----------------------------------------------------------------------------
                        Х. МАССА И ПЕРВОБЫТНАЯ ОРДА

В 1912 г. я принял предположение Ч. Дарвина, что первобытной формой
человеческого общества была орда, в которой неограниченно господствовал
сильный самец. Я попытался показать, что судьбы этой орды оставили в
истории человеческой эволюции неизгладимые следы; и, в особенности, что
развитие тотемизма, заключающего в себе зачатки религии, нравственности и
социального расчленения, связано с насильственным умерщвлением возглавителя
и превращением отцовской орды в братскую общину. Конечно, это только
гипотеза, как и столь многие другие, с помощью которых исследователи
доисторического периода пытаются осветить тьму первобытных времен, - "just
so story", как остроумно назвал ее один отнюдь не недружелюбный английский
критик - но я думаю, что такой гипотезе делает честь, если она оказывается
пригодной вносить связанность и понимание во все новые области.

Человеческие массы опять-таки показывают нам знакомую картину одного
всесильного среди толпы равных сотоварищей, картину, которая имеется и в
нашем представлении о первобытной орде. Психология этой массы, как мы ее
знаем из часто проводившихся описаний, а именно: исчезновение сознательной
обособленной личности, ориентация мыслей и чувств в одинаковых с Другими
направлениях, преобладание аффективности и бессознательной душевной сферы,
склонность к немедленному выполнению - внезапных намерений - все это
соответствует состоянию регресса к примитивной душевной деятельности, какая
напрашивается для характеристики именно первобытной орды'.

Масса кажется нам вновь ожившей первобытной ордой. Так же как в каждом
отдельном индивиде первобытный человек фактически сохранился, так и из
любой человеческой толпы может снова возникнуть первобытная орда; поскольку
массообразование обычно владеет умами людей, мы в нем узнаем продолжение
первобытной орды. Мы должны сделать вывод, что психология массы является
древнейшей психологией человечества; все, что мы, пренебрегая всеми
остатками массы, изолировали как психологию индивидуальности, выделилось
лишь позднее, постепенно и, так сказать, все еще только частично, из
древней массовой психологии. Мы еще попытаемся установить исходную точку
этого развития.

Дальнейшие размышления указывают нам, в каком пункте это утверждение
нуждается в поправке. Индивидуальная психология, должно быть, по меньшей
мере такой же давности, как и психология массовая, ибо с самого начала
существовало две психологии: одна - психология массовых индивидов, другая -
психология отца, возглавителя, вождя. Отдельные индивиды массы были так же
связаны, как и сегодня, отец же первобытной орды был свободен. Его
интеллектуальные акты были и в обособленности сильны и независимы, его воля
не нуждалась в подтверждении волей других. Следовательно, мы полагаем, что
его "Я" было в малой степени связано либидинозно, он не любил никого, кроме
себя, а других лишь постольку, поскольку они служили его потребностям. Его
"Я" не отдавало объектам никаких излишков.

На заре истории человечества он был тем сверхчеловеком, которого Ницше
ожидал лишь от будущего. Еще и теперь массовые индивиды нуждаются в
иллюзии, что все они равным и справедливым образом любимы вождем, сам же
вождь никого любить не обязан, он имеет право быть господского нрава,
абсолютно нарцистическим, но уверенным в себе и самостоятельным. Мы знаем,
что любовь ограничивает нарциссизм, и могли бы доказать, каким образом,
благодаря этому своему воздействию, любовь стала культурным фактором.

