получить  путем  скрещивания  и  отбора  лучших  качеств  людей  и
антропоидов, когда его  поспешно  остановили,  сказав,  что  больше  к  нему
вопросов нет.
   - С разрешения суда, - сказал Помфри, - мне хотелось бы указать,  что  мы
не выдвигали никаких  теорий,  а  просто  опровергли  утверждение  противной
стороны, что человека делают человеком  определенный  облик  и  определенная
степень интеллектуальности. Теперь я прошу снова вызвать  истца,  чтобы  суд
мог определить, действительно ли он человек.
   - С разрешения высокоученого суда... - Адвокаты  ответчика  совещались  с
той минуты, как цистерну с Б'на Крийтом вынесли из зала, и теперь  заговорил
их глава.
   -  Цель  иска,  видимо,  сводится  к  тому,  чтобы  защитить  жизнь  этой
движимости. И продолжать разбирательство нет нужды -  ответчик  гарантирует,
что этой движимости будет дано умереть естественной смертью у  ее  нынешнего
владельца, и предлагает иск отклонить.
   - Что  скажете  вы?  -  спросил  судья  у  Помфри.  Помфри  величественно
завернулся в свою незримую тогу.
   - Мы не просим бездушной благотворительности этой корпорации, мы  ищем  у
суда справедливости. Мы просим,  чтобы  человеческая  сущность  Джерри  была
утверждена законом. Нет, не права голоса, не права иметь  собственность,  не
отмены полицейских правил в отношении всей его группы,  но  мы  настоятельно
просим, чтобы  суд  признал  его  хотя  бы  настолько  человеком,  насколько
является человеком аквариумное чудище, которое только что унесли отсюда.
   Судья повернулся к Джерри.
   - Ты этого хочешь, Джерри?
   Джерри тревожно посмотрел на Помфри, а потом сказал. - Есть, босс.
   - Подойди сюда.
   - Одну минуту. - Глава адвокатской оравы выглядел растерянным. - Я  прошу
суд учесть, что постановление по этому иску  может  оказать  неблагоприятное
воздействие на давно  сложившуюся  коммерческую  практику,  необходимую  для
поддержания экономики...
   - Протестую! - Помфри, весь ощетинившись, вскочил на ноги. - В жизни я не
сталкивался с более возмутительной попыткой оказать влияние на  исход  дела.
После этого мой досточтимый  коллега  предложит  суду  рассмотреть  дело  об
убийстве в зависимости от политической конъюнктуры. Я возражаю...
   - Достаточно, - сказал судья. - Это предложение так или иначе во внимание
принято не будет. Продолжайте допрос вашего свидетеля,
   Помфри поклонился.
   -  Мы  выясняем  смысл   того   странного   нечто,   которое   называется
"человеческой сущностью". Мы убедились, что  это  не  вопрос  облика,  расы,
планеты или  остроты  ума.  Поистине,  определить  это  невозможно,  но  вот
почувствовать нам дано. От сердца - к  сердцу,  от  духа  -  к  духу.  -  Он
обернулся к Джерри.
   - Джерри. Ты не споешь судье свою новую песню?
   - Ага. - Джерри с тревогой покосился  на  жужжащие  камеры,  микрофоны  и
прочую технику, а потом прочистил горло.
   Далеко отсюда На реке Суванни Там я сецем буду...
   Аплодисменты напугали его до полусмерти, а стук судейского молотка и того
больше,  но  это  не  имело  ни  малейшего  значения.   Вопрос   был   решен
бесповоротно. Джерри доказал, что он - человек.



   Роберт ХАЙНЛАЙН
   ОРКЕСТР МОЛЧАЛ, И ФЛАГИ НЕ ВЗЛЕТАЛИ...

   пер. С.Трофимова

Эту  историю  заказал   мне  журнал  "Шахтеры"  -  коротенькую-коротенькую,
говорили они, полторы тысячи  слов, не более. Потом я попробовал пристроить
ее  в журнал  американских  легионеров, но  там меня  выбранили за  то, что
лечение  ветеранов изображено  в рассказе  весьма далеким  от совершенства.
Тогда я отправил историю  нескольким издателям НФ - и мне сообщили, что это
не  научная  фантастика.  (Вот  здорово,  черт  бы  их  побрал!  Полеты  со
сверхсветовой скоростью - это  научно, а терапия и психология - нет. Должно
быть, я чего-то не понимаю.)
   Но у рассказа и впрямь  есть  изъян,  который  обычно  бывает  фатальным.
Попробуйте определить его. Я вам подскажу ответ, но только в самом конце.


