ашего Я и его построение из различных  инстанций.  В
одном месте мы положили этому начало. Из анализа бреда наблюдения мы сделали
вывод, что в Я действительно есть инстанция, которая беспрерывно  наблюдает,
критикует и сравнивает, противопоставляя себя, таким образом,  другой  части
Я. Мы полагаем поэтому, что больной  выдает  нам  еще  не  вполне  оцененную
правду, жалуясь, что любой его шаг выслеживается и  наблюдается,  любая  его
мысль докладывается и критикуется. Он ошибается лишь в  том,  что  переносит
эту неприятную силу, как нечто постороннее, во внешний мир. Он  чувствует  в
своем Я господство какой-то инстанции, которая сравнивает его действительное
Я и любую его деятельность с  Я-идеалом,  созданным  им  в  процессе  своего
развития. Мы думаем также, что  создание  этого  идеала  произошло  с  целью
восстановления самодовольства, связанного с первич[227]
   ным инфантильным нарциссизмом, но  претерпевшего  с  тех  пор  так  много
неприятностей и обид. Наблюдающая за самим собой инстанция известна нам  как
цензор Я, как совесть, это та же самая инстанция, которая ночью осуществляет
цензуру сновидения, от  которой  исходят  вытеснения  недопустимых  желаний.
Когда  она  при  бреде  наблюдения  распадается,  то  раскрывает  нам   свое
происхождение из влияния родителей,  воспитателей  и  социальной  среды,  из
идентификации с отдельными из этих лиц, служащих идеалом.
   Таковы  некоторые  результаты,  полученные  нами  до  сих  пор  благодаря
использованию  психоанализа  в  случаях  нарцисстических  заболеваний.  Они,
разумеется, еще слишком незначительны и зачастую лишены той ясности, которая
может  быть  достигнута  в  новой  области  лишь   благодаря   основательной
осведомленности. Всем им мы обязаны  использованием  понятия  Я-либидо,  или
нарцисстического  либидо,  с   помощью   которого   мы   распространили   на
нарцисстические   неврозы   представления,   подтвердившиеся   на   неврозах
перенесения. Но теперь вы поставите вопрос: возможно ли, чтобы  нам  удалось
объяснить теорией либидо все нарушения нарцисстических неврозов и  психозов,
чтобы мы везде признали виновником заболевания  либидозный  фактор  душевной
жизни и никогда  не  считали  ответственным  за  него  изменение  в  функции
инстинктов самосохранения? Уважаемые дамы и господа,  мне  кажется,  что  не
следует спешить с решением этого вопроса,  которое,  прежде  всего,  еще  не
созрело. Мы спокойно можем предоставить его  научному  прогрессу.  Я  бы  не
удивился,  если  бы  способность   патогенного   воздействия   действительно
оказалась преимуществом либидозных влечений, так что теория либидо могла  бы
праздновать свой триумф по всей линии от простейших актуальных  неврозов  до
самого тяжелого психотического отчуждения индивида.
   [228]
   Ведь мы знаем характерную черту либидо противиться подчинению  реальности
мира, судьбе. Но я считаю  в  высшей  степени  вероятным,  что  инстинкты  Я
вторично  захватываются  патогенными  импульсами  либидо  и  вынуждаются   к
нарушению функции.  И  я  не  могу  признать  поражение  нашего  направления
исследования, если нам предстоит узнать, что при тяжелых психозах  инстинкты
Я даже первично бывают сбиты с пути; это покажет будущее, по  крайней  мере,
вам.