Праотец орды еще не был бессмертным, каковым он позже стал через
обожествление Когда он умирал, его надлежало заменять; его место занимал,
вероятно, один из младших сыновей, бывший до той поры массовым индивидом,
как и всякий другой. Должна, следовательно, существовать возможность для
превращения психологии массы в психологию индивидуальную, должно быть
найдено условие, при котором это превращение совершается легко, как это
возможно у пчел, в случае надобности выращивающих из личинки вместо рабочей
пчелы королеву. В таком случае можно себе представить лишь одно: праотец
препятствовал удовлетворению прямых сексуальных потребностей своих сыновей;
он принуждал их к воздержанию и, следовательно, к эмоциональным связям с
ним и друг с другом, которые могли вырастать из стремлений с заторможенной
сексуальной целью. Он, так сказать, вынуждал их к массовой психологии Его
сексуальная зависть и нетерпимость стали в конце концов причиной массовой
психологии'. Тому, кто становился его наследником, давалась также
возможность сексуального удовлетворения и выхода тем самым из условий
массовой психологии Фиксация любви на женщине, возможность удовлетворения
без отсрочки и накапливания энергии положило конец значению
целезаторможенных сексуальных стремлений и допускало нарастание нарциссизма
всегда до одинакового уровня К этому взаимоотношению любви и формирования
характера мы вернемся в дополнительной главе

Как нечто особо поучительное отметим еще то, как конституция первобытной
орды относится к организации, посредством которой - не говоря о средствах
принудительных - искусственная масса держится в руках На примере войска и
церкви мы видели, что этим средством является иллюзия, будто вождь любит
каждого равным и справедливым образом. Это-то и есть идеалистическая
переработка условий первобытной орды, где все сыновья знали, что их
одинаково преследует отец, и одинаково его боялись Уже следующая форма
человеческого общества, тотемистический клан, имеет предпосылкой это
преобразование, на котором построены все социальные обязанности Неистощимая
сила семьи, как естественного массообразования, основана на том, что эта
необходимая предпосылка равной любви отца в ее случае действительно может
быть оправдана

Но мы ожидаем еще большего от сведения массы к первобытной орде В
массообразовании это должно нам также объяснить еще то непонятное,
таинственное, что скрывается за загадочными словами гипноз и внушение. И
мне думается, это возможно. Вспомним, что гипнозу присуще нечто прямо-таки
жуткое; характер же этой жути указывает на что то старое, нам хорошо
знакомое, что подверглось вытеснению Подумаем, как гипноз производится
Гипнотизер утверждает, что обладает таинственной силой, похищающей
собственную волю субъекта, или же, что то же самое, субъект гипнотизера
таковым считает Эта таинственная сила в обиходе еще часто называемая
животным магнетизмом, - наверное, та же, что у примитивных народов
считается источником табу, та же, что исходит от королей и главарей и
делает приближение к ним опасным. Гипнотизер якобы этой силой владеет, а
как он ее выявляет? Требуя смотреть ему в глаза; он, что очень типично,
гипнотизирует своим взглядом Но ведь как раз взгляд вождя для примитивного
человека опасен и невыносим, как впоследствии взгляд божества для смертного
Еще Моисей должен был выступить в качестве посредника между своим народом и
Иеговой, ибо народ не мог бы выдержать лика Божьего, когда же Моисей
возвращается после общения с Богом, лицо его сияет, часть "Мапа" перешла на
него, как это и бывало у посредника примитивных народов

Гипноз, правда, можно вызывать и другими способами, что вводит в
заблуждение и дало повод к неудовлетворительным физиологическим теориям;
гипноз, например, может быть вызван фиксацией на блестящем предмете или
монотонном шуме. В действительности же эти приемы служат лишь отвлечению и
приковыванию сознательного внимания. Создается ситуация, в которой
гипнотизер будто бы говорит данному лицу: "Теперь занимайтесь исключительно
моей особой, остальной мир совершение неинтересен". Было бы, конечно,
технически нецелесообразно, если бы гипнотизер произносил такие речи;
именно это вырвало бы субъекта из его бессознательной установки и вызвало
бы его сознательное сопротивление Гипнотизер избегает направлять
сознательное мышление субъекта на свои намерения; подопытное лицо
погружается в деятельность, при которой мир должен казаться неинтересным,
причем это лицо бессознательно концентрирует все свое внимание на
гипнотизере, устанавливает с ним связь и готовность к перенесению
внутренних процессов. Косвенные методы гипнотизирования, подобно некоторым
приемам шуток, направлены на то. чтобы задержать известные размещения
психической энергии, которые помешали бы ходу бессознательного процесса, и
приводят в конечном итоге к той же цели как и прямые влияния при помощи
пристального взгляда и поглаживания'.