   - Самый храбрый человек, которого я встречал в  жизни!  -  сказал  Джонс,
начиная уже надоедать своей болтовней.
   Мы - Аркрайт, Джонс и я,  -  отсидев  в  госпитале  ветеранов  положенное
посетителям время, возвращались  к  стоянке.  Войны  приходят  и  уходят,  а
раненые всегда остаются с нами  -  и  черт  возьми,  как  мало  внимания  им
уделяется между войнами! Если бы вы не сочли за труд  убедиться  в  этом,  а
убеждаться мало кому охота, то нашли бы  в  некоторых  палатах  искалеченные
человеческие останки, датируемые годами первой мировой войны.
   Наверное,  поэтому  каждое  воскресенье  и  каждый  праздник  наш   округ
назначает несколько комиссий для посещения больных. Я в этом  деле  участвую
уже тридцать лет - и если вы  таким  образом  не  оплачиваете  долг,  то  по
крайней мере должны иметь какой-то интерес. Чтобы остаться на такой  работе,
вам это просто необходимо.
   Но Джонс, совсем молодой парень, участвовал в посещении  первый  раз.  Он
был в совершенно подавленном состоянии. И скажу честно, я бы  презирал  его,
будь это не так; нам достался свежий  урожай  -  прямиком  из  Юго-Восточной
Азии. Сначала Джонс держался, но, когда мы вышли из госпиталя, его  понесло,
и в заключение он выдал свою громкую фразу.
   - Интересно, какой смысл ты вкладываешь в слово "храбрость"? - спросил  я
его. (В общем-то Джонс был прав - парень, о котором он говорил, потерял  обе
ноги и зрение, но не унывал и держался молодцом.)
   - А сами-то вы какой в него вкладываете смысл? - завелся Джонс, но тут же
добавил  "сэр",  уважая  скорее  мою  седину,  чем  мнение.  В  его   голосе
чувствовалось раздражение.
   - Не кипятись, сынок,  -  ответил  я.  -  То,  что  помогло  этому  парню
вернуться живым, я бы назвал "мужеством", или способностью терпеть  напасти,
не теряя присутствия духа. И  в  моих  словах  нет  никакого  пренебрежения;
возможно, это качество даже более ценное,  чем  храбрость.  Но  я  определяю
"храбрость" как способность сознательно пойти навстречу опасности,  несмотря
на страх и даже имея выбор.
   - А при чем тут выбор?
   - При том, что девять человек из десяти пройдут любое испытание, если  им
его навяжут. Но чтобы самому взглянуть опасности  в  лицо,  требуется  нечто
большее, особенно когда сходишь с ума от страха и есть возможность улизнуть.
- Я взглянул на часы. - Дайте мне три минуты,  и  я  расскажу  вам  о  самом
храбром человеке, с которым мне довелось повстречаться.
   Между первой и второй мировыми войнами, совсем еще молодым  пареньком,  я
попал почти в такой же госпиталь, какой посетила наша троица. На маневрах  в
зоне Панамского канала я получил воспаление  легких,  и  меня  отправили  на
лечение, А если вы помните, это  были  годы,  когда  терапия  легких  только
развивалась - ни тебе антибиотиков, ни  специальных  лекарств.  В  то  время
применяли френикотомию - вам перерезали нервы, которые управляли диафрагмой,
и лишали грудную клетку подвижности, чтобы дать  легкому  поправиться.  Если
это не удавалось, использовали искусственный пневмоторакс. А если  и  он  не
помогал, врачи ломились с  "черного  хода"  -  отрубали  несколько  ребер  и
снабжали несчастных корсетами.
   Все эти ухищрения были нужны для того, чтобы удержать легкое  в  покое  и
дать  ему   восстановиться.   При   искусственном   пневмотораксе   больному
просовывают между ребрами пустотелую иглу так, чтобы ее конец оказался между
стенкой ребер и стенкой легкого, а потом заполняют пространство  между  ними
воздухом, таким образом сжимая легкое, как губку.
   Но кислород вскоре поглощается, и тебя закачивают воздухом снова и снова.
Утром, каждую пятницу, те из нас, кто был на "пневмо", собирались в приемной
хирурга, чтобы уколоться. Не так уж мы и печалились -  легочники  -  веселые
люди; они всегда найдут, над чем посмеяться. В нашем  отделении  размещались
только офицеры, и мы превратили приемную в нечто вроде  клуба.  Вместо  того
чтобы толпиться в очереди в коридоре, мы заваливали в комнату, растягивались
в креслах, усаживались на стол, курили сигареты хирурга и кормили друг друга
байками, пока шла процедура. В то утро нас было четверо, и мне выпал  первый
номер.
