за  маленькой  группкой
Ангелов,  цепочкой идущих  в холодную уродливую  церковь.  Ледяной  утренний
воздух  пробирал  его  до костей, но дрожал он больше  от страха.  Однако же
необходимость  преодолевала  в  нем страх. У Ангелов есть пища  - он  должен
украсть ее.
     Первые  два дня после  ухода  из дома Доктора прошли спокойно.  Правда,
спать пришлось  на земле, и он  сильно простудился; начавшийся вскоре кашель
затруднял ходьбу. Сейчас же его беспокоило не это - необходимо было сдержать
кашель и чихание до тех пор, пока верующие не  скроются в храме. Он смотрел,
как  они  проходят  - непреклонные  на вид мужчины,  женщины с  изможденными
лицами, в длиннющих  юбках  и серых  шалях.  Тоскливое  зрелище:  измученные
работой люди  с бесчисленным потомством... На их лицах не было радости. Даже
дети выглядели мрачными.
     И вот  последний  скрылся внутри,  остался  только  пономарь во  дворе,
занятый какими-то  делами. Спустя неопределенное  время, в течение  которого
Мак-Киннон  прижимал  пальцем  верхнюю губу  в  отчаянной  попытке  подавить
чихание, пономарь вошел в унылое здание и закрыл дверь.
     Мак-Киннон выполз из  своего убежища и поспешил к дому, который  выбрал
заранее. Расположенный на краю поляны, он был дальше всех от церкви.
     Собака смотрела  на него  с  подозрением, но  он  успокоил ее ласковыми
словами. Дом был на замке, однако Мак-Киннону удалось взломать заднюю дверь.
У  него  немного закружилась  голова  при  виде еды, когда он  нашел  ее,  -
черствый  хлеб  и густое  соленое  масло из козьего  молока. Два дня  назад,
поскользнувшись,  он  упал  в  горный  ручей. Он не придал  этому  инциденту
большого значения, пока не обнаружил,  что  пищевые таблетки  превратились в
бесформенную массу. Он съел часть в конце того дня, потом они  заплесневели,
и он выбросил остаток.
     Хлеба ему хватило на три ночевки, но  масло растаяло, и его нельзя было
нести дальше. Он, насколько мог, пропитал  хлеб маслом, слизал остальное,  и
тогда его начала мучить жажда.
     Спустя несколько  часов после  того, как кончился хлеб, он достиг своей
первой цели - главной реки, в которую впадали все остальные потоки Ковентри.
Где-то по течению она уходила под черный занавес  Барьера и продолжала  свой
путь  дальше к  морю. Поскольку Ворота  были  закрыты и охранялись,  это был
единственный возможный для человека выход из Ковентри.
     Перед  глазами была  вода,  а  его  снова мучила  жажда,  да и простуда
усилилась. Но, чтобы напиться, придется ждать  темноты:  на берегу виднелись
какие-то  фигуры,  и некоторые, похоже, были в  мундирах. Кто-то привязал  к
причалу  маленький  ялик. Мак-Киннон  взял это себе  на заметку. Когда зашло
солнце, ялик все еще был на том же месте.
     Лучи  раннего  утреннего  солнца   упали  ему  на  нос,  и  он  чихнул.
Окончательно  проснувшись,  он поднял голову и  огляделся.  Маленький  ялик,
которым он воспользовался, плыл  по  реке. Весел не было.  Он так и  не  мог
вспомнить, были вообще  весла  или нет. Течение оказалось  весьма  сильным -
вдруг он еще  ночью достиг Барьера? Что, если он уже проплыл под ним, - нет,
это чепуха, конечно
     И тут он увидел его, на расстоянии меньше мили, - черный и зловещий, но
самое приятное зрелище, виденное им за последние  дни Мак-Киннон был слишком
слаб  и болен,  чтобы радоваться ему, но оно усилило ту решимость, благодаря
которой Дэвид шел к цели.
     Маленькая лодка заскрежетала днищем по песку. Он увидел, что течение на
одном  из  поворотов вынесло его  на берег Он неуклюже выскочил,  морщась от
боли в затекших конечностях, и вытащил нос ялика на песок. Затем передумал и
оттолкнул свое  суденышко как можно  дальше  в  реку - скоро  оно исчезло за
поворотом. Никто не должен знать, где он высадился.
