в  голову  мысли,  помогают  нам  угадать  смысл  симптомов  и
обнаружить размещение либидо. В форме исполнения желания они показывают
   [260]
   нам, какие желания подверглись вытеснению и к каким объектам  привязалось
либидо,  отнятое  у  Я.  Поэтому  в  психоаналитическом  лечении  толкование
сновидений играет большую  роль  и  в  некоторых  случаях  длительное  время
является самым важным средством работы. Мы уже знаем, что само состояние сна
приводит к известному ослаблению  вытеснения.  Благодаря  такому  уменьшению
оказываемого на него  давления  становится  возможным  гораздо  более  ясное
выражение вытесненного побуждения во сне, чем ему может предоставить симптом
в течение дня.  Изучение  сновидения  становится  самым  удобным  путем  для
ознакомления с вытесненным бессознательным, которому принадлежит и отнятое у
Я либидо.
   Но сновидения  невротиков,  по  существу,  не  отличаются  от  сновидений
нормальных людей; их, может быть, вообще  нельзя  отличить  друг  от  друга.
Нелепо было бы считать сновидения  нервнобольных  не  имеющими  отношения  к
сновидениям нормальных людей. Мы должны поэтому сказать, что различие  между
неврозом и здоровьем существует только днем, но не распространяется на жизнь
во сне. Мы вынуждены перенести и на здорового  человека  ряд  предположений,
которые вытекают из отношения между сновидениями и симптомами  у  невротика.
Мы не можем отрицать, что и здоровый человек имеет в  своей  душевной  жизни
то, что  только  и  делает  возможным  как  образование  сновидений,  так  и
образование симптомов,  и  мы  должны  сделать  вывод,  что  и  он  произвел
вытеснения и употребляет известные  усилия,  чтобы  сохранить  их,  что  его
система  бессознательного  скрывает  вытесненные,  но  все  еще   обладающие
энергией побуждения и что часть его либидо не находится в  распоряжении  его
Я. И здоровый человек, следовательно, является потенциальным невротиком,  но
сновидение, по[261]
   видимому, единственный симптом,  который  он  способен  образовать.  Если
подвергнуть более строгому анализу его жизнь в бодрствовании,  то  откроется
то, что  противоречит  этой  видимости,  то,  что  эта  мнимоздоровая  жизнь
пронизана  несметным  количеством  ничтожных,   практически   незначительных
симптомов.
   Различие между душевным здоровьем и неврозом  выводится  из  практических
соображений и определяется по результату - осталась  ли  у  данного  лица  в
достаточной мере способность наслаждаться и работоспособность? Оно сводится,
вероятно, к релятивному отношению между  оставшимся  свободным  и  связанным
вытеснением количествами энергии и имеет количественный, а  не  качественный
характер.  Мне  незачем  вам  напоминать,  что  этот   взгляд   теоретически
обосновывает принципиальную излечимость неврозов,  несмотря  на  то,  что  в
основе их лежит конституциональная предрасположенность.
   Вот все, что мы  для  характеристики  здоровья  можем  вывести  из  факта
идентичности сновидений у  здоровых  и  невротиков.  Но  [при  рассмотрении]
самого сновидения мы делаем  иной  вывод:  мы  не  должны  отделять  его  от
невротических симптомов, не должны думать, что его  сущность  заключается  в
формуле перевода мыслей в архаическую форму выражения, а  должны  допустить,
что оно показывает нам  действительно  имеющиеся  размещения  либидо  и  его
привязанности к объектам.
   Мы скоро подойдем к концу. Быть  может,  вы  разочарованы,  что  по  теме
психоаналитической терапии я изложил только теоретические взгляды  и  ничего
не сказал об условиях, в которых начинается лечение, и об  успехах,  которых
оно достигает. Но я опускаю и  то  и  другое.  Первое  -  потому  что  я  не
собираюсь давать вам практическое руководство по проведению психо[262]
   анализа, а второе - потому что меня удерживают от этого многие мотивы.  В
начале  наших  бесед  я  подчеркнул,  что  при  благоприятных  условиях   мы
добиваемся таких успехов в лечении, которые не уступают самым лучшим успехам
в области терапии внутренних болезней, и я могу еще добавить, что их  нельзя
было бы достичь никаким другим путем. Скажи я больше, меня заподозрили бы  в
том, что я хочу рекламой заглушить ставшие громкими голоса  недовольства.  В
адрес психоаналитиков неоднократно даже на официальных конгрессах выражалась
угроза со стороны врачей-"коллег", что собранием случаев  неудач  анализа  и
причиненного им вреда они откроют глаза страждущей публике  на  малоценность
этого  метода  лечения.  Но  такое   собрание,   независимо   от   злобного,
доносоподобного характера этой меры, не смогло бы  предоставить  возможность
выработать правильное  суждение  о  терапевтической  действенности  анализа.
