новидений к любимым теориям своих врачей;
одним снятся  преимущественно  сексуальные влечения,  другим -- стремление к
власти, третьим -- даже новое рождение (Штекель). Ценность  этого наблюдения
понижается,  если  принять во  внимание  то,  что люди  видели  сны  уже  до
психоаналитического лечения, которое могло бы влиять на их сновидения, и что
теперешние  пациенты  также имели  обыкновение  видеть  сны  и  до  лечения.
Фактическая сторона этого  открытия скоро признается само собой разумеющейся
и  не  имеющей  никакого значения  для  теории  сновидения. Остатки  дневных
впечатлений, побуждающие  к  образованию  сновидения, имеют своим источником
устойчивые жизненные интересы при бодрствовании. Если беседы  врача и данные
им  указания приобрели для анализируемого  большое значение, то они входят в
круг остатков  дневных  впечатлений, могут  стать психическими  побудителями
сновидения,  как другие эмоционально  окрашенные  неудовлетворенные интересы
дня,   и   действовать  подобно   соматическим   раздражителям,  оказывающим
воздействие  на  спящего во  время  сна.  Подобно  этим  другим  побудителям
сновидения  вызванные врачом мысли  могут возникнуть в явном  сновидении или
обнаружиться  в  скрытом.  Мы   уже  знаем,  что  сновидения  можно  вызвать
экспериментально  или,  правильнее сказать, ввести  в  сновидение часть  его
материала.  Таким  образом,  благодаря  этому  влиянию  на  своего  пациента
аналитик играет роль  экспериментатора,  который, как Моурли  Вольд, придает
членам испытуемого определенные положения.
     Часто  можно  внушить спящему, о  чем  должно быть его  сновидение,  но
никогда нельзя повлиять на то,
     что он увидит во  сне. Механизм работы сновидения и его бессознательное
желание  не поддаются никакому  чужому воздействию.  При оценке  сновидений,
вызванных  соматическими раздражителями, вы  уже  узнали, что  своеобразие и
самостоятельность  жизни  во сне  проявляется в реакции, которой  сновидение
отвечает  на  влиявшие  на него соматические  или психические  раздражители.
Итак,  в  основе обсуждавшегося  здесь  утверждения,  которое поставило  под
сомнение  объективность изучения  сновидений, опять лежит подмена сновидения
его материалом.
     Вот  и  все, уважаемые дамы  и  господа,  что  я  хотел вам  сказать  о
проблемах сновидения. Вы догадываетесь, что многое я упустил, и знаете сами,
что почти по всем  вопросам я высказался неполно. Но причиной этого является
взаимосвязь  феноменов  сновидения  и   невротических  явлений.  Мы  изучали
сновидение  как введение в теорию неврозов, и  это, конечно, правильнее, чем
если бы мы поступили наоборот.  Но как сновидение  подготавливает  понимание
неврозов,  так,  с  другой  стороны,  правильную  оценку  сновидения   можно
приобрести только после знакомства с невротическими явлениями.
     Не знаю, как думаете  вы, но я должен вас заверить, что не жалею о том,
что посвятил проблемам сновидения так  много предоставленного нам  времени и
так долго  занимал ваше  внимание. Ни на  каком другом  объекте  нельзя  так
быстро  убедиться   в   правильности  утверждений,   на   которых   зиждется
психоанализ. Нужна напряженная работа в  течение  нескольких месяцев и  даже
лет,   чтобы  показать,   что   симптомы  какого-то   случая  невротического
заболевания  имеют свой смысл,  служат  какому-то  намерению  и  обусловлены
обстоятельствами  жизни  больного.  Напротив,  в  течение  нескольких  часов
удается, может  быть, доказать то же  самое относительно сначала запутанного
сновидения   и  подтвердить   этим   все   положения   психоанализа   --   о
бессознательности  душевных  процессов,  об  особых механизмах, которым  они
подчиняются,  и  движущих  силах,  которые в  них  проявляются.  А  если  мы
сопоставим полную аналогию в построении сновидения и невротического симптома
с  быстротой превращения спящего человека в бодрствующего и  разумного, то у
нас  появится  уверенность,  что  и  невроз  основан  только  на  измененном
взаимодействии сил душевной жизни.