   А мне позвольте еще на одно мгновение вернуться к страху, чтобы  осветить
оставшееся там темное место. Мы сказали, что нам не следует  соглашаться  со
столь хорошо известным отношением между страхом  и  либидо,  будто  реальный
страх   перед   лицом   опасности   должен   быть   проявлением   инстинктов
самосохранения, хотя само по себе это едва ли оспоримо. Но как  обстояло  бы
дело, если бы аффект страха исходил не из эгоистических инстинктов Я,  а  из
Я-либидо? Ведь состояние страха во  всяком  случае  нецелесообразно,  и  его
нецелесообразность очевидна, если он достигает  более  высокой  степени.  Он
мешает действию, будь то бегство или защита, что единственно целесообразно и
служит самосохранению. Таким образом, если  мы  припишем  аффективную  часть
реального страха Я-либидо, а действие при этом - инстинктам  самосохранения,
то устраним  все  теоретические  трудности.  Впрочем,  вы  ведь  не  думаете
всерьез, что человек убегает, потому что испытывает страх?  Нет,  испытывают
страх и обращаются в бегство по  общей  причине,  которая  возникает,  когда
замечают  опасность.   Люди,   пережившие   большие   жизненные   опасности,
рассказывают, что они совсем не боялись,  а  только  действовали,  например,
целились из ружья в хищника, а это было, конечно, самым целесообразным. ____
"____?



   [229]

   ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ ЛЕКЦИЯ

   Перенесение

   Уважаемые дамы и господа! Так как теперь мы приближаемся  к  концу  наших
бесед, то у вас возникает надежда, в которой вы не  должны  обмануться.  Вы,
вероятно, думаете, что не для того я водил вас по дебрям психоаналитического
материала, чтобы в конце концов отпустить, не сказав ни слова о терапии,  на
которой основана возможность вообще заниматься психоанализом. Да я и не могу
не коснуться этой темы, потому что при  этом  вы  наглядно  познакомитесь  с
новым фактом, без знания которого понимание изученных нами болезней осталось
бы самым ощутимым образом неполным.
   Я знаю, что вы не ждете от меня руководства по технике проведения анализа
с терапевтической целью. Вы хотите лишь в самых общих  чертах  знать,  каким
образом  воздействует  психоаналитическая  терапия  и  чего   она   примерно
достигает. И узнать это вы имеете неоспоримое право. Но я не  хочу  вам  это
сообщать, а настаиваю на том, чтобы вы догадались сами.
   Подумайте! Вы познакомились с самыми существенными условиями заболевания,
а также со всеми факторами, действующими на заболевшего. Что же тут подлежит
терапевтическому воздействию? Это,
   [230]
   прежде всего, наследственная предрасположенность; нам не часто приходится
о ней говорить, потому что она энергично отстаивается другими, и мы не можем
сказать о ней ничего нового. Но не думайте, что мы ее недооцениваем;  именно
как терапевты мы довольно ясно ощущаем ее силу. Во всяком случае, мы  ничего
не можем в ней изменить, она и для нас остается чем-то  данным,  что  ставит
пределы нашим усилиям. Затем - влияние ранних детских  переживаний,  которые
мы привыкли выдвигать в анализе на первое место; они относятся  к  прошлому,
мы не можем их уничтожить. Далее,  все  то,  что  мы  объединили  в  понятие
"реальный вынужденный отказ": неудачно сложившаяся жизнь, следствием которой
является недостаток любви, бедность, семейные  раздоры,  несчастливый  брак,
неблагоприятные социальные условия и строгость нравственных требований,  под
гнетом которых находится личность. Тут как будто достаточно возможностей для
очень действенной терапии, но это  должна  была  бы  быть  терапия,  которую
проводил,  по  венскому  народному  преданию,   император   Иосиф,   т.   е.
вмешательство   могущественного   благотворителя,   перед   волей   которого
склоняются люди и исчезают трудности. А кто такие мы, чтобы  включить  такую
благотворительность как средство в нашу терапию? Сами бедные и беспомощные в
общественном отношении, вынужденные добывать средства к существованию  своей
врачебной деятельностью, мы даже не в состоянии отдавать свой труд таким  же
неимущим, как это могут другие врачи, лечащие другими  методами.  Для  этого
наша терапия занимает слишком много времени и длится слишко долго. Но, может
быть, вы ухватитесь за один из перечисленных моментов и подумаете,  что  там
найдете  точку  приложения  для  нашего   воздействия.   Если   нравственное
ограничение, требуемое
   [231]
   обществом, принимает участие в  испытываемом  больным  лишении,  то  ведь
лечение может придать ему мужества или дать прямое указание  преступить  эти
преграды  и  добиться  удовлетворения  и   выздоровления,   отказавшись   от
осуществления высоко ценимого обществом, но столь часто оставляемого идеала.