Аналитическая терапия, как вы знаете,  молода;  нужно  было  много  времени,
чтобы выработать соответствующую технику, и это могло  произойти  только  во
время работы и  под  влиянием  возрастающего  опыта.  Вследствие  трудностей
обучения врач, начинающий заниматься  психоанализом,  в  большей  мере,  чем
другой специалист,  вынужден  совершенствоваться  самостоятельно,  и  успехи
первых его работ никогда не позволяют судить о действительной  эффективности
аналитической терапии.
   Многие попытки лечения не удались в первое время  использования  анализа,
потому что он применялся в случаях, которые вообще  не  подходят  для  этого
метода и которые сегодня  мы  исключаем  благодаря  нашим  взглядам  на  его
назначение. Но это назначение могло быть  установлено  только  на  основании
опыта. В свое время не знали заранее, что паранойя и
   [263]
   Dementia  praecox  в  ярко  выраженных  формах  неподвластны  анализу,  и
пытались применять этот метод  при  всех  заболеваниях.  Однако  большинство
неудач первых лет произошло не по вине врача  или  вследствие  неподходящего
объекта, а из-за неблагоприятных внешних условий. Нашей  темой  были  только
внутренние сопротивления пациента, которые неизбежны и  преодолимы.  Внешние
сопротивления, оказываемые анализу условиями жизни больного, его окружением,
имеют  незначительный  теоретический  интерес,  но   огромное   практическое
значение.  Психоаналитическое  лечение  можно   сравнить   с   хирургическим
вмешательством, и оно тоже требует самых благоприятных условий для  удачного
проведения. Вы знаете, какие меры  обычно  предпринимает  при  этом  хирург:
соответствующее  помещение,  хорошее  освещение,   ассистенты,   отстранение
родственников и т. д. А теперь  спросите  себя,  сколько  из  этих  операций
закончилось бы благополучно, если бы они делались в присутствии всех  членов
семьи, сующих свой нос в операционное поле и громко вскрикивающих при каждом
разрезе ножа. При психоаналитическом лечении вмешательство  родственников  -
прямая опасность и именно такая, к  которой  не  знаешь  как  отнестись.  Мы
готовы к внутренним сопротивлениям пациента, которые  считаем  необходимыми,
но как защититься от этих внешних сопротивлений? С  родственниками  пациента
нельзя справиться при помощи каких-либо разъяснений, их  невозможно  убедить
держаться в стороне от всего дела, и никогда  нельзя  быть  с  ними  заодно,
потому что рискуешь потерять доверие больного, который справедливо  требует,
чтобы лицо, пользующееся его доверием,  было  на  его  стороне.  Кто  вообще
знает, какие разногласия часто раздирают семью, тот и в  качестве  аналитика
не будет удивлен, узнав, что близкие боль[264]
   ного проявляют подчас меньше интереса к его выздоровлению,  чем  к  тому,
чтобы он остался таким, каков он есть. Там, где невроз связан с  конфликтами
между членами семьи, как это часто бывает, здоровый долго не раздумывает над
выбором между своим интересом и выздоровлением больного. Нечего  удивляться,
что  мужу  не  нравится  лечение,  при  котором,  как  он  имеет   основание
предполагать, вскрывается ряд его прегрешений; мы не  только  не  удивляемся
этому, но и не можем упрекать себя, если наши  усилия  остаются  бесплодными
или преждевременно прекращаются, потому что к сопротивлению больной  женщины
прибавляется сопротивление мужа.  Мы  стремимся  к  чему-то  такому,  что  в
существующих условиях было невыполнимо.