   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

   ОБЩАЯ ТЕОРИЯ НЕВРОЗОВ (1917 [1916-17] г.)

   ШЕСТНАДЦАТАЯ ЛЕКЦИЯ
   ПСИХОАНАЛИЗ И ПСИХИАТРИЯ

   Уважаемые дамы и господа! Я рад снова видеть вас после годичного перерыва
и продолжить наши беседы. В прошлом году я  изложил  вам  психоаналитическую
разработку проблем ошибочных действий и сновидений; теперь я хотел бы ввести
вас в понимание невротических явлений, которые, как вы скоро узнаете,  имеют
много общего как с теми, так и с другими. Но скажу заранее, что на этот  раз
я не могу предоставить вам то же  положение  по  отношению  к  себе,  что  в
прошлом году. Тогда оно объяснялось тем, что я  не  мог  сделать  ни  одного
шага, не согласовав его с вашим суждением,  я  много  дискутировал  с  вами,
считался с вашими возражениями, признавал, собственно, вас  и  ваш  "здравый
смысл" за высшую ин[6]
   станцию. Дальше так  продолжаться  не  может,  причем  по  очень  простой
причине. Ошибочные действия и сновидения как феномены не были вам незнакомы;
можно сказать, что у вас было столько же опыта, сколько и  у  меня,  или  вы
легко могли приобрести  такой  же  опыт.  Но  область  неврозов  вам  чужда;
поскольку вы сами не врачи, у вас нет к ней никакого  иного  доступа,  кроме
моих сообщений, а что значит самое лучшее суждение, если  нет  знакомства  с
материалом, подлежащим обсуждению.
   Однако не поймите моего заявления в том смысле, что  я  собираюсь  читать
вам догматические лекции и добиваюсь того, чтобы вы непременно приняли их на
веру. Такое недоразумение было бы большой несправедливостью по отношению  ко
мне. Я не хочу навязывать никаких убеждений - я намерен пробудить вашу мысль
и поколебать  предубеждения.  Если  из-за  фактического  незнания  вы  не  в
состоянии иметь суждения, то вам не  следует  ни  верить,  ни  отрицать.  Вы
должны слушать и не противиться воздействию того,  о  чем  я  вам  расскажу.
Убеждения приобретаются не так легко, а если к ним приходят  без  труда,  то
они  скоро  теряют  свою  значимость   и   оказываются   не   способными   к
сопротивлению. Право на убеждение имеет только тот, кто подобно  мне  многие
годы работал над одним и тем же материалом и сам приобрел при  этом  тот  же
новый удивительный опыт.  К  чему  вообще  в  интеллектуальной  области  эти
скороспелые убеждения, молниеносное  обращение  в  иную  веру,  моментальный
отказ от нее? Разве вы не замечаете, что "соир de foudre", любовь с  первого
взгляда, происходит совсем из другой - аффективной - области? Даже от  наших
пациентов мы не  требуем,  чтобы  они  приходили  к  нам  с  убеждением  или
готовностью  стать  сторонниками  психоанализа.  Часто  это  даже   вызывает
подозрения. Благожелательный скепсис - вот  самая  желательная  для  нас  их
установка. Так что и вы
   [7]
   попытайтесь   проникнуться   психоаналитическими   взглядами   наряду   с
общепринятыми или психиатрическими(1), пока не  представится  случай,  когда
они повлияют друг на друга, сообразуются друг с другом и объединятся в  одно
окончательное убеждение.
