закончен,  все безу­пречно: вышитое  желтое солнце
светит  на  вышитый  зеленый  луг,  вышитая  коричневая  дорожка   подходит,
извиваясь, к вышитому розовому дому -- и только с лицом мужчины, стоящего на
дороге, что-то было не так.
     --  Придется,  чтобы исправить, выпарывать  чуть ли  не  весь  узор, --
сказала вторая женщина.
     --  Какая досада. -- Они пристально  смотрели на  чудес­ную  картину  с
изъяном.
     Вторая женщина принялась  ловко выпарывать нитку кро­хотными блестящими
ножницами. Стежок  за  стежком,  сте­жок  за стежком.  Она дергала и  рвала,
словно сердилась. Лицо мужчины пропало. Она продолжала дергать.
     -- Что ты делаешь? -- спросили подруги.
     Они наклонились, чтобы посмотреть.
     Мужчина исчез совершенно. Она убрала его.
     Они молча продолжали вышивать.
     -- Который час? -- спросила одна.
     -- Без пяти пять.
     -- А это назначено на пять часов ровно?
     -- Да.
     -- И они не знают точно, что получится, какие будут последствия?
     -- Не знают.
     -- Почему мы их не остановили вовремя, когда еще не зашло так далеко?
     -- Она вдвое мощней предыдущей. Нет, в десять раз, если не в тысячу.
     --  Она не такая, как самая первая или та дюжина, что появилась  потом.
Она совсем другая. Никто не знает, что она может натворить.
     Они ждали,  сидя на  террасе,  где царил  аромат роз  и  свежескошенной
травы.
     -- А теперь который час?
     -- Без одной минуты пять.
     Иголки рассыпали серебристые огоньки, метались в сгу­щающихся сумерках,
словно стайка металлических рыбок.
     Далеко-далеко послышался комариный писк. Потом словно барабанная дробь.
Женщины наклонили головы, при­слушиваясь.
     -- Мы ничего не услышим?
     -- Говорят, нет.
     -- Может быть,  мы просто дуры.  Может  быть,  мы и  после  пяти  будем
продолжать по-старому лущить горох, отворять двери, мешать суп, мыть посуду,
готовить завтрак, чистить апельсины...
     -- Вот посмеемся после, что так испугались какого-то дурацкого опыта!
     Они неуверенно улыбнулись друг другу.
     -- Пять часов.
     В тишине, которую вызвали эти слова, они постепенно возобновили работу.
Пальцы беспокойно летали. Лица смот­рели вниз. Женщины лихорадочно вышивали.
Вышивали сирень и траву, деревья и дома и  реки. Они ничего не гово­рили, но
на террасе отчетливо было слышно их дыхание.
     Прошло тридцать секунд.
     Вторая женщина глубоко вздохнула и стала работать медленнее.
     --  Пожалуй, стоит все-таки налущить гороха к обеду, -- сказала она. --
Я...
     Но она не  успела  даже поднять головы. Уголком глаза она  увидела, как
весь мир вспыхнул, озарившись ярким огнем. И она не  стала поднимать головы,
ибо знала, что это. Она не глядела, и подруги ее  тоже не  глядели, и пальцы
их  до  самого  конца  порхали в  воздухе; женщины  не  хотели  видеть,  что
происходит  с  полями, с городом, с  домом,  даже с  террасой.  Они смотрели
только на узор в дрожащих руках.
     Вторая  женщина увидела,  как  исчез  вышитый  цветок.  Она  попыталась
вернуть его на  место, но  он исчез  беспо­воротно, за  ним  исчезла дорога,
травинки.  Она  увидела,  как пламя, точно в замедленном  фильме,  коснулось
вышитого  дома  и поглотило крышу,  опалило один за другим вышитые листья на
вышитом  зеленом деревце,  затем раздергало  по ниточкам само солнце. Оттуда
огонь  перекинулся  на кончик иголки, которая все еще продолжала  сверкать в
движении,  с иголки пополз  по  пальцам, по  рукам, лизнул  тело и  принялся
распарывать ткань ее плоти столь тщательно  и кропотливо, что женщина видела
его  во всем  его дьяволь­ском великолепии, пока он выпарывал узоры. Но  она
так и не узнала, что он сделал с остальными женщинами, с мебелью на террасе,
с вязом во дворе. Ибо в этот самый миг огонь  дергал розовые нити ее  ланит,
рвал нежную белую ткань и наконец добрался  до ее сердца -- вышитой пламенем
нежной  красной розы;  и он  сжег свежие лепестки,  один  тончайший  вышитый
лепесток за другим...
     2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского



    Рэй Брэдбери.
    Золотой змей, серебряный ветер


     В. Серебряков, перевод
     Текст из 1999 Электронной библиотеки Алексея Снежинского