Ференчи правильно установил, чго гипнотизер, давая приказание заснуть, что
часто делается при вводе в гипноз, занимает место родителей. Он думает, что
следует различать два вида гипноза - вкрадчиво успокаивающий -
приписываемый им материнскому прототипу, или угрожающий, приписываемый
прототипу отцовскому. Но ведь приказание заснуть означает в гипнозе не что
иное, как отключение от всякого интереса к миру и сосредоточение на
личности гипнотизера; так это субъектом и понимается, потому что в этом
отвлечении интереса от окружающего мира заключается психологическая
характеристика сна и на ней основана родственность сна с гипнотическим
состоянием.

Гипнотизер, таким образом, применяя свои методы, будит у субъекта часть его
архаического наследия, которое проявлялось и по отношению к родителям, в от
ношении же отца снова индивидуально оживало: представление о
сверхмогущественной и опасной личности, по отношению к которой можно было
занять лишь пассивно-мазохистскую позицию, которой нужно было отдать свою
волю и быть с которой наедине, "попас ться на глаза", казалось рискованным
предприятием Только так мы и можем представить себе отношение отдельного
человека первобытной орды к праотцу. Как нам известно из других реакций,
отдельный человек сохранил в различной степени способность к оживлению
столь давних положений. Однако сознание, что гипноз является всего лишь
игрой, лживым обновлением тех древних впечатлений, может все же сохраниться
и повлечь за собою сопротивление против слишком серьезных последствий
гипнотической потери воли

Жуткий, принудительный характер маосообразования, проявляющийся в феноменах
внушения, можно, значит, по праву объяснить его происхождением первобытной
орды Вождь массы - все еще праотец, к которому все преисполнены страха,
масса все еще хочет, чтобы ею управляла неограниченная власть страстно ищет
авторитета; она, по выражению Ле Бона, жаждет подчинения Праотец - идеал
массы, который вместо "Идеала Я" владеет человеческим "Я" Гипноз по праву
может быть назван "массой из двух". внушение же можно только определить как
убеждение, основанное не на восприятии и мыслительной работе, а на
эротической связи'.







----------------------------------------------------------------------------
                    XI ОДНА СТУПЕНЬ В ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ "Я"

Если рассматривать жизнь отдельного человека нашего времени, пользуясь
дополняющими друг друга описаниями массовой психологии, то ввиду множества
осложнений можно потерять мужество и не решиться на обобщающее изложение.
Каждый отдельный человек является составной частью многих масс, он с разных
сторон связан идентификацией и создал свой "Идеал Я" по различнейшим
образцам. Таким образом, отдельный человек участник многих массовых душ -
своей расы, сословия, церковной общины, государственности и т. д, и сверх
этого может подняться до частицы самостоятельности и оригинальности. Эти
постоянные и прочные массовые формации со своим равномерно длящимся
воздействием меньше бросаются в глаза, чем наскоро образовавшиеся текучие
массы, на примере которых Ле Бон начертал блестящую психологическую
характеристику массовой души, и в этих шумных, эфемерных массах, которые
будто бы наслоились на первых, как раз происходит чудо: только что
признанное нами, как индивидуальное развитие, бесследно, хотя и временно,
исчезает.