   Но с другой стороны, вы ни минуты не должны полагать, что излагаемые мною
психоаналитические взгляды являются спекулятивной системой.  Это,  напротив,
опыт - либо непосредственное впечатление от наблюдения, либо  результат  его
переработки.  Является  ли  эта  переработка  достаточной   и   оправданной,
выяснится в ходе дальнейшего развития науки, а по прошествии  почти  двух  с
половиной десятилетий,  достигнув  довольно  престарелого  возраста,  я  без
хвастовства смею сказать, что работа, давшая эти наблюдения,  была  особенно
тяжелой, интенсивной и углубленной. У меня  часто  создавалось  впечатление,
будто  наши  противники  совершенно  не  хотят  принимать  во  внимание  это
происхождение наших утверждений, как будто они полагают, что дело идет всего
лишь о субъективных идеях, которым другой может
   ---------------------------------------(1)   Психоанализ   при   изучении
неврозов вступил в конфронтацию  с  психиатрией  как  разделом  медицины.  В
психиатрии  господствовала  ориентация  (обусловленная   укорененностью   ее
понятий в естественнонаучном подходе к этиологии заболеваний)  на  выявление
органических причин патологических  процессов.  Психоанализ  же,  исходя  из
принципа психической причинности, искал эти причины в сфере  бессознательной
психики безотносительно  к  физиологическим  (нейрогуморальным)  механизмам,
которыми  обусловлено  ее  функционирование.  Конфронтация  психоанализа   с
психиатрией продолжалась и после  Фрейда.  Некоторые  современные  концепции
пытаются найти компромиссное решение, соединив психоаналитическую технику  с
использованием психофармакологических средств и других  методов  воздействия
на деятельность головного мозга.
   [8]
   противопоставить свое собственное мнение. Это поведение  противников  мне
не совсем понятно. Может быть, это происходит от того, что врачи обычно  так
безучастны к нервнобольным, так невнимательно  выслушивают,  что  они  хотят
сказать, что им кажется странной возможность получить из их сообщений что-то
ценное, т. е. проводить над ними серьезные наблюдения. В этой связи я обещаю
вам,  что,  читая  эти  лекции,  я  буду  мало  полемизировать,  особенно  с
отдельными лицами. Я не смог убедиться в правильности положения, что спор  -
отец всех вещей. Я думаю, он происходит из греческой софистики  и  страдает,
как и она, переоценкой диалектики.  Мне  же,  напротив,  казалось,  что  так
называемая научная полемика в общем довольно бесплодна, не говоря уже о том,
что она почти всегда ведется крайне лично.  Несколько  лет  назад  и  я  мог
похвалиться,   что   когда-то   вступил   в   настоящий   научный   спор   с
одним-единственным исследователем (Л„венфельдом из Мюнхена). Дело  кончилось
тем, что мы стали друзьями и остаемся ими  до  сегодняшнего  дня.  Однако  я
давно не повторял этот опыт, так как не был уверен в подобном исходе(1).
   ---------------------------------------(1)  Отношение  Фрейда  к  научной
полемике как средству развития знаний, отрицание ее позитивной роли  в  этом
развитии  отражают   бесчисленные   конфликты   внутри   психоаналитического
движения, критику его сторонниками друг друга,  приведшую  к  распаду  этого
движения на множество школ и направлений.
   Наиболее  резкими  оказались  разногласия   Фрейда   с   его   ближайшими
приверженцами:  австрийским  психологом   Альфредом   Адлером   (1870-1937),
развившим свою концепцию индивидуальной психологии,  главным  объяснительным
понятием которой являлось понятие о комплексе  неполноценности  как  причине
неврозов, и швейцарским психологом Карлом Юнгом (1875-1961), основавшим  так
называемую аналитическую психологию.
   [9]
   Вы,  пожалуй,  подумаете,  что  такой  отказ  от  литературной  дискуссии
свидетельствует об особенно большой нетерпимости к возражениям, о самомнении
или, как любезно выражаются в науке, о "помешательстве". На это я  хотел  бы
вам ответить,  что  если  вы  когда-нибудь  приобретете  какое-то  убеждение
благодаря  такому  тяжелому  труду,  у  вас  тоже  будет   известное   право
придерживаться этого убеждения с некоторым упорством. Далее я могу  привести
в качестве довода и то, что во  время  своей  работы  я  модифицировал  свои
взгляды по некоторым важным вопросам,  менял  их,  заменял  новыми,  о  чем,
разумеется, каждый раз делал публичные сообщения.  А  каков  результат  этой
откровенности? Одни вообще не узнали о внесенных мною самим поправках и  еще
сегодня критикуют меня  за  положения,  которые  давно  не  имеют  для  меня
прежнего значения. Другие упрекают меня именно в этих  переменах  и  считают
поэтому ненадежным. Не правда ли, кто несколько раз  поменял  свои  взгляды,
тот вообще не заслуживает доверия, потому что легко допустить, что и в своих
последних  утверждениях  он  мог   ошибиться?   Но   того,   кто   неуклонно
придерживается однажды высказанного, считают упрямым и называют  помешанным.
