в болезненное забытье,  потому
что  проснулся,  услышав голос Шарлотты, его жены:  "Делос!  Ну-ка
немедленно иди домой! Ты что, хочешь простудиться и умереть?!"
     Бедная  Шарлотта!  Она была ему хорошей женой,  действительно
хорошей. Харриман не сомневался, что, умирая, она жалела только об
одном  - о том, что некому будет о нем позаботиться. И не ее вина,
что ей не дано было разделить его мечту, его тягу к звездам.

     Когда  они  пошли над обратной стороной Луны, Чарли  приладил
гамак  к  правому иллюминатору. Харриман разглядывал  знакомые  по
тысячам   фотоснимков   черты  лунной   поверхности   с   каким-то
ностальгическим  восторгом - как-будто его  ждало  возвращение  на
родину.  Вскоре  они  вновь  очутились  над  обращенной  к   Земле
стороной,  и  Макинтайр медленно снизился, готовясь к  посадке  на
востоке от моря Плодородия, в десяти милях от Луна-Сити.
     Учитывая  обстоятельства, посадка прошла  не  так  уж  плохо.
Макинтайр садился без наводок с поверхности и без второго  пилота,
который  следил бы за радаром. Стараясь опустить корабль  помягче,
он  увлекся  маневром и промахнулся миль на тридцать в сторону  от
намеченной  точки,  но тем не менее сделал все,  что  было  в  его
силах. Немного, конечно, их все-таки тряхнуло.
     Когда осела взметенная дюзами пыль, в рубке появился Чарли.
     - Как там наш пассажир? - встревоженно спросил Макинтайр.
     -  Сейчас  погляжу, но ручаться ни за что не  стану:  это  не
самая лучшая твоя посадка. Мак.
     - Черт побери, я и так сделал все, что мог!
     - Я знаю, капитан. Не обращай на меня внимания.
     Пассажир  был  жив и в сознании, хотя из носа  у  него  текла
кровь,  а  у  губ  пузырилась розовая пена. Он безуспешно  пытался
выбраться  из  гамака, и Чарли с Макинтайром,  вдвоем,  освободили
наконец его от ремней безопасности.
     - Где скафандры? - спросил Харриман первым делом.
     -  Спокойно,  мистер Харриман. Вам нельзя  выходить  в  таком
состоянии. Сначала мы должны оказать вам первую помощь.
     -  К  черту  первую помощь! Скафандры! Они молча подчинились.
Левая   нога  у  Харримана  почти  не  двигалась,  и  им  пришлось
сопровождать его через шлюз и по трапу. Но на Луне он весил  всего
фунтов двадцать, так что это было не трудно. Они отыскали место  в
пятидесяти  ярдах от корабля и усадили Харримана спиной  к  камню,
чтобы он видел окрестности.
     Макинтайр прислонил свой шлем к шлему старика и сказал:
     -  Мы  оставим вас пока здесь наслаждаться пейзажем,  а  сами
подготовимся к переходу до города. Это не так далеко, миль  сорок,
но надо взять запасные баллоны с воздухом, питание и все такое. Мы
скоро вернемся.
     Харриман  молча кивнул и на удивление крепко сжал их  руки  в
перчатках.
     Он  сидел,  почти не шевелясь, и только гладил руками  лунный
грунт рядом с собой, с удивлением ощущая, как слабо его тело давит
на поверхность. В сердце его наконец-то воцарился покой. Боль куда-
то  ушла. Он исполнил-таки свою мечту и попал, куда стремился  всю
жизнь.  Над горизонтом, словно гигантский зелено-голубой  спутник,
висела  Земля  в  последней четверти. Еще выше  сияло  с  черного,
усыпанного  звездами неба Солнце. А под ним была Луна, сама  Луна.
Он на Луне, черт побери!
     Харриман  откинулся  назад,  каждой  своей  клеточкой  ощущая
накативший, словно прилив, покой.
     На мгновение он задумался, и ему снова показалось, что кто-то
зовет его по имени. Глупо, подумал Харриман, я действительно стар,
и мне мерещится всякая всячина...

     В кабине корабля Чарли и Мак прилаживали к носилкам заплечные
ремни.
     -  Отлично,  -  сказал  Макинтайр. -  Сойдет.  Надо  привести
старика. Пора двигаться.
     - Я его принесу, - ответил Чарли. - Он почти ничего не весит.