Мы поняли это чудо так, что отдельный человек отказывается от своего
"Идеала Я" и заменяет его массовым идеалом, воплощенным в вожде.
Оговоримся, что это чудо не во всех случаях одинаково велико. Отграничение
"Я" от "Идеала Я" у многих индивидов не зашло слишком далеко, оба еще легко
совпадают, "Я" часто еще сохраняет прежнее нарцистическое самодовольство.
Это обстоятельство весьма облегчает выбор вождя. Нередко ему всего лишь
нужно обладать типичными качествами этих индивидов в особенно остром и
чистом чекане и производить впечатление большей силы и либидинозной
свободы, и сразу на это откликается потребность в сильном властелине и
наделяет его сверхсилой, на которую он и не стал бы претендовать. Другие
индивиды, идеал которых не воплотился бы в нем без дальнейших поправок,
вовлекаются "внушением", т. е. путем идентификации.

То, что мы смогли добавить для объяснения либидинозой структуры массы,
сводится, как мы видим, к различию между "Я" и "Идеалом Я" и возможному на
этой почве двойному виду связи - идентификации и замещению "Идеала Я"
объектом. Предположение такой ступени в "Я" в качестве первого шага к
анализу "Я" должно постепенно подтвердить свою обоснованность в
различнейших областях психологии. В моем труде "К введению нарциссизма" я
объединил, в поддержку этого тезиса, прежде всего то, что можно было
почерпнуть из патологического материала. Можно, однако, ожидать, что при
дальнейшем углублении в психологию психозов его значение окажется еще
большим. Подумаем о том, что "Я" становится теперь в положение объекта по
отношению к развившемуся из него "Идеалу Я"; возможно, что все
взаимодействия между внешним объектом и совокупным "Я", о которых мы узнали
в учении о неврозах, снова повторяются на этой новой арене внутри
человеческого "Я"

Здесь я прослежу лишь один из выводов, возможных, исходя из этой точки
зрения, и продолжу пояснение проблемы, которую в другом месте должен был
оставить неразрешенной.

Каждая из психических дифференцировок, с которыми мы ознакомились,
представляет новую трудность для психической функции, повышает ее
лабильность и может быть исходной точкой отказа функции, т. е. заболевания.
Родившись, мы сделали шаг от абсолютного нарциссизма к восприятию
изменчивого внешнего мира и к началу нахождения объекта; а с этим связано
то, что мы длительно не выносим этого нового состояния, что мы периодически
аннулируем его и во сне воз вращаемся в прежнее состояние отсутствия
раздражений и к избеганию объекта. Правда, при этом мы еле дуем сигналу
внешнего мира, который своей периодической сменой дня и ночи временно
ограждает нас от большей части действующих на нас раздражении. Второй
пример, имеющий большое значение для патологии, не подчинен подобному
ограничению. В процессе нашего развития мы производили разделение нашего
душевного мира на связное "Я" и на часть, оставленную вне его,
бессознательно вытесненную; и мы знаем, что устойчивость этого достижения
подвержена постоянным потрясениям. Во сне и при неврозе эта изгнанная часть
снова ищет доступа, стуча у врат, охраняемая сопротивлениями, в состоянии
же бодрствующего здоровья мы пользуемся особыми приемами, чтобы временно
допустить в наше "Я", обходя сопротивления и наслаждаясь этим, то, что нами
было вытеснено. В этом свете можно рассматривав остроты и юмор, отчасти и
комическое вообще. Каждый знаток психологии неврозов припомнит похожие
примеры меньшего значения, но я спешу перейти к входившему в мои намерения
практическому применению.

Вполне представимо, что и разделение на "Я" и "Идеал Я" не может выноситься
длительно и временами должно проходить обратный процесс. При всех
отречениях и ограничениях, налагаемых на "Я", периодический прорыв
запрещений является правилом, как на это указывает установление праздников,
которые ведь, по сути своей, не что иное, как предложенные законом
эксцессы; это чувство освобождения придает им характер веселья. Сатурналии
римлян и современный карнавал совпадают в этой существенной черте с
празднествами примитивных народов, которые, обычно, завершаются всякого
рода распутством при нарушении священнейших законов. Но "Идеал Я"
охватывает сумму всех ограничений, которым должно подчиняться "Я"; поэтому
отмена идеала должна бы быть грандиозным празднеством для "Я", которое
опять могло бы быть довольным самим собой'.

