной жизни к
этому надо