"Шумный" Райслинг был джетменом второго класса - с  глазами  не  хуже
ваших, - когда имел неосторожность наняться на круговой рейс к  астероидам
в окрестностях старика Джови  на  КК  "Тетеревятник".  В  те  дни  наемные
экипажи не отягощались ничем; общество Ллойда расхохоталось бы вам в  лицо
при  упоминании  о  страховке  космонавта.   Об   Актах   по   космической
безопасности и не слыхивали, а Компания отвечала лишь за оплату -  если  и
когда.  Так  что  половина  кораблей,  ушедших  за  Луна-Сити,  так  и  не
вернулась. Космонавты не ведали осторожности; и охотнее всего  подряжались
за акции, причем любой из них  держал  бы  пари,  что  сможет  сигануть  с
двухсотого этажа Харримановской башни и  благополучно  приземлиться,  если
вы, конечно, предложите три к двум и позволите нацепить резиновые каблуки.
     Джетмены были самыми беспечными из  всей  корабельной  братии,  но  и
самыми вредными. По сравнению с ними мастера, радисты и астрогаторы (в  те
дни еще не было ни суперов ни стюардов) были  изнеженными  вегетарианцами.
Джетмены  знали  слишком  много.  Многие  доверяли  способностям  капитана
благополучно опустить корабль на землю; джетмены знали, что это  искусство
беспомощно против слепых и припадочных дьяволов, закованных в двигатели.
     "Тетеревятник" был первым из харримановских кораблей, переведенных  с
химического топлива  на  ядерный  привод...  вернее,  первым,  который  не
взорвался при этом. Райслинг хорошо знал этот корабль -  это  была  старая
лоханка,  приписанная  к  Луна-Сити  и  курсировавшая   по   маршруту   от
орбитальной станции Нью-Йорк-Верх к  Лейпорту  и  обратно  -  пока  ее  не
перепаяли для глубокого космоса. Райслинг работал на  ней  и  на  маршруте
Луна-Сити, и во время первого глубокого рейса к Сухим Водам на Марс и - ко
всеобщему изумлению - обратно.
     К тому времени, как он нанялся на юпитерианский  круговой  рейс,  ему
следовало бы стать главным инженером, но после Суховодного пионерского его
вышибли, внеся в черный список, и высадили в Луна-Сити за то,  что  вместо
слежения за приборами он провел время, сочиняя припев и  несколько  строф.
Песенка  была   препакостная:   "Шкипер   -   отец   своему   экипажу"   с
буйно-непечатным последним куплетом.
     Черный список его не волновал. В Луна-Сити у  китайского  бармена  он
выиграл аккордеон, смошенничав на один  палец,  и  продолжал  существовать
дальше пением для шахтеров  за  выпивку  и  чаевые,  пока  быстрый  расход
космонавтов не заставил местного агента Компании дать ему еще  один  шанс.
Год-другой он подержал нос  в  чистоте  на  Лунном  маршруте,  вернулся  в
глубокий космос,  помог  Венусбургу  приобрести  зрелую  репутацию,  давал
представления на пляжах  Большого  канала,  когда  в  древней  марсианской
столице возникла вторая колония, ну и отморозил уши и пальцы ног во втором
рейсе на Титан.
     В те дни все делалось быстро. Раз уж  двигатели  на  ядерном  приводе
пришлись  ко  двору  какому-то  количеству  кораблей,  выход  из   системы
Луна-Терра зависел лишь от наличия экипажа.  Джетмен  был  редкой  птахой:
защита урезалась до минимума, чтобы сэкономить на весе, и женатые  мужчины
не часто имели желание рисковать на радиоактивной сковородке.  Райслинг  в
папаши не собирался, так что в золотые деньки бума заявок на  него  всегда
был спрос. Он пересек и перепересек систему,  распевая  вирши,  кипящие  у
него в голове, и подыгрывая себе на аккордеоне.
     Мастер "Тетеревятника" его знал: капитан  Хикс  был  астрогатором  во
время первого рейса Райслинга на этом корабле.
     - Добро пожаловать домой, Шумный, - приветствовал он Райслинга. -  Ты
трезв или мне самому расписаться в книге?
     - Шкипер, как можно надраться местным  клопомором?  Он  расписался  и
пошел вниз, волоча аккордеон. Десятью минутами позже он вернулся.
     - Капитан, - заявил он мрачно, - барахлит второй двигатель. Кадмиевые
поглотители покорежены.
     - При чем здесь я? Скажи чифу.
     - Я сказал, но он уверяет, что все будет о'кей. Он ошибается. Капитан
указал на книгу.
     - Вычеркивай  свое  имя  и  вали  отсюда.  Через  тридцать  минут  мы
поднимаем корабль.
     Райслинг посмотрел на него, пожал плечами и снова пошел вниз.