Если что-нибудь в "Я" совпадает с "Идеалом Я", всегда будет присутствовать
ощущение триумфа. Чувство виновности (и чувство неполноценности) может
также быть понято как выражение напряженности между "Я" и идеалом. Как
известно, есть люди, у которых общая настроенность периодически колеблется;
чрезмерная депрессия через известное среднее состояние переходит в
повышенное самочувствие, и притом эти колебания проходят в очень различных
больших амплитудах, от еле заметного до тех крайностей, которые в качестве
меланхолии и мании в высшей степени мучительно и вредоносно нарушают жизнь
таких людей. В типичных случаях этого циклического расстройства внешние
причины, по-видимому, не имеют решающего значения; что касается внутренних
мотивов, их мы находим не больше, и они не иные, чем у всех других. Поэтому
образовалась привычка рассматривать эти случаи как не психогенные. О
других, совершенно похожих случаях циклического расстройства, которые,
однако, легко вывести из душевных травм, речь будет ниже.

Обоснование этих спонтанных колебаний настроения, следовательно,
неизвестно; механизм, сменяющий меланхолию манией, нам непонятен. Это,
наверное, как раз те больные, по отношению к которым могла бы оправдаться
наша догадка, что их "Идеал Я" на время растворяется в "Я", после того, как
до того он властвовал особенно сурово.

Во избежание неясностей запомним следующее: на основе нашего анализа "Я"
достоверно выяснено, что в случаях мании "Я" и "Идеал Я" сливаются, так что
в настроении триумфа и довольства собой, не нарушаемом самокритикой, данное
лицо может наслаждаться устранением задержек, устранением учета чужих
интересов и упреков самому себе. Менее очевидно, но довольно вероятно, что
несчастье меланхолика есть выражение острого раскола между обеими
инстанциями "Я", при котором чрезмерно чувствительный идеал беспощадно
проявляет свое осуждение "Я" в виде самоунижения и мании неполноценности.
Остается лишь вопрос, следует ли искать причину этих измененных отношений
между "Я" и "Идеалом Я" в вышеустановленных периодических возмущениях
против новой институции или же за это ответственны иные обстоятельства.

Переход к мании не является необходимой чертой в истории болезни
меланхолической депрессии. Бывают простые, единичные, а также периодически
повторяющиеся меланхолии, никогда такого исхода не имеющие. С другой
стороны, существуют меланхолии, в которых повод, по-видимому, играет
этиологическую роль. Таковы меланхолии после утраты любимого объекта, будь
то вследствие его смерти или вследствие обстоятельств, вынудивших
отступление либидо от объекта. Такая психогенная меланхолия так же может
перейти в манию, и цикл этот может многократно повториться, как и при якобы
спонтанной меланхолии. Итак, соотношения здесь довольно неясны, тем более,
что до сих пор лишь немногие формы и случаи меланхолии подвергались
психоаналитическому исследованию. Пока мы понимаем лишь те случаи, в
которых от объекта отказались ввиду того, что он оказался недостойным
любви. Путем идентификации он затем снова в "Я" утверждается и подвергается
строгому суду со стороны "Идеала Я". Упреки и агрессии против объекта
выявляются в виде меланхолических упреков самому себе'.

И при такой меланхолии возможен переход к мании; следовательно, эта
возможность является чертой, не зависящей от остальных признаков картины
болезни

Я не вижу затруднений для того, чтобы момент периодического возмущения "Я"
против "Идеала Я" принять во внимание при обоих видах меланхолии, как
психогенной, так и спонтанной При спонтанной можно предположить, что "Идеал
Я" склонен к особой суровости, которая затем автоматически в