Таким образом, можно выздороветь, "дав волю"  своей  сексуальности.  Правда,
при этом аналитическое лечение можно упрекнуть в  том,  что  оно  не  служит
общественной морали. То, что оно дает одному, отнято у общества.
   Но, уважаемые дамы и господа, кто вас так  неправильно  информировал?  Не
может быть и речи о том, чтобы  совет  дать  волю  своей  сексуальности  мог
сыграть какую-то роль в аналитической терапии. Уже потому это не так, что мы
сами объявили, что у больного  имеется  упорный  конфликт  между  либидозным
побуждением и сексуальным  вытеснением,  между  чувственной  и  аскетической
направленностями. Этот конфликт не устраняется с помощью того, что одной  из
направленностей помогает одержать победу над противоположной. Мы видим,  что
у нервнобольного аскетизм одержал верх. Следствием этого  является  как  раз
то, что подавленное сексуальное стремление находит себе выход  в  симптомах.
Если бы мы теперь, наоборот, добились победы чувственности, то отодвинутое в
сторону сексуальное  вытеснение  должно  было  бы  найти  себе  замещение  в
симптомах. Ни одно из обоих решений не может уничтожить внутренний конфликт,
всякий раз какая-либо одна сторона оставалась бы неудовлетворенной. Только в
некоторых случаях конфликт бывает так  неустойчив,  что  такой  фактор,  как
сочувствие врача той или иной стороне, может иметь решающее значение, но эти
случаи, собственно, и не нуждаются в аналитическом лечении. Лица, на
   [232]
   которых врач может оказать такое влияние, нашли бы этот путь и без врача.
Вы знаете, что если  воздержанный  молодой  человек  решится  на  внебрачную
половую связь или неудовлетворенная  женщина  вознаграждает  себя  с  другим
мужчиной, то обычно они не ждут разрешения врача или даже аналитика.
   В этой ситуации обычно упускают  из  вида  один  существенный  момент,  а
именно тот, что патогенный конфликт невротиков нельзя смешивать с нормальной
борьбой душевных движений, выросших на одной и той же психологической почве.
Это столкновение сил, из которых одна достигла ступени  предсознательного  и
сознательного, а другая задержалась  на  ступени  бессознательного.  Поэтому
конфликт не может быть разрешен; спорящие так же мало подходят  друг  другу,
как белый медведь и кит в известном  примере.  Решение  может  быть  принято
только тогда, когда они встретятся на одной и той же почве. Я  полагаю,  что
сделать это возможным и является единственной задачей терапии(1).
   А кроме того, уверяю вас, что вы неверно осведомлены, если предполагаете,
что советы  и  руководство  в  житейских  делах  являются  составной  частью
аналитического воздействия.  Напротив,  мы  по  возможности  избегаем  такой
менторской роли и больше всего желаем, чтобы больной самостоятельно принимал
свои решения. С этой целью  мы  даже  требуем,  чтобы  все  жизненно  важные
решения - о выборе профессии, хозяйственных предприятиях,  заключении  брака
или разводе - он отложил на время лечения и привел в исполнение только после
его окончания. Согласитесь,
   ---------------------------------------(1)   Фрейд   недооценивает   роль
социальных  факторов  в  этиологии  неврозов.  Всему  психоанализу   присуща
неверная ориентация на возможность избавления  общества  от  социальных  зол
путем психотерапии.
   [233]
   все обстоит иначе, чем вы себе представляли. Только с определенными очень
молодыми или совершенно беспомощными  и  неуравновешенными  больными  мы  не
можем осуществить это желательное ограничение. Для них мы  должны  совмещать
деятельность  врача  и  воспитателя;  тогда  мы   прекрасно   сознаем   свою
ответственность и ведем себя с необходимой осторожностью.