     До спутников Юпитера пилить долго; керогаз  класса  "ястреб",  прежде
чем выйти в свободный полет, обычно продувается три вахты. Райслинг держал
вторую. Глушение реактора в те времена  производилось  вручную  с  помощью
масштабного  верньера  и  монитора  контроля   опасности.   Когда   прибор
засветился  красным,  Райслинг  попытался  подкорректировать   реактор   -
безуспешно.
     Джетмены не ждут - потому они  и  джетмены.  Он  задраил  заглушку  и
взялся выуживать "горячие" стержни щипцами. Погас свет, Райслинг продолжал
работу. Джетмен обязан знать машинное отделение, как язык знает зубы.
     Райслинг мельком глянул поверх свинцового щита в  тот  момент,  когда
погас свет. Голубое радиационное  свечение  ему  ничуть  не  помогало;  он
отдернул голову и продолжал удить на ощупь.
     Закончив работу, он воззвал в переговорную трубу:
     - Второй двигатель накрылся. И, задницы куриные, дайте сюда свет!
     Свет там был - аварийная цепь, - но не для него. Голубой радиационный
мираж был последним, на что отреагировал его зрительный нерв.

       Пока Пространство и время, крутясь, ставят звездный балет,
       Слезы преодоленных мук серебряный сеют свет.
       И башни истины, как всегда, охраняют Большой канал,
       Никто отраженья хрупкие их не тронул, не запятнал.
       Народа уставшего плоть и мысль сгинули без следа,
       Хрустальные слезы былых богов вдаль унесла вода,
       И в сердце Марса не стало сил, и хладен простор небес,
       И воздух недвижимый пророчит смерть тем, кто еще не исчез...
       Но Шпили и Башни в честь Красоты слагают свой мадригал,
       Придут времена, и вернется она сюда, на Большой канал!
                            (Из сборника "Большой канал", с разрешения
                            "Люкс Транскрипшин, Лтд", Лондон и Луна-сити.)


     На обратной петле Райслинга высадили на Марс в  Сухих  Водах,  ребята
пустили шляпу по кругу, а шкипер сделал  взнос  в  размере  двухнедельного
заработка. Вот и  все.  Финиш.  Еще  один  космический  боз,  которому  не
посчастливилось рассчитаться сразу, когда сбежала удача. Один зимний месяц
- или около того - он просидел в Куда-Дальше? с изыскателями и археологами
и, вероятно, смог бы  остаться  навсегда  в  обмен  на  песни  и  игру  на
аккордеоне. Но космонавты умирают, если сидят на месте; он заполучил место
на краулере до Сухих Вод, а оттуда - в Марсополис.
     Во времена расцвета столица была  хороша;  заводы  окаймляли  Большой
канал по обоим берегам и мутили древние воды мерзостью отходов. И так было
до тех пор, пока Трехпланетный договор не запретил разрушение древних руин
во благо коммерции; но половина стройных сказочных  башен  была  срыта,  а
оставшиеся приспособлены под герметические жилища землян.
     А Райслинг так и не увидел этих перемен, и никто не сказал ему о них;
когда он вновь "увидел" Марсополис,  он  представил  его  прежним,  таким,
каким город был до того, как его рационализировали для бизнеса.  Память  у
Райслинга была хорошей. Он стоял на прибрежной эспланаде, где  предавались
праздному покою  великие  Марсианской  Древности,  и  видел,  как  красота
эспланады разворачивается перед  его  слепыми  глазами  -  льдисто-голубая
равнина  воды,  не  движимая  прибоем,  не  тронутая  бризом,   безмятежно
отражающая резкие яркие звезды марсианского неба, а  за  водой  -  кружево
опор и летящие башни гения, слишком нежного для нашей громыхающей, тяжелой
планеты.
     В результате возник "Большой канал".
     Неуловимая перемена в миропонимании, давшая  ему  возможность  видеть
красоту Марсополиса - где красоты больше не было, - повлияла  не  всю  его
жизнь. Все женщины стали для него прекрасными. Он знал  их  по  голосам  и
подгонял внешность под звук. Ведь гадок душой тот, кто заговорит со слепым
иначе, чем ласково и дружелюбно; сварливые брюзги, не дающие мира  мужьям,
даже те просветляли голоса для Райслинга.
     Это населяло его мир красивыми женщинами  и  милосердными  мужчинами.
"Прохождение  темной  звезды",  "Волосы  Вероники",   "Смертельная   песня
вудсовского кольта" и прочие любовные баллады были прямым следствием того,
что его помыслы не были запятнаны липовыми мишурными истинами. Это  делало
его пробы зрелыми, превращало вирши в стихи, а иногда даже в поэзию.
     Теперь у него была масса  времени  для  размышлений,  времени,  чтобы
точнее подбирать слова и трепать стихи до тех пор, пока они как следуют не
споются у него в голове. Монотонный ритм "Реактивной песни" пришел к  нему
не когда он сам был джетменом, а позже, когда он путешествовал на попутках
с Марса на Венеру и просиживал вахту со старым корабельным товарищем.