     Он  проспал  почти  весь этот  день,  только один раз поднявшись, чтобы
перелечь,  в тень: солнце жгло  немилосердно. Но  солнце хорошо прогрело его
тело, простуда утихла,  и  к  полуночи он чувствовал  себя  уже  значительно
лучше.
     Хотя до  Барьера по берегу реки оставалось лишь около  мили, ушла почти
вся ночь  на то, чтобы  добраться до него.  Грань  Барьера возвестила о себе
облаками  пара, поднимавшегося  от  воды.  Когда  взошло солнце, он  обдумал
сложившуюся  ситуацию Барьер простирался вдоль воды,  но  стык  между  ним и
поверхностью  потока был скрыт  в  бурлящих облаках пара. Где-то там, внизу,
Барьер оканчивался, и его край превращал воду, с  которой он соприкасался, в
пар.
     Медленно,  неохотно и отнюдь не как герой он начал  снимать одежду. Его
время пришло,  но он не радовался  этому. На  глаза  попался клочок  бумаги,
переданный  Мэги,  и  Мак-Киннон  попытался   рассмотреть  его.   Но  бумага
превратилась в  бесформенную массу после  его  невольного  купания в  горном
ручье, и прочитать что- либо было невозможно. Он выбросил записку. Какое она
имела сейчас значение.
     Он  дрожал,  стоя  в нерешительности  на  берегу реки,  хотя солнце уже
грело. Затем решение пришло само, на дальнем берегу он увидел патруль.
     Заметили его или нет, он не знал. Он нырнул.
     Глубже, глубже,  как  можно  глубже,  насколько хватит  сил. Глубже - и
нужно дотронуться до дна, чтобы наверняка избежать обжигающего, смертельного
края Барьера. Он почувствовал, что его руки погрузились в грязь. Ну а теперь
плыть. Возможно,  под Барьером его  ждет смерть - вскоре  он  узнает Но куда
плыть? Здесь, на глубине,  не было направления. Он оставался у  дна реки  до
тех   пор,  пока  оставался   воздух   в  легких.  Затем  стал  всплывать  и
почувствовал,  как вода  обжигает  лицо.  Через  какой-то  миг,  заполненный
неизъяснимой печалью  и одиночеством и показавшийся ему вечностью, он понял,
что оказался в ловушке между пеклом и водой - в ловушке под Барьером.
     Двое рядовых беспечно болтали, сидя на маленьком причале, расположенном
у самого края Барьера. Река, вытекавшая из-под него, не представляла для них
интереса, они  следили за  ней в течение многих унылых часов несения службы.
Но вдруг раздался сигнал тревоги, заставивший их насторожиться.
     - В каком секторе, Джек?
     - У этого берега Вон он - смотри!
     К тому  времени, когда  появился сержант охраны, они уже  выудили его и
уложили на причал.
     - Жив или мертв? - спросил сержант.
     - Думаю, что мертв, - ответил тот, который делал искусственное дыхание.
     Сержант огорченно крякнул, что было на него совсем не похоже, и сказал:
     - Как жаль. Я вызвал "скорую помощь". Что ж, отошлем его в лазарет.
     Медсестра пыталась  успокоить его,  но Мак-Киннон поднял такой шум, что
она была вынуждена вызвать дежурного врача.
     - Ну! Ну! Зачем же так буянить? - упрекнул его медик, нащупывая пульс.
     Дэйву  все же удалось убедить  его  в том, что  он  не успокоится и  не
примет снотворного до тех пор,  пока его не выслушают. Они заключили рабочее
соглашение:
     Мак-Киннону будет  разрешено говорить  в течение  нескольких минут, все
сказанное  им  дойдет по  назначению, а в обмен  на  это Мак-Киннон позволит
сделать ему укол.
     На следующее утро врач привел к Мак-Киннону двух незнакомых мужчин. Они
целиком выслушали его рассказ и  подробно расспросили его. В тот  же день на
санитарной машине его доставили в штаб  корпуса. Там его снова  допросили Он
быстро восстанавливал свои силы, но очень  уставал от  всей этой  болтовни и
желал убедиться в том, что его предупреждение принималось всерьез. Последний
из допрашивавших заверил его в этом.
     - Не беспокойтесь, - сказал  он Дэйву, -  сегодня вас примет  начальник
округа.
     Генерал  оказался  еще   не  старым  человеком  приятной  наружности  и
нисколько  не  походил  на  профессионального   военного.  Он  слушал  очень
внимательно, когда Мак-Киннон рассказывал - уже, казалось, в пятидесятый раз
- свою историю. Он задумчиво кивнул, когда Дэвид кончил.