     -- В форме свиньи? -- воскликнул мандарин.
     -- В форме свиньи, -- подтвердил гонец и поки­нул его.
     -- О, что за горестный день несчастного года! -- возопил мандарин. -- В
дни моего детства город Квон-Си за холмом был так  мал.  А теперь  он  вырос
настолько, что обзавелся стеной!
     --  Но почему стена в двух  милях  от  нас  в  одночасье  лишает  моего
родителя покоя и радости? -- спросила его дочь.
     -- Они  выстроили свою  стену, -- ответил мандарин,  -- в форме свиньи!
Понимаешь?  Стена  нашего  города выстроена наподобие апельсина.  Их  свинья
жадно пожрет нас!
     -- О. -- И оба надолго задумались.
     Жизнь полна  символов и знамений. Духи обитали по­всюду. Смерть таилась
в капельке слез, и дождь -- во взмахе крыла чайки. Поворот веера --  вот так
--  наклон крыши и  даже  контур городской стены -- все имело свое значение.
Путники, торговцы и зеваки, музыканты и лицедеи доберутся до двух городов, и
знамения заставят  их сказать: "Город в облике апельсина? Нет, лучше я войду
в город, подобный свинье, набирающей  жир на любом корму, и буду процве­тать
его удачей".
     Мандарин заплакал.
     -- Все потеряно!  Тяжелые дни наступили для нашего города, ибо  явились
ужасающие знаки.
     --  Тогда  призови  к  себе  каменщиков  и   строителей   хра­мов,   --
посоветовала его дочь. -- Я нашепчу тебе из-за шел­ковой ширмы, что  сказать
им.
     И в отчаянии хлопнул в ладоши старик:
     -- Хэй, каменщики! Хэй, строители домов и святилищ!

     Быстро явились к нему мастера, знакомые с мрамором, гранитом, ониксом и
кварцем.  Встретил  их мандарин,  ежась  на  троне в ожидании  шепота  из-за
шелковой ширмы. И вот прозвучал шепот:
     -- Я собрал вас...
     -- Я собрал вас, -- повторял  мандарин, -- ибо  наш го­род  выстроен  в
форме  апельсина,  а  гнусные  жители  Квон-Си выстроили свою стену в облике
жадной свиньи...
     Закричали  каменотесы и  восплакали.  Простучала  во  внеш­нем  дворике
тросточка смерти. Отхаркалась, прячась в тенях, нищета.
     -- А потому, -- сказали шепот  и  мандарин, -- мои стро­ители, возьмите
кирки и камни и измените форму нашего города!
     Вздохнули  изумленно  зодчие  и  каменщики.  И  сам ман­дарин  вздохнул
изумленно. А шепот нашептывал, и повто­рял за ним мандарин:
     -- И мы отстроим наши стены в форме дубинки, которая отгонит свинью!
     Вскочили  с  колен мастера и закричали от  радости. Даже  сам мандарин,
восхитившись своими словами, захлопал в ладоши, поднявшись с трона.
     --  Быстрей  же! --  воскликнул он.  --  За работу! А  когда ушли люди,
веселые  и деловитые,  мандарин  повер­нулся к  шелковой ширме  и  с любовью
воззрился на нее.
     -- Позволь обнять тебя, дочь моя, -- прошептал он.
     Но ответа не было, и, шагнув, за ширму, мандарин не нашел там никого.
     "Какая  скромность,  --  подумал  мандарин. -- Она  ушла,  оставив меня
радоваться победе, словно я одержал ее".
     Новость расходилась  по  городу, и жители славили муд­рого мандарина. И
каждый таскал камень к стенам. Запус­кали фейерверки, чтобы отогнать демонов
нищеты и по­гибели, пока горожане трудятся вместе. И  к концу  месяца встала
новая стена, в форме могучей булавы, способной отогнать не только свинью, но
даже кабана или льва. И ман­дарин той ночью спал, как счастливый лис.
     -- Хотел бы  я видеть мандарина  Квон-Си, когда ему донесут  эту весть.
Что  за  шум и суматоха поднимется!  Он, должно  быть,  спрыгнет с  утеса от
злости, -- говорил он. -- Налей еще вина, о дочь-думающая-как-сын.