   Вместо многих  случаев  я  расскажу  лишь  один,  когда  я  из  врачебных
соображений был осужден на  роль  пострадавшего.  Много  лет  тому  назад  я
приступил к аналитическому лечению молодой девушки, которая из-за страха уже
долгое время не могла выходить на улицу  и  оставаться  одна  дома.  Больная
постепенно призналась, что ее фантазией  завладели  случайные  свидетельства
существования нежных отношений между ее матерью и состоятельным другом дома.
Но она была такой неловкой или такой хитрой, что намекнула матери на то, что
обсуждалось на аналитических сеансах,  причем,  изменив  свое  поведение  по
отношению к матери, она настаивала на том, чтобы только мать избавляла бы ее
от страха оставаться одной, и, когда та хотела уйти из дома, полная  страха,
преграждала ей дорогу к двери. Мать  сама  раньше  была  очень  нервной,  но
несколько лет тому назад вылечилась в гидропатической лечебнице.  Заметим  к
этому, что в той лечебнице она познакомилась с  мужчиной,  с  которым  могла
вступить в сношения, удов[265]
   летворившие  ее  во  всех  отношениях.  Пораженная  бурными  требованиями
девушки, мать вдруг поняла, что означал страх ее дочери. Она позволила  себе
заболеть, чтобы сделать мать пленницей и  лишить  ее  свободы  передвижения,
необходимой  для  встречи  с  возлюбленным.  Быстро  приняв  решение,   мать
покончила с вредным  лечением.  Девушка  была  доставлена  в  лечебницу  для
нервнобольных и в течение многих  лет  ее  демонстрировали  как  "несчастную
жертву психоанализа". Так же долго из-за отрицательного  результата  лечения
этого случая обо мне ходила дурная молва.  Я  хранил  молчание,  потому  что
считал себя связанным долгом врачебной тайны. Много времени спустя  я  узнал
от своего коллеги,  который  посетил  ту  лечебницу  и  видел  там  девушку,
страдавшую агорафобией, что  отношения  между  ее  матерью  и  состоятельным
другом дома известны всему городу и пользуются одобрением мужа и отца. Итак,
в жертву этой "тайне" было принесено лечение.
   В довоенные годы, когда  наплыв  больных  из  многих  стран  сделал  меня
независимым от милостей или немилостей родного города, я следовал правилу не
браться за лечение больного, который не был бы sui  juris,*  независимым  от
других в своих существенных жизненных отношениях.  Не  всякий  психоаналитик
может себе  это  позволить.  Может  быть,  из  моих  предостережений  против
родственников вы  сделаете  вывод,  что  в  интересах  психоанализа  больных
следует изолировать от их семей, т. е. ограничить  эту  терапию  обитателями
лечебниц для нервнобольных. Однако я не могу  с  вами  в  этом  согласиться;
гораздо лучше, если  больные  -  поскольку  они  не  находятся  в  состоянии
тяжелого истощения - остаются во время лечения в
   ---------------------------------------* Самостоятельным (лат.)  -  Прим.
пер.
   [266]
   тех условиях, в которых им предстоит преодолевать поставленные перед ними
задачи.  Только  родные  своим  поведением  не  должны   лишать   их   этого
преимущества и вообще не противиться с враждебностью усилиям врача.  Но  как
вы заставите действовать в этом направлении  недоступные  нам  факторы!  Вы,
конечно, догадываетесь также, насколько шансы на успех лечения  определяются
социальной средой и уровнем культуры семьи.