     -  Можете   не  сомневаться,  Дэвид  Мак-Киннон,  -  мы  принимаем  все
необходимые меры.
     - А как же их оружие?
     - Этим уже занимаются а что  касается Барьера, то прорваться через него
будет  не  так легко, как  думают  наши  соседи. Но  ваши усилия  оценены по
достоинству. Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?
     - Мне - нет, а вот двум моим  друзьям  там...  - И он  попросил сделать
что-нибудь  для  спасения  Мэги,  а   также  позволить  Персефоне   покинуть
резервацию, если она этого пожелает.
     - Я знаю об этой девушке, - заметил генерал. - Мы свяжемся с  ней. Если
когда-  либо она пожелает  стать гражданкой  нашей страны,  это можно  будет
устроить.  Что  касается Мэги,  то  это другое  дело. - Он нажал  на  кнопку
видеофона, стоявшего на столе. - Пусть войдет капитан Рэндэлл.
     В  комнату бесшумно вошел невысокий стройный человек в  форме  капитана
армии Соединенных Штатов.  Мак-Киннон  взглянул на него  с  обычным вежливым
интересом, затем на его лице появилось выражение крайнего изумления.
     - Сгиня! - вскричал он.
     Их  бурные  приветствия вряд  ли были уместны в присутствии  начальника
округа,  но генерал, очевидно, не имел ничего против. Когда они успокоились,
Мак-Киннон задал вопрос, который все время мучил его:
     -  Но послушай, Сгиня, что все  это  значит? - Он помолчал, внимательно
глядя на него, потом обвиняюще ткнул в него пальцем. - Я понял! Ты служишь в
разведке!
     Сгиня весело ухмыльнулся.
     - Ты  думал, -  заметил он,  - что армия Соединенных Штатов оставит без
надзора такое опасное место?
     Генерал откашлялся.
     - Что же вы планируете делать теперь, Дэвид Мак-Киннон?
     -  Что?  Я? У  меня нет  никаких планов... - Он с минуту подумал, затем
повернулся к  своему  другу.  - Знаешь,  Сгиня,  пожалуй, я все  же  лягу  в
больницу для психотерапии. Вы здесь...
     - Не думаю, что в этом есть необходимость, - мягко прервал его генерал.
     - Нет? Почему, сэр?
     -   Вы  уже   здоровы.  Возможно,  вы   не  знаете  об   этом,  но  вас
интервьюировали  четыре  психотехника.  Их доклады  сходятся.  Я уполномочен
сообщить вам, что ваш  статус свободного гражданина восстановлен  - если  вы
согласны принять его.
     На  этом  беседа закончилась  Когда  капитан Сгиня-Рэндэлл  сопровождал
своего друга в госпиталь, Дэйв забрасывал его вопросами.
     - Сгиня, ты, должно быть, выбрался оттуда раньше меня?
     - На день-два.
     - Значит, все мои труды оказались напрасными!
     - Я бы так не сказал, - возразил Рэндэлл. - Ведь я  мог и не выбраться.
Собственно говоря, здесь  все  знали еще  до моего появления. Я  там был  не
один... -  И, чтобы сменить тему разговора, он  спросил:  - Теперь, когда ты
вернулся, что ты станешь делать?
     -  Я?  Пока  рано говорить... Но  уж  наверняка я  не  стану заниматься
классической литературой. Если бы я не был таким неспособным к математике, я
мог бы попытать счастья в космосе.
     - Ну,  об этом поговорим сегодня вечером, - продолжил Рэндэлл, взглянув
на  часы. -  Мне  нужно бежать,  но я зайду попозже, и  мы вместе  пойдем  в
столовую обедать.
     А в следующую секунду его уже не было - он сгинул без следа, оправдывая
свою "уголовную" кличку Сгиня... Мак-Киннон по инерции успел произнести:
     -  Послушай! А почему бы и мне не поступить  в  раз... -  Но, поскольку
Рэндэлла рядом уже не было, ему пришлось спросить об этом самого себя.



   Роберт Хайнлайн.
   Взрыв всегда возможен


     - Положите ключ на место!
     Человек,  к которому это  относилось, медленно повернулся и взглянул на
говорившего. Лица нельзя было разглядеть под странным шлемом тяжелого медно-
кадмиевого панциря.
     - Какого черта, док?