   Но  из  того  рвения,  с  которым  я   защищаюсь   против   упрека,   что
нервнобольного во время аналитического лечения побуждают "дать  себе  волю",
вам  не  следует  делать  вывод,  что  мы  воздействуем  на  него  в  пользу
общественной нравственности. Это нам по меньшей мере столь же чуждо. Хотя мы
не реформаторы, а лишь наблюдатели, но мы не можем не смотреть  критическими
глазами и сочли невозможным встать на сторону условной сексуальной морали  и
высоко оценить тот  способ,  каким  общество  пытается  практически  уладить
проблемы сексуальной жизни. Мы можем прямо подсчитать, что то, что  общество
называет своей нравственностью, стоит больших жертв, чем заслуживает, и  что
его методы не основаны на правдивости и не свидетельствуют  об  уме.  Мы  не
мешаем нашим пациентам слушать эту  критику,  приучая  их  к  свободному  от
предрассудков обсуждению сексуальных вопросов, как и всяких других,  и  если
они,  став  самостоятельными   после   завершения   лечения,   решаются   по
собственному  разумению  занять  какую-то  среднюю  позицию   между   полным
наслаждением жизнью и обязательным аскетизмом,  мы  не  чувствуем  угрызений
совести ни за один из этих выходов. Мы говорим себе, что тот, кто с  успехом
выработал истинное отношение к самому себе, навсегда  защищен  от  опасности
стать  безнравственным,  если  даже  его  критерий  нравственности  каким-то
образом и отличается от  принятого  в  обществе.  Впрочем,  мы  остерегаемся
преувеличить
   [234]
   значение вопроса о воздержании в лечении неврозов. Лишь в небольшом числе
случаев  можно  разрешить  патологическую  ситуацию  вынужденного  отказа  с
соответствующим застоем либидо легко достижимым способом половых сношений.
   Таким образом, вы не можете объяснить терапевтическое воздействие анализа
разрешением сексуальных наслаждений. Поищите другое объяснение. Мне кажется,
что, отклоняя это ваше  предположение,  я  одним  замечанием  навел  вас  на
правильный  путь.  Мы,  должно  быть,  приносим  пользу  тем,  что  заменяем
бессознательное  сознательным,  переводя  бессознательное  в   сознательное.
Действительно, так оно и есть. Приближая бессознательное к сознательному, мы
уничтожаем  вытеснение,  устраняем  условия   для   образования   симптомов,
превращаем патогенный конфликт в нормальный, который каким-то образом должен
найти разрешение.  Мы  вызываем  у  больного  не  что  иное,  как  одно  это
психическое изменение: насколько оно достигнуто, настолько  оказана  помощь.
Там, где нельзя уничтожить вытеснение или аналогичный ему процесс, там нашей
терапии делать нечего.
   Цель  наших  усилий  мы  можем   сформулировать   по-разному:   осознание
бессознательного,   уничтожение   вытеснений,   восполнение    амнестических
пробелов, - все это одно и то же. Но,  возможно,  вас  не  удовлетворит  это
признание. Вы совсем иначе представляли себе выздоровление нервнобольного, а
именно так, что он становится другим человеком  после  того,  как  подвергся
утомительной работе психоанализа, а тут весь результат состоит лишь  в  том,
что у него оказывается немного  меньше  бессознательного  и  немного  больше
сознательного, чем раньше. Но вы, вероятно, недооцениваете  значение  такого
внутреннего изменения. Вылеченный нервнобольной действительно стал другим
   [235]
   человеком, но, по существу, он, разумеется, остался тем же самым,  т.  е.
он стал таким, каким мог бы стать в лучшем случае  при  самых  благоприятных
условиях. А это очень много. Если вы  затем  узнаете,  сколько  всего  нужно
сделать  и  какие  необходимы  усилия,  чтобы  осуществить   это   кажущееся
незначительным изменение в его  душевной  жизни,  то  вам  покажется  весьма
правдоподобным значимость такого различия в психическом уровне.
   Я отклонюсь на  минуту  от  темы,  чтобы  спросить,  знаете  ли  вы,  что
называется каузальной терапией? Так называется  прием,  направленный  не  на
болезненные явления, а  на  устранение  причин  болезни.  Является  ли  наша
психоаналитическая терапия каузальной или нет? Ответ  не  прост,  но,  может
быть, он даст повод убедиться в малой значимости такой  постановки  вопроса.