            Когда все чисто, сдан отчет, вопросов больше нет,
            Когда задраен шлюз, когда нам дан зеленый свет,
            Зарплата - в норме, Бог - в душе, дорога - в никуда,
            Когда кивает капитан, и грянул взлет, тогда
            Верь двигателям!
            Слушай рев,
            Познай крушенье основ.
            Почуй на твердой койке,
            Что потроха все - в стойке,
            Познай безумной дрожи власть,
            Познай ракеты боль и страсть.
            Познай экстаз ее! Отпад!
            Стальные конусы торчат,
            В них - двигатели!

     В барах Венусбурга он пел новые песни и кое-что из старых. Кто-нибудь
пускал по кругу шапку; она возвращалась  с  обычной  выручкой  менестреля,
удвоенной или утроенной  в  знак  признания  доблести  духа,  скрытого  за
повязкой на глазах.
     Это была легкая жизнь. Любой космопорт был ему домом, любой корабль -
личным экипажем. Ни  одному  шкиперу  не  приходило  в  голову  отказаться
поднять на  борт  лишнюю  массу  слепого  Райслинга  и  помятого  ящика  с
аккордеоном; Райслинг  мотался  от  Венусбурга  до  Лейпорта,  Сухих  Вод,
Нью-Шанхая и обратно, когда скулеж начинал доставать его.
     Он  никогда  не  приближался  к  Земле  ближе   орбитальной   станции
Нью-Йорк-Верх. Даже подписывая контракт на "Песни космических  дорог",  он
сотворил свою закорючку в пассажирском лайнере где-то  между  Луна-сити  и
Ганимедом. Горовиц, первый его издатель, проводил на борту второй  медовый
месяц и услышал пение Райслинга на корабельной вечеринке. Горовиц на  слух
узнавал достойное для издательского дела; полный состав "Песен" был  напет
прямо на пленку в радиорубке того же корабля, прежде чем Горовиц  позволил
Райслингу исчезнуть  с  горизонта.  Следующие  три  тома  были  выжаты  из
Райслинга в Венусбурге, куда Горовиц заслал своего  агента,  чтобы  держал
Райслинга под градусом, пока тот не спел все, что вспомнил.
     "Взлет!" -  не  совсем  подлинный  Райслинг.  Многое,  без  сомнения,
принадлежит Райслингу, а "Реактивная песня"  несомненно  его,  но  большую
часть стихов собрали после его  смерти  у  людей,  которые  знали  его  во
времена странствий.
     "Зеленые холмы Земли" рождались двадцать лет. Самый ранний  известный
нам  вариант  был  сочинен  на  Венере  во  время  запоя   с   кем-то   из
подконтрактных приятелей еще до того, как Райслинг ослеп. В основном стихи
были про то, что намеревались наемные работяги сотворить на Земле, если  и
когда они ухитрятся оплатить все роскошества и позволят себе все же уехать
домой. Некоторые строфы были вульгарны, некоторые -  нет,  но  припев  был
явно тот же, что и в "Зеленых холмах".
     Мы точно знаем, откуда и когда пришла окончательная  версия  "Зеленых
холмов".
     Это произошло на Венере, на корабле с острова Эллис, предназначенного
для прямого прыжка к Великим Озерам, Иллинойс. Кораблем был старый "Сокол"
- самый юный в классе "ястреб" и первый примененный Харримановским Трестом
для новой политики транспортного обслуживания пассажиров экстра-класса  на
трассах с движением по расписанию между земными городами и любой колонией.
     Райслинг решил  прокатиться  на  нем  верхом  до  Земли.  Может,  его
собственная песня влезла ему под шкуру... а  может,  он  просто  возжаждал
увидеть еще разок родное плато Озарк.
     Компания больше не закрывала глаза  на  безбилетников;  Райслинг  это
знал, но ему никогда не приходило в голову, что правила могут относиться к
нему самому. Он старел - для космонавта, - но это никак не могло сказаться
на его привилегиях. Они были непреходящи - просто Райслинг знал, что он  -
одна из достопримечательностей космоса наряду с кометой Галлея, Кольцами и