     Они  смотрели  друг на  друга,  как два  гладиатора,  ожидающие  только
сигнала   к  бою.  Голос  первого  прозвучал  из-под  маски  тоном   выше  и
повелительнее:
     - Вы меня слышали, Харпер? Положите немедленно ключ и отойдите от этого
триггера! Эриксон!
     Из дальнего угла контрольного зала  к ним приблизилась третья фигура  в
панцире.
     - В чем дело, док?
     -  Харпер  отстранен от дежурства.  Пошлите  за его сменщиком! Дежурным
инженером назначаетесь вы.
     - Хорошо.
     Судя  по голосу и манерам, третий был флегматиком, - казалось,  что все
происходящее его нисколько не касается. Инженер,  которого подменил Эриксон,
положил гаечный ключ на место.
     - Слушаюсь, доктор Силард! Только и  вы  пошлите за своим  сменщиком. Я
потребую немедленного разбора дела!
     Возмущенный Харпер круто повернулся и пошел к двери.
     Силарду   пришлось   дожидаться  сменщика  минут  двадцать.   Это  были
неприятные минуты.  Может быть, он поторопился. Возможно, он вообще напрасно
решил,  что Харпер  не выдержал напряжения работы с самой опасной  машиной в
мире - комплексным  атомным реактором.  Но  если он  и ошибся,  то ошибка  в
нужную сторону, ибо в этом деле заскоки недопустимы, потому что любой заскок
может привести к  атомному взрыву почти десяти  тонн  урана-238, урана-235 и
плутония.
     Силард  попробовал  представить, что тогда будет. Ему это не удалось Он
слышал,   что   мощность   атомного   взрыва   урана  превосходит   мощность
тринитротолуола  в  двадцать  миллионов  раз,  но  эта цифра ничего  ему  не
говорила. Он пытался думать  о реакторе  как о сотнях миллионов  тонн самого
сильного  взрывчатого вещества  или  о тысячах Хиросим. И это тоже  не имело
смысла. Однажды он видел  взрыв атомной бомбы - его  пригласили для проверки
психической реакции  персонала  ВВС. Но он  не  мог  себе представить взрыва
тысячи таких бомб - его разум отступал.
     Возможно,   инженерам-атомникам    это   удается.   Возможно,   с    их
математическими  способностями  и ясным  пониманием  процессов, происходящих
там,  в  недрах  реактора,  они  живо представляют себе,  какое  непостижимо
ужасающее  чудовище   заперто   за  щитом.  И   если  это  так,  нет  ничего
удивительного, что их преследует страх и искушение...
     Силард вздохнул. Эриксон оторвался от  приборов линейного  резонансного
ускорителя.
     - Что случилось, док?
     - Ничего. Мне жаль, что пришлось отстранить Харпера.
     Силард уловил подозрительный взгляд невозмутимого скандинава.
     - А вы, часом, сами не того, док? Иногда и белые  мыши, вроде вас, тоже
взрываются...
     - Я? Не думаю. Я боюсь этой штуковины. И был бы сумасшедшим, если бы не
боялся.
     -  Я  тоже,  -  сумрачно ответил  Эриксон  и  опять занялся  настройкой
регулятора ускорителя.
     Сам ускоритель находился за  щитом  ограждения - его сопло, извергающее
поток разогнанных до немыслимых скоростей элементарных частиц на бериллиевый
стержень в  центре  самого реактора, исчезало за вторым щитом, расположенным
между ускорителем  и  реактором. Под  ударами  этих частиц бериллий испускал
нейтроны, которые разлетались во всех  направлениях, пронизывая массу урана.
Некоторые  нейтроны, сталкиваясь  с атомами урана,  разбивали  их и вызывали
деление ядер. Осколки превращались в новые элементы;  барий, ксенон, рубидий
- в  зависимости от того,  как делилось ядро. Новые элементы - как  правило,
нестойкие  изотопы  -  в процессе радиоактивного распада и цепной реакции  в
свою очередь делились на десятки других элементов.
     Но   если  вторичное  превращение  элементов  не   представляло  особой
опасности,  то  первичное,  когда  раскалывались  атомы  урана,  высвобождая
энергию чудовищную и невообразимую,  -  это превращение  было самым важным и
самым рискованным.