     Чарли  отсутствовал дольше, чем ожидал Макинтайр, и  вернулся
один. Макинтайр подождал, пока он закроет шлюзовую камеру и снимет
шлем.
     - Что случилось?
     -   Носилки   можно  оставить,  капитан.  Они  нам   уже   не
понадобятся. - Он помолчал, потом добавил: - Старик умер. Я сделал
все, что нужно.
     Макинтайр молча наклонился и поднял с пола широкие  лыжи  для
передвижения по лунной пыли. Чарли сделал то же самое.  Затем  они
закинули на плечи запасные баллоны с воздухом и вышли из корабля.
     Наружный люк шлюзовой камеры так и остался открытым.






                            РОБЕРТ ХАЙНЛАЙН
                         ВЗРЫВ ВСЕГДА ВОЗМОЖЕН

     Пер. с англ. Ф. Мендельсон


     - Положите ключ на место!
     Человек,   к  которому  это  относилось,  медленно  повернулся   и
взглянул  на  говорившего.  Лица нельзя было  разглядеть  под  странным
шлемом тяжелого медно-кадмиевого панциря.
     - Какого черта, док?
     Они  смотрели  друг на друга как два гладиатора, ожидающие  только
сигнала  к  бою.  Голос первого прозвучал из-под  маски  тоном  выше  и
повелительнее:
     -  Вы меня слышали, Харпер? Положите немедленно ключ и отойдите от
этого триггера! Эриксон!
     Из  дальнего  угла  контрольного зала к  ним  приблизилась  третья
фигура в панцире.
     - В чем дело, док?
     -  Харпер  отстранен  от  дежурства.  Пошлите  за  его  сменщиком!
Дежурным инженером назначаетесь вы.
     - Хорошо.
     Судя по голосу и манерам, третий был флегматиком, - казалось,  что
все  происходящее его нисколько не касается. Инженер, которого подменил
Эриксон, положил гаечный ключ на место.
     -   Слушаюсь,  доктор  Силард!  Только  и  вы  пошлите  за   своим
сменщиком. Я потребую немедленного разбора дела!
     Возмущенный  Харпер  круто повернулся  и  пошел  к  двери  Силарду
пришлось  дожидаться  сменщика  минут  двадцать.  Это  были  неприятные
минуты. Может быть, он поторопился. Возможно, он вообще напрасно решил,
что Харпер не выдержал напряжения работы с самой опасной машиной в мире
-  комплексным  атомным реактором. Но если он и  ошибся,  то  ошибка  в
нужную  сторону, ибо в этом деле заскоки недопустимы, потому что  любой
заскок  может  привести к атомному взрыву почти десяти тонн  урана-238,
урана-235 и плутония.
     Силард  попробовал  представить,  что  тогда  будет.  Ему  это  не
удалось.  Он  слышал,  что мощность атомного взрыва  урана  превосходит
мощность тринитротолуола в двадцать миллионов раз, но эта цифра  ничего
ему  не  говорила. Он пытался думать о реакторе как о сотнях  миллионов
тонн самого сильного взрывчатого вещества или о тысячах Хиросим. И  это
тоже  не  имело  смысла. Однажды он видел взрыв  атомной  бомбы  -  его
пригласили для проверки психической реакции персонала ВВС. Но он не мог
себе представить взрыва тысячи таких бомб - его разум отступал.
     Возможно,   инженерам-атомщикам  это  удается.  Возможно,   с   их
математическими    способностями   и   ясным   пониманием    процессов,
происходящих там, в недрах реактора, они живо представляют себе,  какое
непостижимо  ужасное чудовище заперто за щитом. И  если  это  так,  нет
ничего удивительного, что их преследует страх и искушение...
     Силард   вздохнул.   Эриксон  оторвался  от   приборов   линейного
резонансного ускорителя.
     - Что случилось, док?
     - Ничего. Мне жаль, что пришлось отстранить Харпера.
     Силард уловил подозрительный взгляд невозмутимого скандинава.
     -  А вы, часом, сами не того, док? Иногда и белые мыши, вроде вас,
тоже взрываются...
     -  Я? Не думаю. Я боюсь этой штуковины. И был бы сумасшедшим, если
бы не боялся.
     -  Я  тоже,  - сумрачно ответил Эриксон и опять занялся настройкой
регулятора ускорителя.