Поскольку аналитическая терапия не ставит своей ближайшей задачей устранение
симптомов, она действует как каузальная. В другой связи вы  можете  сказать,
что она не каузальная. Мы уже давно проследили причинную цепь от  вытеснений
до врожденных влечений,  их  относительную  интенсивность  в  конституции  и
отклонения в процессе их развития. Предположите  теперь,  что  мы  могли  бы
химическим путем вмешаться в этот механизм, повышая  или  снижая  количество
имеющегося либидо или усиливая одно влечение за счет другого, тогда это была
бы каузальная терапия в подлинном смысле, для которой наш анализ  проделывал
бы необходимую предварительную разведывательную работу. О таком  воздействии
на процессы либидо в настоящее время, как вы знаете,  не  может  быть  речи;
наша психотерапия оказывает свое действие на другое звено цепи, не прямо  на
известные нам истоки явлений, но все же на достаточно далекое  от  симптомов
звено, ставшее нам доступным благодаря замечательным обстоятельствам.
   [236]
   Итак, что мы должны  делать,  чтобы  заменить  бессознательное  у  нашего
пациента сознательным? Когда-то мы полагали, что это очень просто, нам нужно
только угадать это бессознательное и подсказать его больному. Но  теперь  мы
знаем,  что  это   было   недальновидным   заблуждением.   Наше   знание   о
бессознательном неравноценно знанию о нем больного; если мы сообщим ему наше
знание, то он будет обладать им не вместо своего бессознательного, а  наряду
с ним, и  это  очень  мало  что  меняет.  Мы  должны  представить  себе  это
бессознательное скорее топически, найти его в воспоминании больного там, где
оно возникло благодаря вытеснению. Это вытеснение нужно устранить,  и  тогда
легко  может  произойти  замещение  бессознательного  сознательным.  Как  же
устраняется такое вытеснение? Здесь наша задача переходит во  вторую  стадию
решения.  Сначала  поиски  вытеснения,  затем  -  устранение  сопротивления,
поддерживающего это вытеснение.
   Как  устранить  сопротивление?  Точно  таким  же  образом:   узнав   его,
разъяснить пациенту. Ведь сопротивление тоже происходит из вытеснения - либо
из того, которое мы хотим уничтожить, либо из имевшего место в прошлом.  Оно
создается   противодействием,   возникшим   для   вытеснения    неприличного
побуждения. Теперь мы делаем то же самое, что хотели сделать  уже  с  самого
начала, угадываем, находим толкование и сообщаем его; но  теперь  мы  делаем
это своевременно. Противодействие, или  сопротивление,  принадлежит  уже  не
бессознательному, а Я, которое является нашим сотрудником, и это  происходит
даже тогда, когда оно неосознанно. Мы знаем, что здесь речь идет  о  двойном
смысле слова "бессознательный": с одной стороны, как феномена,  с  другой  -
как системы. Это  кажется  очень  трудным  и  темным;  но  ведь  это  только
повторение, не
   [237]
   правда ли? Мы  к  этому  давно  подготовлены.  Мы  ожидаем,  что  больной
откажется от этого сопротивления, оставит противодействие, если мы разъясним
его Я при помощи толкования. Какие движущие  силы  содействуют  нам  в  этом
случае? Во-первых,  стремление  пациента  к  выздоровлению,  побудившее  его
подчиниться нашей с ним совместной  работе,  и,  во-вторых,  его  интеллект,
которому мы помогаем нашим толкованием. Нет никакого  сомнения  в  том,  что
интеллекту больного легче распознать сопротивление и  найти  соответствующий
перевод   вытесненному,   если   мы   дали   ему   подходящие   для    этого
предположительные представления. Если я вам скажу: посмотрите на  небо,  там
можно увидеть воздушный шар, то вы его скорее найдете, чем  если  я  попрошу
вас только посмотреть наверх, не обнаружите ли вы  там  чего-нибудь.  Так  и
студенту, который в первый раз смотрит в микроскоп, преподаватель  сообщает,
что он должен увидеть, в противном случае он вообще не видит этого, хотя все
это там есть и его можно увидеть.
   А теперь факт. В целом ряде  форм  нервного  заболевания,  при  истериях,
состояниях  страха,  неврозах  навязчивых   состояний   наше   предположение
оправдывается. Благодаря таким поискам вытеснения, раскрытию  сопротивлений,
толкованию  вытеснен