грядой Брюстера. Он зашел через  люк  для  экипажа,  спустился  на  нижнюю
палубу и устроил себе логово  на  первой  же  пустой  противоперегрузочной
койке.
     Там  его  обнаружил  капитан,  делавший  на  последней  минуте  обход
корабля.
     - Ты что здесь делаешь? - вопросил он.
     - Тащусь на Землю, капитан, - Райслингу не требовались  глаза,  чтобы
различить четыре капитанские нашивки.
     - Но только не на этом корабле - ты знаешь правила. Живо сворачивайся
и катись отсюда. Мы поднимаем корабль.
     Капитан был молод; он всплыл уже  после  активной  зоны  Райслинговой
жизни, но Райслинг знал этот тип - пять лет в Харриман-Холле с курсантской
практикой на одном-единственном рейсе вместо крепкого опыта  на  рейсах  в
Системе. Двое мужчин не имели ничего общего ни  по  происхождению,  ни  по
духу: космос менялся.
     - Ну, капитан, вы же не поскупитесь на путешествие домой для  старого
человека.
     Офицер замешкался - несколько человек экипажа остановились послушать.
     - Я не могу этого сделать.  "Меры  Космической  Безопасности,  статья
шестая:  никому  не  следует  выходить  в  космос,  кроме  имеющих  на  то
разрешение членов экипажа зафрахтованного корабля  или  оплативших  проезд
пассажиров данного корабля в соответствии с уставом, вытекающим из  данных
правил". Вставай и выметайся.
     Райслинг развалился на койке, заложив руки за голову.
     - Меня вынуждают уйти, но будь я проклят, если пойду сам. Несите.
     - Мичман! Уберите этого человека.
     Корабельный полицейский уставился на верхнюю распорку.
     - Не могу сделать этого должным образом, капитан. Я потянул плечо.
     Прочие члены экипажа, присутствовавшие мгновением раньше, слились  по
цвету с переборкой.
     - Ладно, позовите рабочую команду!
     - Ай-ай, сэр, - полицейский тоже ушел.
     Вновь заговорил Райслинг:
     - Послушай, шкипер... давай  без  каких-то  там  обид.  У  тебя  есть
лазейка,  если  хочешь  отвезти  меня,  -  статья   "Космонавт,   терпящий
бедствие".
     - "Космонавт, терпящий бедствие", мой Бог! Ты - не космонавт терпящий
бедствие, ты - космический вымогатель. Я знаю тебя; ты годами  шатался  по
Системе.  Ладно,  на   моем   корабле   это   не   пройдет.   Эта   статья
предназначается, чтобы помочь в трудную  минуту  людям,  которые  потеряли
свои корабли, а не позволять кому-либо свободно болтаться по космосу.
     - Капитан, ты хочешь сказать, что я не потерял  свой  корабль?  После
последнего путешествия по найму я так и не побывал на Земле. Закон гласит,
что я имею право на обратный рейс.
     - Сколько лет назад это было? Ты потерял свой шанс.
     - Разве? В законе нет ни слова о  том,  когда  человек  воспользуется
обратным рейсом, закон говорит просто: человек его получит. Пойди, шкипер,
взгляни. Если я ошибся, я не только выйду на своих двоих, но еще  извинюсь
смиренно перед всем экипажем. Валяй - смотри. По-спортивному.
     Райслинг был готов к эху свирепого взгляда, но шкипер лишь отвернулся
и выдавился из отсека.  Райслинг  знал,  что  использовал  слепоту,  чтобы
поставить капитана в безвыходное положение, но это его не смущало - скорее
уж Райслинг наслаждался.
     Десятью минутами позже прозвучала сирена, по бычьему рогу переговорки
он услышал приказы для внешних постов. Когда мягкий вздох шлюзов и  легкий
звон в ушах не дали ему знать, что отрыв от земли  неминуем,  он  встал  и
пошаркал вниз,  в  машинное  отделение,  так  как  хотел  быть  поближе  к
двигателям, когда те рванут. На корабле класса "ястреб" провожатый ему  не
требовался.
     Неприятности начались во время второй вахты.  Райслинг  развалился  в
инспекторском кресле, поигрывая клавишами аккордеона и пытаясь разродиться
новой версией "Зеленых холмов".