     Сам   ускоритель  находился  за  щитом  ограждения  -  его  сопло,
извергающее  поток  разогнанных  до немыслимых  скоростей  элементарных
частиц  на  бериллиевый стержень в центре самого реактора, исчезало  за
вторым  щитом, расположенным между ускорителем и реактором. Под ударами
этих  частиц  бериллий испускал нейтроны, которые разлетались  во  всех
направлениях, пронизывая массу урана. Некоторые нейтроны, сталкиваясь с
атомами   урана,  разбивали  их  и  вызывали  деление   ядер.   Осколки
превращались в новые элементы - барий, ксенон, рубидий - в  зависимости
от  того,  как  делилось ядро. Новые элементы - как правило,  нестойкие
изотопы  -  в процессе радиоактивного распада и цепной реакции  в  свою
очередь делились на десятки других элементов.
     Но  если  вторичное  превращение элементов не представляло  особой
опасности,  то первичное, когда раскалывались атомы урана,  высвобождая
энергию чудовищную и невообразимую, - это превращение было самым важным
и самым рискованным.
     Потому   что   уран,   превращаясь  под  действием   бомбардировки
нейтронами  в  атомное  топливо, при делении  тоже  испускал  нейтроны,
которые могли попасть в другие атомы урана и в свою очередь вызвать  их
деление. И если возникали благоприятные условия для цепной реакции, она
могла  выйти из-под контроля и в какое-то неуловимое мгновение, в  одну
микросекунду,  перерасти в атомный взрыв, перед которым  атомная  бомба
показалась бы детской хлопушкой. Взрыв такой силы настолько превосходил
бы  все известное человечеству, что представить его было немыслимо, как
нельзя  представить собственную смерть. Этого можно бояться,  но  этого
нельзя понять.
     И  тем  не  менее  для  того, чтобы промышленный  атомный  реактор
работал, реакцию атомного распада необходимо было поддерживать на грани
атомного  взрыва.  Бомбардировка  ядер  урана  нейтронами  бериллиевого
стержня  забирала  гораздо больше энергии, чем  ее  высвобождалось  при
первичном  делении. Поэтому для работы реактора было необходимо,  чтобы
каждый  атом,  расщепленный  нейтронами бериллиевого  стержня,  в  свою
очередь вызывал расщепление других атомов.
     И  в  равной  степени  было необходимо, чтобы эта  цепная  реакция
постоянно затухала. В противном случае вся масса урана взорвалась бы за
такой  ничтожно  малый промежуток времени, что его невозможно  было  бы
измерить никакими способами. Да и некому было бы измерять.
     Инженеры-атомщики   контролировали  работу  реактора   с   помощью
"триггеров"  - слово, под которым подразумевались линейный  резонансный
ускоритель,  бериллиевый  стержень, кадмиевые замедлители,  контрольные
приборы,  распределительные  щиты и источники  энергии.  Иначе  говоря,
инженеры могли понижать или повышать интенсивность нейтронного  потока,
уменьшая  или  увеличивая скорость реакции, могли с  помощью  кадмиевых
замедлителей  менять "эффективную массу" реактора и могли,  сверяясь  с
показаниями  приборов, определять, что реакция укрощена - вернее,  была
укрощена  мгновение  назад. Знать же о том, что происходит  в  реакторе
сейчас,  они не могли, потому что скорость элементарных частиц  слишком
велика. Инженеры походили на птиц. летящих хвостами вперед: они  видели
путь,  который уже пролетели, но никогда не знали, где они находятся  в
данную секунду и что их ждет впереди.
     И  тем не менее инженер, и только он один, должен был обеспечивать
высокую  производительность  реактора и одновременно  следить  за  тем,
чтобы цепная реакция не перешла критической точки и не превратилась  во
взрыв.
     А  это  было  невозможно. Инженер не мог быть уверен и никогда  не
был до конца уверен, что все идет хорошо.
     Он  мог  работать  с полной отдачей, используя весь  свой  опыт  и
глубочайшие  технические  знания,  чтобы  свести  роль  случайности  до
математически  допустимого минимума, однако слепые законы  вероятности,
которые, по-видимому, господствуют в царстве элементарных частиц, могли
в любой момент обратиться против него и обмануть самые тонкие расчеты.
     И  каждый  инженер-атомщик это знал. Он знал, что ставит на  карту
не  только свою жизнь, но и бесчисленные жизни. Потому что никто не мог
толком предугадать, во что выльется такой взрыв. Наиболее консервативно
настроенные  ученые  считали, что взрыв реактора  не  только  уничтожит
завод  со  всем его персоналом, но заодно поднимет на воздух  ближайший
многолюдный  и  весьма оживленный железнодорожный узел  на  линии  Лос-
Анджелес-Оклахома и зашвырнет его миль на сто к северу.