   Когда вставляют иглу, это не очень больно - просто легкий укол.  Но  если
вы попросите об анестезии кожи, то даже  укола  не  почувствуете.  Процедура
занимает несколько  минут,  вы  снова  надеваете  халат  и  отправляетесь  в
постель. В тот раз я не спешил уходить, потому что второй пациент, парень по
фамилии Сондерс, рассказывал очень непристойную хохму, которую  мне  еще  не
доводилось слышать.
   И вот он обрывает ее на середине и забирается после меня на стол.  Хирург
нашего отделения ушел в отпуск, и нас  обслуживал  его  помощник  -  молодой
парень, чуть ли не со школьной скамьи. Нам он нравился,  и  мы  чувствовали,
что у него задатки великого хирурга.
   Что бы вы там ни думали, в общем-то закачка воздухом не опасна. Вы можете
сломать  себе  шею,  свалившись  с  лестницы,  или  задохнуться  до  смерти,
подавившись куриной косточкой. Вы можете поскользнуться  в  дождливый  день,
удариться  головой  и  утонуть   в   небольшой   луже.   При   искусственном
пневмотораксе тоже возможны непредвиденные случайности. Если  игла  проходит
чуть дальше и проникает в легкое и если потом воздушный пузырек  попадает  в
кровеносный сосуд и умудряется дойти до  сердца,  то  в  сердечных  клапанах
может образоваться газообразный тромб. Случай крайне редкий - врачи называют
его воздушной эмболией. Таким образом, при стечении всех этих  маловероятных
случайностей вы можете умереть.
   Одним словом, мы так и не услышали окончание веселой истории Сондерса. Он
отдал концы прямо на толе.
   Молодой хирург делал все возможное, чтобы спасти  его;  прибежали  другие
врачи. Они пытались вернуть Сондерса к  жизни,  перепробовали  самые  разные
фокусы, но все напрасно. В конце концов в помещение принесли мясную  корзину
и утащили парня в морг.
   А мы трое так и стояли, не говоря ни слова. Весь мой  завтрак  вывернуло,
но я благодарил судьбу за то,  что  еще  дышу.  Полевой  писарь  по  фамилии
Джозефс должен был идти на укол следующим, полковник  Хостеттер  -  за  ним.
Хирург поднял голову и посмотрел на нас. Он весь вспотел, выглядел ужасно  -
видимо,  потерял  своего  первого  пациента,  ведь  доктор  был  совсем  еще
мальчишка. Он повернулся к доктору Арманду из соседнего отделения. Не  знаю,
хотел ли паренек попросить старика закончить процедуры или хотел отложить их
на день, но по его лицу было видно - он и рукой не  может  шевельнуть  после
смерти Сандерса.
   Как бы там ни было, сказать он ничего не успел, потому что Джозефс  мигом
сбросил свой халат и забрался на стол. Только что  прикуренную  сигарету  он
передал санитару:
   - Подержи сигаретку, Джек, пока доктор... -  и  он  называет  имя  нашего
парнишки, - не накачает меня воздухом. - С этими  словами  Джозефс  начинает
снимать пижаму.
   Вы, наверное, знаете, что молодых летчиков отправляют в полет сразу после
первой аварии. В такой же ситуации оказался и  наш  молоденький  доктор:  он
должен был повторить процедуру и доказать себе, что это всего лишь неудача и
он не мясник на бойне. Парень сам бы не решился - вот Джозефс ему и помог. В
тот момент любой из  нас  мог  погубить  его  как  хирурга,  отказавшись  от
процедуры или дав ему время довести  себя  до  нервного  срыва,  но  Джозефс
заставил мальчишку взяться за дело.
   Джозефс умер прямо на столе.
   Игла вошла, все было нормально, а потом писарь тихо вздохнул и  умер.  На
сей раз рядом стоял доктор Арманд. Он  взял  руководство  в  свои  руки,  но
ничего не помогло.  А  мы  смотрели  этот  фильм  ужасов  по  второму  разу.
Появились те же четверо и унесли тело в морг - возможно, в той же корзине.
   Наш хирург и сам выглядел как труп. Доктор Арманд распорядился;
   - Вы двое идите по койкам, - сказал он Хостеттеру  и  мне.  -  Полковник,
после обеда зайдете в мой кабинет, я сделаю вам укол.
   Хостеттер покачал головой.
   - Нет, благодарю вас, - решительно ответил он. - Мой хирург и  сам  может
это сделать. - Он снял халат. Молодой паренек был ни жив ни мертв. Полковник
подошел к нему и потянул за руку. - Ладно, доктор, давай, а то  опоздаем  на
ленч. - С этими словами он влез иа стол и подставил свои ребра.