   Не  правда  ли,  это  намечает  весьма  печальную  перспективу   усиления
действенности психоанализа как терапии, даже  если  подавляющее  большинство
наших неудач мы можем объяснить, учитывая мешающие  внешние  факторы!  Тогда
сторонники анализа посоветовали нам ответить на собрание неудач составленной
нами статистикой успехов. Я и на это не согласился. Я  выдвинул  довод,  что
статистика  ничего  не  стоит,  если  включенные  в  нее   единицы   слишком
неоднородны, а случаи невротического заболевания, подвергнутые лечению, были
действительно  неравноценны  в  самых  различных  отношениях.  Кроме   того,
рассматриваемый  период  времени  был  слишком  короток,  чтобы  судить   об
окончательном излечении, а о многих случаях вообще нельзя было сообщать. Это
касалось лиц,  которые  скрывали  свою  болезнь,  а  также  тех,  лечение  и
выздоровление которых тоже должно было оставаться тайной. Но  сильнее  всего
удерживало сознание того,  что  в  делах  терапии  люди  ведут  себя  крайне
иррационально, так что нет  никакой  надежды  добиться  от  них  чего-нибудь
разумными  средствами.  Терапевтическое   новшество   встречается   либо   с
опьяняющим  восторгом,  например,  тогда,  когда   Кох   сделал   достоянием
общественности свой первый туберкулин против туберкулеза,  либо  с  глубоким
недоверием, как  это  было  с  действительно  полезной  прививкой  Дженнера,
которая по
   [267]
   сей  день  имеет  своих  непримиримых  противников.  Против  психоанализа
имелось явное предубеждение. Если излечивался  трудный  случай,  можно  было
слышать: это не доказательство, за это время он и сам мог бы выздороветь.  И
если больная, которая прошла уже четыре цикла удрученности и  мании,  попала
ко мне на лечение во время паузы после меланхолии и три недели спустя у  нее
опять  началась  мания,  то  все  члены  семьи,  а  также  врач  с   большим
авторитетом, к которому обратились за  советом,  были  убеждены,  что  новый
приступ может быть только следствием сделанной с ней попытки анализа. Против
предубеждений ничего нельзя сделать; теперь вы видите это на предубеждениях,
которые одна группа воюющих народов проявила против другой. Самое разумное -
ждать  и  предоставить  времени  обнаружить  их  состоятельность.   В   один
прекрасный день те же самые люди о тех же самых вещах начинают думать совсем
иначе, чем прежде; почему они раньше так не думали, остается темной тайной.
   Возможно, что предубеждение против аналитической терапии уже теперь пошло
на  убыль.  В   пользу   этого   как   будто   свидетельствуют   непрерывное
распространение аналитических теорий, увеличение в некоторых  странах  числа
врачей, лечащих анализом. Когда я был молодым врачом, то встретился с  такой
же бурей возмущения  врачей  против  гипнотического  суггестивного  лечения,
которое "трезвые головы" теперь противопоставляют психоанализу. Но гипнотизм
как терапевтическое  средство  не  сделал  того,  что  обещал  вначале;  мы,
психоаналитики, можем считать себя его законными наследниками и не забываем,
насколько   обязаны   ему   поддержкой   и   теоретическими   разъяснениями.
Приписываемый  психоанализу  вред  ограничивается  в  основном   проходящими
явлениями вследствие
   [268]
   обострения  конфликта,  если  анализ  проводится  неумело  или  если   он
обрывается на середине. Вы ведь  слышали  отчет  о  том,  что  мы  делаем  с
больными, и можете сами судить, способны ли наши действия нанести длительный
вред.  Злоупотребление  анализом  возможно  в  различных  формах;   особенно
перенесение является опасным средством в руках недобросовестного  врача.  Но
от злоупотребления не застраховано ни одно медицинское средство  или  метод;
если нож не режет, он тоже не может служить выздоровлению.
   Вот я и подошел к концу, уважаемые дамы и  господа.  И  это  больше,  чем
привычный  речевой  оборот,  если  я  признаю,  что  меня  самого   удручают
многочисленные недостатки лекций, которые я вам прочел.  Прежде  всего,  мне
жаль, что я так часто обещал вам вернуться к едва затронутой теме  в  другом
месте, а затем общая связь изложения не давала мне возможности сдержать свое
обещание. Я взялся за то,  чтобы  познакомить  вас  с  еще  не  законченным,
находящимся в развитии предметом, и мое  сокращенное  обобщение  само  вышло
неполным. В некоторых местах я приготовил материал  для  вывода,  а  сам  не
сделал его. Но я и не рассчитывал на то, чтобы сделать из  вас  знатоков,  я
хотел лишь просветить вас и пробудить ваш интерес.