     Потому что уран, превращаясь под  действием  бомбардировки нейтронами в
атомное топливо, при делении тоже испускал нейтроны, которые могли попасть в
другие атомы урана и  & свою очередь  вызвать  их деление. И если  возникали
благоприятные условия для цепной реакции, она  могла выйти из-под контроля и
в  какое-то  неуловимое мгновение, в  одну микросекунду, перерасти в атомный
взрыв, перед которым атомная бомба  показалась бы детской  хлопушкой.  Взрыв
такой  силы   настолько  превосходил  бы  все  известное  человечеству,  что
представить  его было немыслимо, как нельзя представить  собственную смерть.
Этого можно бояться, но этого нельзя понять.
     И тем не менее для  того, чтобы  промышленный  атомный реактор работал,
реакцию  атомного  распада  необходимо было  поддерживать на грани  атомного
взрыва.  Бомбардировка ядер урана  нейтронами бериллиевого  стержня забирала
гораздо больше энергии, чем ее высвобождалось при первичном делении. Поэтому
для  работы  реактора  было  необходимо,  чтобы  каждый   атом  расщепленный
нейтронами бериллиевого стержня,  в свою очередь вызывал расщепление  других
атомов.
     И в равной степени было необходимо, чтобы  эта цепная реакция постоянно
затухала. В противном случае вся масса урана взорвалась бы за такой ничтожно
малый  промежуток  времени, что  его  невозможно было бы  измерить  никакими
способами. Да и некому было бы измерять.
     Инженеры-атомники контролировали работу реактора с помощью  "триггеров"
-  слово,  под  которым  подразумевались  линейный  резонансный  ускоритель,
бериллиевый   стержень,   кадмиевые   замедлители,   контрольные    приборы,
распределительные  щиты  и  источники энергии. Иначе говоря, инженеры  могли
понижать  или  повышать  интенсивность   нейтронного  потока,  уменьшая  или
увеличивая  скорость реакции, могли с помощью  кадмиевых замедлителей менять
"эффективную  Массу" реактора  и  могли, сверяясь  с  показаниями  приборов,
определять, что  реакция укрощена  - вернее, была укрощена мгновение  назад.
Знать же о  том, что происходит в реакторе сейчас, они не могли, потому  что
скорость элементарных  частиц  слишком  велика.  Инженеры  походили на  птиц
летящих хвостами вперед - они видели путь, который уже пролетели, но никогда
не знали, где они находятся в данную секунду и что их ждет впереди.
     И  тем  не менее инженер,  и  только  он один, должен  был обеспечивать
высокую  производительность реактора и одновременно  следить за  тем,  чтобы
цепная реакция не перешла критической точки и не превратилась во взрыв.
     А это было  невозможно. Инженер не мог быть  уверен и никогда не был до
конца уверен, что все идет хорошо.
     Он  мог  работать  с  полной  отдачей,  используя   весь  свой  опыт  и
глубочайшие   технические   знания,   чтобы   свести  роль   случайности  до
математически  допустимого  минимума,  однако  слепые   законы  вероятности,
которые,  по-видимому,  господствуют в царстве элементарных частиц,  могли в
любой момент обратиться против него и обмануть его самые тонкие расчеты.
     И  каждый  инженер-атомник это  знал. Он знал, что  ставит  на карту не
только свою жизнь, но и  бесчисленные жизни. Потому, что никто не мог толком
предугадать, во что выльется такой взрыв. Наиболее консервативно настроенные
ученые считали,  что  взрыв реактора не  только уничтожит завод со всем  его
персоналом, -  но  заодно  поднимет на воздух ближайший многолюдный и весьма
оживленный железнодорожный узел на линии Лос-Анджелес - Оклахома и зашвырнет
его миль на сто к северу.
     Официальная,  более  оптимистическая  точка зрения, согласно  которой и
было получено разрешение на  установку  промышленного реактора, основывалась
на математических выкладках Комиссии  по Атомной энергии, предусматривавших,
что  масса урана дезинтегрируется на  молекулярном  уровне, - таким образом,
процесс локализуется прежде, чем захватит всю массу и приведет к взрыву.
     Однако  инженеры-атомники  в  большинстве своем  не очень-то  верили  в
официальную теорию. Они относились к теоретическим предсказаниям так именно,
как они того заслуживали, то есть не доверяли им ни на грош, пока эти теории
не подтверждены опытом.
     Но даже с  официальной точки зрения  инженер-атомник во время дежурства
держал в своих руках не только свою жизнь, но и жизни многих других людей, а
скольких -  об этом лучше не  думать!  Ни  один рулевой, ни один генерал, ни
один  хирург никогда еще  не  нес  такого  брем