   Через несколько минут полковник уже надевал пижаму. Работа была  сделана,
и наш хирург снова выглядел человеком, хотя перепотел, как в бане.
   Я остановился, чтобы перевести дыхание. Джонс серьезно кивнул и произнес:
   - Теперь мне  ясно,  что  вы  хотели  сказать.  Да,  поступок  Хостеттера
требует, больше хладнокровия и мужества, чем любое сражение.
   - Да нет же, - вмешался Аркрайт. - Он хотел тебе  сказать  о  другом.  Он
имел в виду не полковника, а молодого врача. Доктору  пришлось  собраться  и
делать свое дело - причем не один раз, а дважды! Хостеттер только  поддержал
его.
   Я почувствовал себя старым и больным.
   - Одну секунду. Вы оба не  правы.  Помните,  я  определил  храбрость  как
состояние, в котором человек имеет  выбор...  и  идет  навстречу  опасности,
несмотря на свой страх. Нашего хирурга заставили принимать решения,  поэтому
он не в счет. Полковник Хостеттер был ветераном, закаленным в боях,  к  тому
же Джозефс подал ему пример. Нет, полковнику тоже не видать приза как  своих
ушей.
   - Но это несправедливо, - возмутился Джонс. - Конечно,  ваш  Джозефс  был
храбрецом, но если уж он едва заставил себя пойти на стол, то полковнику это
было вчетверо труднее. Ведь вам наверняка уже всем казалось, что любой,  кто
попадет на этот стол, живым оттуда не слезет.
   - Да-да, - подхватил я. - Именно так мне и казалось. Но ты не  даешь  мне
закончить. Я точно знаю, что приз  за  храбрость  заслужил  именно  Джозефс.
Видишь ли, вскрытие показало, что у него не было воздушной эмболии.  Джозефс
умер от страха.

[В оригинале - в перевернутом виде :
ОТВЕТ:  Я   закамуфлировал  его,  чтобы  вы   не  сразу  догадались;  изъян
заключается  в том,  что это правдивая  история. Я  сам там был.  Я поменял
имена, место действия и даты, но не события.]



   Роберт  ХАЙНЛАЙН
   НА СКЛОНАХ ВЕЗУВИЯ
   пер. С. Трофимова
Когда  Советский  Союз  отверг  наши  предложения по  контролю  за  атомным
оружием, я  плюнул на  "Спасение мира". Хватит!  Никаких больше проповедей.
Никаких  попыток предупредить  о  смертельной опасности.  С меня  довольно!
   Через полтора года, на закате 47-го, я отказался  от  прежних  убеждений.
Если события нельзя остановить откровенным описанием последствий,  возможно,
стоит сгустить краски, обратившись к жанру фантастики.
   И вновь меня постигло разочарование.
   Через пятнадцать лет мы пережили огромную панику, когда Советы разместили
на Кубе ракеты средней дальности. Потом их убрали, во всяком случае, так нам
сказали, и паника улеглась. Но почему? Почему  мы  успокоились  и  сейчас  и
тогда? Сколько  лет  уже  советские  подводные  лодки  шныряют  вдоль  обеих
побережий! Будем  надеяться,  что  они  вооружены  рогатками?  Или  дамскими
пуховками?
   Эта история сегодня еще более актуальна, чем тридцать лет назад, когда  я
ее написал; опасность стала неизмеримо больше.
   И вновь мое предупреждение останется без внимания. Не оно  не  отнимет  у
вас много времени; оно не так и велико - всего около 2200 слов.


- Пэдди,  можешь пожать руку парню, который  сделал атомную бомбу, - сказал
профессор Уорнер,  обращаясь к бармену.  - Он и Эйнштейн  слепили ее как-то
вечером на кухне.
   - С помощью четырехсот других ребят, - добавил незнакомец, слегка повышая
голос, чтобы перекричать грохот подземки.
   - Не будем углубляться в детали.  Пэдди,  это  доктор  Мэнсфилд.  Джерри,
познакомься с Пэдди... Эй, Пэдди, я забыл твою фамилию.
   - Фрэнсис К. Хьюс, - представился бармен,  вытерев  руку  и  протянув  ее
гостю. - Рад познакомиться с другом профессора Уорнера.
   -- Я тоже рад встрече с вами, мистер Хьюс.
   - Называйте меня Пэдди, как все. А вы действительно один из  тех  ученых,
которые создали атомную бомбу?