   ПРОДОЛЖЕНИЕ ЛЕКЦИЙ ПО ВВЕДЕНИЮ В ПСИХОАНАЛИЗ (1933 [1932])

   Предисловие

   Лекции по введению в психоанализ были прочитаны в лекционном зале Венской
психиатрической клиники в течение двух зимних семестров 1915/16 г. и 1916/17
г. для смешанной аудитории слушателей всех факультетов. Лекции первой  части
возникли как импровизация и были потом  сразу  же  записаны,  лекции  второй
части были подготовлены  летом  во  время  пребывания  в  Зальцбурге  и  без
изменений следующей зимой  прочитаны  слушателям.  Тогда  у  меня  еще  была
фонографическая память.
   В отличие от прошлых данные новые лекции никогда прочитаны  не  были.  По
возрасту я  освобожден  даже  от  такого  незначительного  участия  в  делах
университета, как чтение лекций, да и хирургическая  операция  не  позволяет
мне больше выступать в качестве оратора. Поэтому лишь силой фантазии я вновь
перенесусь в аудиторию для изложения  последующего  материала  -  пусть  она
поможет мне не забывать оглядываться на читателя при углублении в предмет.
   [270]
   Эти новые лекции ни в коей мере не заменяют  предыдущие.  Они  вообще  не
являются чем-то самостоятельным и не рассчитаны на свой  круг  читателей,  а
продолжают и дополняют ранние лекции и по отношению к ним распадаются на три
группы. К первой группе относятся те, в которых вновь разрабатываются  темы,
уже обсуждавшиеся пятнадцать лет тому назад, но  требующие  сегодня  другого
изложения,  т.  е.  критического  пересмотра  по  причине  углубления  наших
взглядов и изменения воззрений.  Две  другие  группы  включают,  собственно,
более обширный материал, где рассматриваются случаи, которых либо вообще  не
существовало в то время, когда читались первые лекции по психоанализу,  либо
их было слишком мало, чтобы выделить в особую главу. Нельзя  избежать  того,
да об этом не стоит и сожалеть, что некоторые из этих новых лекций объединят
в себе черты той и другой группы.
   Зависимость этих новых лекций от Лекций по введению выражается и  в  том,
что  они  продолжают  их  нумерацию.  Первая  лекция  этого  тома  -   29-я.
Профессиональному аналитику они дадут опять-таки мало нового, а обращаются к
той  большой  группе  образованных  людей,   которые   могли   бы   проявить
благосклонный, хотя и сдержанный интерес к своеобразию и достижениям молодой
науки. И на этот раз моей основной целью  было  не  стремиться  к  кажущейся
простоте, полноте и законченности, не скрывать проблем, не отрицать пробелов
и сомнений. Ни в какой другой  области  научной  работы  не  нужно  было  бы
выказывать такой готовности к разумному самоотречению. Всюду  она  считается
естественной, публика иного и не ждет. Ни один читающий работы по астрономии
не почувствует себя разочарованным и стоящим выше  науки,  если  ему  укажут
границы, у которых наши знания о
   [271]
   вселенной  становятся  весьма  туманными.   Только   в   психологии   все
по-другому,   здесь   органическая   непригодность   человека   к   научному
исследованию проявляет себя в полной мере. От психологии как  будто  требуют
не успехов в познании, а каких-то других достижений;  ее  упрекают  в  любой
нерешенной проблеме, в любом  откровенно  высказанном  сомнении.  Кто  любит
науку о жизни души, тот должен примириться и с этой несправедливостью.
   Вена, лето 1932 г.



   [272]

   ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ ЛЕКЦИЯ

   Пересмотр теории сновидений

   Уважаемые дамы и господа! Собрав вас после  более  чем  пятнадцатилетнего
перерыва, чтобы обсудить, что нового, а может быть, и лучшего внесено за это
время в психоанализ, я нахожу во  всех  отношениях  оправданным  и  уместным
обратить ваше внимание  прежде  всего  на  состояние  теории  сновидений.  В
истории психоанализа она занимает особое место,  знаменуя  собой  поворотный
пункт; благодаря ей психоанализ сделал шаг от психотерапевтического метода к
глубинной психологии. С тех пор теория сновидений остается самым характерным
и самым своеобразным в