     Официальная, более оптимистическая точка зрения, согласно  которой
и   было  получено  разрешение  на  установку  промышленного  реактора,
основывалась  на математических выкладках Комиссии по атомной  энергии,
предусматривавших,  что  масса урана дезинтегрируется  на  молекулярном
уровне, - таким образом, процесс локализуется прежде, чем захватит  всю
массу и приведет ее к взрыву.
     Однако инженеры-атомщики в большинстве своем не очень-то верили  в
официальную теорию. Они относились к теоретическим предсказаниям именно
так,  как они того заслуживали, то есть не доверяли им ни на грош, пока
эти теории не были подтверждены опытом.
     Ни  один рулевой, ни один генерал, ни один хирург никогда  еще  не
нес  такого  бремени повседневной постоянной ответственности  за  жизнь
своих  собратьев, какую взваливали на себя инженеры каждый  раз,  когда
прикасались к регуляторам настройки или считывали показания приборов.
     Поэтому  инженеры-атомщики должны были обладать не  только  острым
умом,  знаниями  и  опытом, но также иметь соответствующий  характер  и
неослабевающее чувство ответственности. Для этой работы отбирались люди
чуткие,   интеллигентные,  которые  могли   до   конца   осознать   всю
значительность  доверенного им дела, - другие  здесь  не  годились.  Но
бремя    постоянной   ответственности   было   слишком   тяжелым    для
интеллигентных, чутких людей.
     Поневоле     возникала    психологическая    неустойчивость.     И
помешательства становились профессиональным заболеванием.

     Доктор  Каммингс  наконец  появился,  застегивая  на  ходу  пряжки
защитного панциря, непроницаемого для радиации.
     - Что произошло? - спросил он Силарда.
     - Пришлось отстранить Харпера.
     -  Так я и думал. Я его встретил на выходе. Он был зол как черт  и
так на меня зыркнул...
     -   Представляю.  Он  требует  немедленного  разбора.  Поэтому   и
пришлось послать за вами.
     Каммингс   кивнул.  Потом,  мотнув  головой  в  сторону  инженера,
безликой фигуры в панцире, спросил:
     - Кого мне сегодня опекать?
     - Эриксона.
     - Ну что ж, неплохо. Квадратноголовые не сходят с ума, а, Густав?
     Эриксон на мгновение поднял голову, буркнул: "Это уж ваше дело"  -
и снова погрузился в свои вычисления.
     -  Похоже,  психиатры не пользуются здесь особой популярностью?  -
проговорил  Каммингс, обращаясь к Силарду. - Ну ладно.  Смена  принята,
сэр.
     - Смена сдана, сэр.
     Силард   прошел   через  зигзагообразный  коридор  между   щитами,
окружающими контрольный зал. В раздевалке за последним щитом  он  вылез
из  своего похожего на жесткий скафандр панциря, поставил его в нишу  и
вошел  в  лифт. Кабина лифта остановилась глубоко внизу -  на  площадке
пневматической подземной дороги. Он отыскал пустую капсулу, сел в  нее,
завинтил  герметическую  дверцу и откинулся на  сиденье,  чтобы  резкое
ускорение подействовало не так сильно.
     Пять  минут  спустя  он  уже  стучал  в  дверь  кабинета  генерал-
директора, в двадцати милях от реактора.
     Собственно  промышленный реактор был выстроен  в  котловине  среди
пустынных  холмов  аризонского плато. Все, что не являлось  необходимым
для  непосредственного управления реактором - административные корпуса,
телевизионная  станция  и  тому подобное,  -  располагалось  далеко  за
холмами.  Здания этих подсобных служб были выстроены из  самых  прочных
материалов, какие только могла создать инженерная мысль. Таким образом,
оставалась надежда, что если день "X" когда-нибудь придет, у обитателей
этих  зданий  будет  примерно  столько же шансов  спастись,  сколько  у
человека, вздумавшего спуститься в бочке по Ниагарскому водопаду.
     Силард  постучал  еще раз. Его встретил секретарь Штейнке.  Силард
помнил  его историю болезни. В прошлом один из самых блестящих  молодых
инженеров,   он  вдруг  утратил  всякую  способность  к  математическим
операциям.  Типичный случай истерии, но бедняга ничего не мог  с  собой
поделать. Впрочем, у него хватило силы воли не бросить работу, и он был
переквалифицирован для административной службы.