Что же делать перед лицом этих противоречивых  заключений  критики,  как  не
оставаться самим собой  и  вести  себя  так,  как  подсказывает  собственное
мнение? На это я и решился и не дам удержать себя от  внесения  изменений  и
поправок  во  все  мои  теории,  которых  требует  мой  растущий   опыт.   В
основополагающих взглядах я  до  сих  пор  не  нашел  ничего,  что  было  бы
необходимо изменить, и надеюсь, что так будет и дальше.
   Итак, я намерен изложить вам психоаналитическое  понимание  невротических
явлений. При этом естественно соотнести их с уже изученными  феноменами  как
вследствие их аналогии, так и контраста. Нач[10]
   ну с симптоматического действия, которое я наблюдаю у многих лиц во время
приема. С теми, кто приходит к нам в приемные часы, чтобы за  четверть  часа
рассказать о невзгодах своей долгой жизни, аналитик сделает не  многое.  Его
более глубокое знание не позволяет ему высказать заключение, как это  сделал
бы другой врач: "Вы здоровы" -  и  дать  совет:  проделайте  небольшой  курс
водолечения. Один наш коллега на вопрос, что он делает со своими  пациентами
во время приема, ответил, пожимая  плечами:  он  налагает  на  них  штраф  в
столько-то крон за их шалости. Так что вы не удивляйтесь, услышав, что  даже
у  самых  занятых  психоаналитиков  во  время  приема  бывает  не   очень-то
оживленно. Я устроил между  приемной  и  своим  кабинетом  двойную  дверь  и
приказал обить ее войлоком. Назначение этого  маленького  приспособления  не
вызывает сомнения. И  вот  постоянно  случается,  что  пациенты,  которых  я
впускаю из приемной, забывают закрыть за собой двери и поэтому почти  всегда
обе двери остаются открытыми.  Заметив  это,  я  довольно  нелюбезным  тоном
настаиваю на том, чтобы вошедший или вошедшая - будь то элегантный  господин
или очень  расфранченная  дама  -  вернулся  и  исправил  свою  ошибку.  Это
производит впечатление неуместной педантичности.  С  таким  требованием  мне
случалось попадать и впросак, когда дело касалось лиц, которые сами не могут
прикасаться к дверной ручке и рады, если сопровождающие их лица  освобождают
их от этого прикосновения. Но в большинстве случаев я бывал прав, потому что
тот, кто оставляет открытой дверь из приемной в кабинет врача, принадлежит к
дурно воспитанным людям  и  заслуживает  самого  неприветливого  приема.  Не
вставайте сразу на их сторону, не выслушав всего. Эта  небрежность  пациента
имеет место только в том случае, если он был в приемной один и оставляет  за
собой пустую комнату, но этого
   [11]
   никогда не случается, если с ним вместе ожидают  другие,  посторонние.  В
этом последнем случае он прекрасно понимает, что в его интересах, чтобы  его
не подслушивали, когда  он  говорит  с  врачом,  и  он  никогда  не  забудет
тщательно закрыть обе двери.
   Детерминированное  таким  образом  упущение  пациента  не   является   ни
случайным, ни бессмысленным, ни даже  незначительным,  потому  что,  как  мы
увидим, оно определяет отношение пациента к  врачу.  Пациент  принадлежит  к
большому числу тех, кто  требует  от  врача  подлинной  власти,  хочет  быть
ослепленным, запуганным. Может быть, спрашивая по телефону,  в  какое  время
ему лучше всего прийти, он рассчитывал увидеть толпу  жаждущих  помощи,  как
перед филиалом [фирмы] Юлиуса Мейнля.* И вот он входит в пустую, к  тому  же
чрезвычайно скромно обставленную приемную, и это его  потрясает.  Он  должен
заставить врача поплатиться за то, что собирался отнестись к нему со слишком
большим почтением,  и  вот  он  забывает  закрыть  дверь  между  приемной  и
кабинетом врача. Этим он хочет сказать врачу: ах, ведь здесь никого нет,  и,
вероятно, никто не придет, пока я буду здесь. И во время беседы  он  вел  бы
себя неблаговоспитанно и неуважительно, если бы его  заносчивость  с  самого
начала не осадили резким замечанием.