   - Боюсь, что так.
   - Да простит вас Господь. И вы тоже из Нью-йоркского университета?
   - Нет, я перебрался в новую лабораторию Брукхэвена.
   - Ясненько.
   - Бывали там когда-нибудь?
   Хьюс покачал головой.
   - Единственное место, куда я езжу, так это домой, в Бруклин. Но  я  читаю
газеты.
   - Пэдди привык к подушкам  и  тапочкам,  -  объяснил  Уорнер.  -  Слушай,
старина, а что ты будешь делать, если они сбросят бомбу  на  Нью-Йорк?  Ведь
тогда твой распорядок, пожалуй, нарушится?
   Бармен поставил перед ними заказанные напитки и налил себе пива.
   - Если это все, что мне угрожает,  то  я,  пожалуй,  доживу  до  глубокой
старости, не слезая со своей диванной подушки.
   На секунду веселое лицо профессора Уорнера омрачилось;  он  посмотрел  на
свой бокал, словно джин в нем внезапно превратился в полынь.
   - Хотел бы я иметь твой оптимизм, Пэдди, но у  меня  его  нет.  Рано  или
поздно это все равно произойдет.
   - Не надо шутить такими вещами, профессор.
   - А я и не шучу.
   - Опять решили посмеяться?
   - Хотел бы, да не могу. Спроси его, создателя этой чертовой штуки.
   Хьюс вопросительно поднял брови, и Мэнсфилд пояснил:
   - Я вынужден согласиться с профессором Уорнером. Они могут сделать это...
я имею в виду атомную бомбардировку Нью-Йорка. И мое мнение основано  не  на
догадках, а на проверенных фактах. А раз могут, то скорее всего и сделают.
   - Кто такие "они"? - спросил бармен. - Вы имеете в виду русских?
   - Не обязательно. Любого, кто разработает  оружие,  способное  уничтожить
нас.
   - Все верно, -  согласился  Уорнер.  -  Каждому  хочется  пнуть  толстого
богатого мальчишку. Нам завидуют и нас ненавидят. Мы живы только потому, что
ни у кого из них нет оружия, необходимого для тотального уничтожения -  пока
нет!
   - Одну минуту, джентльмены... - вмешался Хьюс. - Я  вас  не  понимаю.  Вы
говорите, что какие-то страны хотя разрушить Нью-Йорк атомными  бомбами?  Но
как они их  сделают?  Разве  производство  атомного  оружия  не  держится  в
секрете? Или вы считаете, что, пока мы зевали по  сторонам,  какой-то  шпион
уже разнюхал тайну?
   Мэнсфилд взглянул на Уорнера, повернулся к бармену и мягко сказал:
   - Мне очень жаль смущать ваш душевный покой, мистер Хьюс, то есть  Пэдди,
но в этой области нет никаких секретов.  Любая  страна,  которая  пойдет  на
определенные трудности и затраты, может создать свое атомное оружие.
   - Это официальное  мнение,  -  добавил  Уорнер,  -  и  поскольку  в  мире
торжествует политика силы, то совершенно ясно, что  над  созданием  атомного
оружия сейчас работает целая дюжина стран.
   Хьюс смутился, но затем его лицо прояснилось:
   - А-а, я понял, что вы хотите сказать. Конечно,  со  временем  они  могут
докопаться до решения задачи сами. Но в таком случае, джентльмены, позвольте
налить вам еще по одной, и давайте выпьем за крушение их  надежд.  Не  стоит
волноваться о том, что может произойти  через  двадцать  лет.  При  нынешнем
сумасшедшем движении на  дорогах  ни  один  из  нас,  вероятно,  столько  не
протянет.
   Мэнсфилд удивленно поднял брови.
   - А почему именно двадцать лет, Пэдди?
   - Ну... Кажется, я читал что-то в газетах. Так говорил тот генерал... как
его? Главный босс во всем этом ядерном бизнесе.
   Мэнсфилд небрежным взмахом руки послал генерала подальше.
   - Чушь! Его оценка совершенно  безосновательна.  Типичное  патриотическое
бахвальство. Времени почти не осталось.
   - Что значит - почти? - спросил Хьюс. Мэнсфилд пожал плечами.
   - А что бы ты сделал, Пэдди, - с любопытством поинтересовался  Уорнер,  -
если бы узнал, что какая-то страна уже изготовила атомную бомбу? И  что  эта
страна как раз из тех, кому мы не нравимся?
   По стойке прошелся кот - любимец бара. Хьюс задумчиво скормил ему  ломтик
сыра и ответил:
   - У меня нет вашего образования, джентльмен