     Штейнке  пригласил  Силарда  в личный  кабинет  генерал-директора.
Харпер  был уже там и ответил на его приветствия с ледяной вежливостью.
Генерал-директор, как всегда приветливый и радушный, показался  Силарду
усталым, словно круглосуточное напряжение исчерпало его силы.
     -  Входите,  доктор, входите! Садитесь. А теперь  расскажите,  что
там стряслось. Признаться, я удивлен. Я всегда считал Харпера одним  из
самых надежных инженеров.
     - А я и не говорю, что он ненадежен, сэр.
     - Значит?
     -  Он,  может быть, вполне здоров, но ваши инструкции не позволяют
мне рисковать.
     - Совершенно верно.
     Генерал-директор  смущенно  взглянул  на  инженера,  сидевшего   в
напряженной выжидающей позе, потом снова обратился к Силарду:
     - Может быть, вы все-таки объясните, что произошло?
     Силард тяжело вздохнул.
     -   Находясь   на   дежурстве  в  качестве   психолога-наблюдателя
контрольного зала, я заметил, что дежурный инженер чем-то озабочен: его
реакции  показались мне необычно замедленными. Я изучал этот  случай  в
течение  нескольких дней, и внеслужебные наблюдения показали,  что  его
рассеянность  возрастает.  Например, играя  в  бридж,  он  неоднократно
переспрашивал, какая предложена ставка, чего раньше с ним не случалось.
Были и другие аналогичные признаки. Короче говоря, сегодня в пятнадцать
одиннадцать, находясь на дежурстве, я заметил, что Харпер  без  всякого
видимого   повода   с   отсутствующим   видом   взял   гаечный    ключ,
предназначенный  только  для фланцев водяных  щитов,  и  приблизился  к
триггеру. Я отстранил его от дежурства и отослал из контрольного зала.
     -  Шеф!  -  воскликнул было Харпер, но тут же взял себя в  руки  и
продолжал  уже спокойнее: - Если бы этот провидец мог отличить  гаечный
ключ  от осциллографа, он бы понял, что я хотел сделать. Ключ лежал  не
на  своем  месте. Я это заметил и взял его, чтобы положить в  ящик.  По
дороге я остановился и только взглянул на приборы.
     Генерал-директор вопросительно посмотрел на Силарда.
     -  Возможно,  что  это  правда, - проворчал тот  упрямо.  -  Будем
считать,  что это чистая правда, но это не меняет моего диагноза.  Ваше
поведение изменилось, ваши поступки нельзя предсказать заранее, и я  не
могу  допустить вас к ответственной работе без полного и  всестороннего
обследования.
     Генерал-директор  Кинг вздохнул и забарабанил пальцами  по  столу.
Потом медленно заговорил, обращаясь к Харперу:
     -  Послушай, ты славный парень, и поверь мне, я знаю, каково  тебе
сейчас. Но избежать этого нельзя, невозможно - тебе придется пройти все
психометрические испытания и подчиниться решению врачей.
     Кинг помолчал, но и Харпер хранил бесстрастное молчание.
     -  Знаешь  что, сынок, а почему бы тебе не взять отпуск? А  потом,
когда  вернешься,  ты  пройдешь эти испытания или просто  перейдешь  на
другую работу, подальше от нашей бомбы, как пожелаешь...
     Кинг  посмотрел на Силарда, и тот одобрительно кивнул. Но  Харпера
это предложение нисколько не смягчило.
     -  Нет, шеф! - отрезал он. - Так дело не пойдет. Разве вы сами  не
видите,  в чем тут загвоздка? В проклятой постоянной слежке! Кто-нибудь
все  время  стоит у тебя за спиной и ждет, что ты рехнешься. Невозможно
даже  побриться  в  одиночестве. Мы нервничаем из-за  всяких  пустяков,
потому  что  боимся,  как бы какой-нибудь ученый  муж,  сам  наполовину
сумасшедший, не вообразил, что мы теряем разум. Боже правый,  так  чего
же вы после этого хотите?
     Облегчив  душу,  Харпер ударился в противоположную  крайность,  но
смирение ему не очень-то шло.
     -  Ну  и распрекрасно! Мне не понадобится смирительная рубашка,  я
спокойн