   В анализе этого незначительного симптоматического действия вы не  найдете
ничего такого, что не было бы вам уже знакомо, а именно утверждение, что оно
не случайно, а имеет какой-то мотив, смысл и намерение,  что  оно  входит  в
какую-то душевную связь  и  свидетельствует  как  незначительный  признак  о
каком-то более важном душевном процессе. Но прежде всего
   ---------------------------------------*    Продовольственные    магазины
фирмы, перед которыми в военное время стояли очереди  покупателей.  -  Прим.
нем. изд.
   [12]
   этот проявившийся таким образом процесс не известен  сознанию  того,  кто
его совершает, потому что ни один из пациентов,  оставлявших  открытыми  обе
двери, не признался бы, что  этим  упущением  он  хотел  выразить  мне  свое
непочтение. Иной, пожалуй, и припомнит чувство  разочарования  при  входе  в
пустую приемную, но  связь  между  этим  впечатлением  и  следующим  за  ним
симптоматическим действием наверняка осталась неведомой его сознанию.
   А теперь к этому небольшому анализу  симптоматического  действия  давайте
привлечем наблюдение за одной больной. Я выбираю такой случай, который  свеж
у меня в памяти, также и потому, что его можно относительно кратко изложить.
В любом таком сообщении просто невозможно избежать некоторых подробностей.
   Молодой офицер, ненадолго вернувшийся в отпуск, просит меня полечить  его
тещу, которая, несмотря на самые благоприятные условия, отравляет жизнь себе
и своим близким, одержимая бессмысленной идеей.  Я  знакомлюсь  с  53-летней
хорошо сохранившейся дамой  любезного  и  простого  характера,  которая  без
сопротивления рассказывает мне следующее.  Она  живет  за  городом  в  самом
счастливом браке со своим мужем, управляющим большой фабрикой. Она не  может
нахвалиться любезной заботливостью своего мужа. 30 лет тому назад она  вышла
замуж по  любви,  с  тех  пор  никогда  не  было  ни  одного  недоразумения,
разногласия или повода для ревности. Двое ее детей счастливы в браке, муж из
чувства долга не хочет  идти  на  покой.  Год  тому  назад  случилось  нечто
невероятное, непонятное ей самой: она сразу поверила  анонимному  письму,  в
котором ее прекрасный муж обвинялся в любовной связи с молодой девушкой, и с
тех пор ее счастье разбито. В подробностях дело заключалось
   [13]
   примерно в следующем: у нее  была  горничная,  с  которой  она,  пожалуй,
слишком часто вела  интимные  разговоры.  Эта  девушка  преследовала  другую
прямо-таки со злобной враждебностью, потому что та гораздо больше  преуспела
в жизни, хотя была  лишь  чуть  лучшего  происхождения.  Вместо  того  чтобы
поступить на службу, она получила  коммерческое  образование,  поступила  на
фабрику и вследствие недостатка персонала из-за призыва служащих на  военную
службу выдвинулась на хорошее место.  Теперь  она  жила  на  самой  фабрике,
вращалась среди господ и даже называлась барышней.  Отставшая  на  жизненном
поприще, естественно, была готова  наговорить  на  бывшую  школьную  подругу
всевозможных гадостей. Однажды наша дама беседовала  с  горничной  об  одном
гостившем у них старом господине, о котором знали, что он не  жил  со  своей
женой, а имел связь с другой. Она не знает, как это  вышло,  что  она  вдруг
сказала: "Для меня было бы самым ужасным, если бы я узнала, что  мой  добрый
муж тоже имеет связь". На следующий день она  получила  по  почте  анонимное
письмо, в котором измененным почерком сообщалось это как бы  накликанное  ею
известие. Она решила - и вероятно, правильно, - что письмо  -  дело  рук  ее
озлобленной горничной, потому что возлюбленной мужа была названа  именно  та
барышня, которую служанка преследовала своей ненавистью. Но хотя она  тотчас
насквозь увидела всю интригу и знала в  своей  округе  достаточно  примеров,
свидетельствующих о  том,  как  мало  доверия  заслуживают  такие  трусливые
доносы, случилось так, что это письмо ее сразу сразило. Ее охватило страшное
возбуждение, и она  тотчас  послала  за  мужем,  чтобы  выразить  ему  самые
жестокие упреки. Муж со смехом о