                     Глотнуть бы воздуха без нормы
                     Там, где родился я на свет...

     и та-ра-ра-ра-ра-ра "Земли" - как надо не паковались.  Он  попробовал
еще раз.

                     Пускай меня излечат ветры,
                     Те, что обвили, облегли
                     Грудь милой матери-планеты,
                     Прохладные холмы Земли.

     Уже лучше, подумал он.
     - А как тебе это нравится, Арчи? - спросил он сквозь приглушенный рев
двигателей.
     - Ничего себе. Давай-ка трави целиком.
     Арчи Макдугал, старший джетмен, был старым другом по космосу и  барам
одновременно; много лет и миллионов миль назад  он  ходил  в  подручных  у
Райслинга.
     Райслинг сделал ему одолжение песней, затем сказал:
     - Вам, салагам, сладко живется. Все автоматическое.  Когда  я  крутил
такой красотке хвост, спать не приходилось.
     - Да и нам, салагам, пока не удается.
     Они поболтали на профессиональные темы; и  Макдугал  показал  дампинг
прямого  действия,  заменивший  ручные  верньеры,   которыми   пользовался
Райслинг. Райслинг щупал рычаги и задавал вопросы, пока не  ознакомился  с
новой установкой. У него все еще оставалась самонадеянная уверенность, что
он по-прежнему джетмен, а его нынешнее занятие трубадура -  просто  уловка
во время одного из пустяковых недоразумений с Компанией,  мол,  с  кем  не
бывает.
     - Вижу, что у тебя все  еще  стоят  старые  ручные  дампинг-блины,  -
заметил он, порхая ловкими пальцами по приборам.
     - Все, кроме приводов. Я их отсоединил: они заслоняли шкалы.
     - Тебе следует держать их в готовности. Может пригодиться.
     - Ну, не знаю. Я думаю...
     Райслинг так никогда и не узнал, что думал Макдугал, ибо в  этот  миг
на   волю   вырвалась   неприятность.   Макдугал   поймал   ее   сразу   и
непосредственно: радиоактивный пучок сжег его на месте.
     Райслинг почуял, что случилось. Сработали въевшиеся рефлексы прежнего
образа жизни. Он захлопнул заглушку и одновременно дал аварийный сигнал на
контрольный пульт. Затем Райслинг  вспомнил  о  свинченных  приводах.  Ему
пришлось долго шарить по углам, пока он не нашел их.  В  то  же  время  он
пытался выжать максимум пользы  из  радиационных  экранов.  Его  волновало
только, где лежат приводы. Все остальное здесь было для него на свету, как
в любом другом месте; он знал каждую кнопку, каждый рычаг так же, как знал
клавиши своего аккордеона.
     - Машинное! Машинное! Что за тревога?
     - Не входить! - крикнул Райслинг. - Здесь "горячо".
     Это "горячо", подобно солнцу пустыни, он чувствовал лицом и костями.
     После проклятий на все дурные головы за  неудачу  с  гаечным  ключом,
который был ему нужен, он поставил  приводы  на  место.  Затем  предпринял
попытку исправить положение вручную. Работа была долгая и  деликатная.  Но
вскоре он понял, что следует развалить двигатель, реактор и - все.
     Первым делом он доложился:
     - Контроль!
     - Контроль, айе!
     - Развалить третий двигатель - авария.
     - Это Макдугал?
     - Макдугал мертв. Райслинг на вахте. Оставайтесь на связи.
     Ответа не было; шкипер мог быть ошарашен, но не мог вмешаться в аврал
машинного отделения. Он должен был считаться  с  кораблем,  пассажирами  и
экипажем. Двери пришлось оставить закрытыми.
     Должно быть, еще больше капитан удивился тому, что Райслинг послал на
запись. Вот что это было:

                       Мы на гнилой Венере пухли,