     Но радость его увяла быстро, как цветок зимой. В тот же вечер в тронный
зал ворвался гонец.
     -- О мандарин! Чума, лавины, саранча, глад и отрав­ленные колодцы!
     Задрожал мандарин.
     --  Горожане Квон-Си,  чьи  стены  построены  в форме  свиньи,  которую
прогнали мы, изменив наши стены в по­добие дубинки, превратили нашу победу в
прах.  Они  по­строили  стену  в  виде огромного  костра,  чтобы  сжечь нашу
дубинку!
     И  сжалось сердце  мандарина,  как  сморщивается  послед­нее  яблоко на
осенних ветвях.
     -- О боги! Путники станут обходить нас стороной. Тор­говцы, узрев такие
знамения, отвернутся от полыхающей дубинки к пожирающему ее огню!
     -- Нет, -- донесся из-за шелковой ширмы голос, как паде­ние снежинки.
     -- Нет, -- повторил изумленный мандарин.
     -- Передай  каменотесам, --  сказал шепот, как касание капли дождя,  --
чтобы они отстроили стену в облике свер­кающего озера.
     Повторил эти слова мандарин, и потеплело у него на сердце.
     -- И воды озера, -- сказали шепот и старик, -- погасят огонь навеки!
     И вновь возрадовались  горожане, узнав, что и в этот раз сохранил их от
напасти  блистательный  повелитель   мудро­сти.  Побежали  они  к  стенам  и
отстроили их заново,  в новом обличье.  Но пели они уже  не так громко,  ибо
устали, и работали не так быстро, ибо в тот месяц, что строили первую стену,
поля и лавки оставались заброшены и жители голодали и нищали.
     Но последовали  дни  жуткие  и  удивительные,  и  каждый  -- как  новая
коробочка со страшным сюрпризом.
     -- О повелитель! --  воскликнул гонец. -- В Квон-Си пере­строили стену,
чтобы она походила на рот и выпила наше озеро!
     -- Тогда, -- ответил повелитель, стоя  у  шелковой шир­мы,  -- отстроим
наши стены в подобие иглы, чтобы зашить этот рот!
     -- Повелитель! --  взвизгнул гонец. -- Они  строят стену  в виде  меча,
чтобы сломать нашу иглу!
     Трепеща, прижался повелитель, к шелковой ширме.
     -- Тогда переставьте камни, чтобы походила стена на ножны для их меча.
     -- Смилуйся, повелитель!  -- простонал гонец следующим  утром. -- Враги
работали  всю  ночь и сложили  стену  в форме молнии,  которая  разломает  и
уничтожит ножны.
     Болезни носились  по  городу,  как стая бешеных  псов.  Жители,  долгие
месяцы трудившиеся  над  постройкой стен,  сами  походили теперь на призраки
смерти, и  кости их сту­чали  на ветру,  как ксилофон. Похоронные  процессии
потя­нулись по улицам, хотя была еще середина лета, время сель­ских трудов и
сбора урожая.  Мандарин заболел,  и  кровать его  поставили в тронном  зале,
перед шелковой ширмой. Он  лежал,  скорбный, отдавая приказы  строителям,  и
шепот из-за ширмы становился все тише и слабее, точно ветер в камышах.
     --  Квон-Си -- это  орел?  Наши  стены должны стать сетью для него. Они
построили подобие солнца, чтобы спалить  нашу сеть? Мы  выстроим луну, чтобы
затмить их солнце!
     Как проржавевшая машина, город со скрежетом застыл.
     И наконец голос из-за экрана прошептал в отчаянии:
     -- Пошлите за мандарином Квон-Си!
     В последние дни лета четверо  голодных носильщиков внесли в тронный зал
мандарина  Квон-Си, исстрадавшегося и измученного. Мандаринов поставили друг
против друга. Дыхание их свистело, как зимний ветер.
     -- Мы должны положить конец этому безумию, -- про­шептал голос.
     Старики кивнули.
     --  Так  не может  больше  продолжаться,  --  говорил  го­лос. --  Наши
подданные заняты только тем, что перестраи­вают городские стены  ежедневно и
ежечасно.  У них не  остается  времени на  охоту, рыбалку, любовь, почитание
пред­ков и потомков их предков.
     -- Истинно  так, -- ответили  мандарины  городов Клетки,  Луны,  Копья,
Огня, Меча и еще многого, многого другого.
     -- Вынесите нас на солнце, -- приказал шепот.
     И стариков вынесли на вершину холма, под ясное солнце. На летнем  ветру
худенькие ребятишки запускали воздушных змеев всех цветов -- цвета солнца, и
лягушек, и травы, цвета моря, и зерна, и медяков.
     Дочь первого мандарина стояла у его ложа.
     -- Видишь ли? -- спросила она.
     -- Это лишь воздушные змеи, -- ответили старики.
     -- Но что есть  воздушный змей  на земле? -- спросила  она. -- Его нет.
Что нужно ему, чтобы сделаться прекрасным  и возвышенным, чтобы удержаться в
полете?
     -- Ветер, конечно, -- был ответ.
     -- А что нужно ветру и небу, чтобы стать красивыми?
     --  Воздушный змей -- много змеев,  чтобы разрушить однотонность  неба,
полет красочных змеев!
     -- Пусть же будет так,  --  сказала дочь  мандарина. --  Ты, Квон-Си, в
последний  раз перестроишь свои стены в подобие самого ветра, не больше и не
меньше. Мы же  выстроим свои в подобие золотого змея. Ветер  поднимет змей к
удивительным высотам. А  тот  разрушит монотонность ветра,  даст  ему цель и
значение. Одно  ничто без  другого. Вместе  найдем мы красоту, и братство, и
долгую жизнь.
     Так возрадовались мандарины при  этих словах, что  тот  час же поели --
впервые  за многие дни, -- и силы вернулись к ним в тот же миг. Обнялись они
и осыпали  хвалами друг друга, а пуще всего  -- дочь  мандарина,  называя ее
мальчи­ком, мужем, опорой, воином  и истинным, единственным  сыном. А  потом
расстались  они, не мешкая,  и поспешили в свои города, распевая от  счастья
слабыми голосами.
     А потом стали города-соседи Городом Золотого Змея и Городом Серебряного
Ветра. И собирали в  них урожаи, и вновь открылись лавки, вернулась плоть на
костяки, и бо­лезни умчались, как  перепуганные шакалы. И каждую ночь жители
Города Воздушного Змея слышали, как поддерживает их ласковый и чистый ветер,
а жители Города Ветра -- как  поет, шепчет и  озаряет  их в полете воздушный
змей.
     -- И да будет так, -- сказал мандарин, стоя перед шел­ковой ширмой.
     2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского



    Рэй Брэдбери.
    Золотые яблоки Солнца


     Л. Жданов, перевод
     Текст из 1999 Электронной библиотеки Алексея Снежинского





     -- Юг, -- сказал командир корабля.
     -- Но,  -- возразила  команда,  -- здесь,  в космосе, нет никаких стран
света!
     -- Когда  летишь  навстречу  солнцу,  -- ответил коман­дир,  --  и  все
становится  жарким,  желтым,  полным истомы,  есть только один  курс. --  Он
закрыл глаза, представляя себе далекий пылающий  остров в  космосе, и  мягко
выдохнул: -- Юг.
     Медленно кивнул и повторил:
     -- Юг.
     Ракета  называлась  "Кола  де  Оро", но  у  нее  было  еще  два  имени:
"Прометей" и "Икар". Она в  самом деле летела  к  ослепительному полуденному
солнцу.  С  каким  воодушев­лением грузили они в отсеки две  тысячи  бутылок
кислова­того  лимонада  и  тысячу  бутылок  пива   с  блестящими  проб­ками,
собираясь в путь туда, где ожидала эта исполинская Сахара!
     Сейчас, летя навстречу кипящему шару, они вспоминали стихи и цитаты.
     -- "Золотые яблоки Солнца"?
     -- Иетс!
     -- "Не бойся солнечного жара"?
     -- Шекспир, конечно!
     --  "Чаша золота"?  Стейнбек. "Кувшин  золота"?  Стефенс.  А помните --
горшок золота  у  подножия  радуги?! Черт  возь­ми,  вот название  для нашей
орбиты: "Радуга"!
     -- Температура?..
     -- Четыреста градусов Цельсия!
     Командир  смотрел в черный  провал  большого  круглого  окна. Вот  оно,
Солнце! Одна  сокровенная мысль  всецело владела  умом командира:  долететь,
коснуться Солнца и навсегда унести частицу его тела.
     Космический  корабль воплощал  строгую изысканность  и  хладный  скупой
расчет. В переходах, покрытых  льдом и молочно-белым инеем, царил  аммиачный
мороз, бушевали  снежные вихри. Малейшая искра из могучего очага, пыла­ющего
в  космосе, малейшее  дыхание  огня,  способное про­сочиться сквозь  жесткий
корпус,  встретили бы концентри­рованную зиму,  точно  здесь притаились  все
самые лютые февральские морозы.
     В арктической тишине прозвучал голос аудиотермометра:
     -- Температура восемьсот градусов!
     "Падаем, -- подумал  командир, --  падаем, подобно сне­жинке, в  жаркое
лоно июня, знойного июля, в душное пекло августа..."
     -- Тысяча двести градусов Цельсия.
     Под снегом стонали моторы; охлаждающие жидкости со скоростью пятнадцать
тысяч километров в час струились по белым змеям трубопроводов.
     -- Тысяча шестьсот градусов Цельсия. Полдень. Лето. Июль.
     -- Две тысячи градусов!
     И  вот  командир корабля спокойно (за этим  спокойст­вием  --  миллионы
километров пути) сказал долгождан­ное:
     -- Сейчас коснемся Солнца.
     Глаза членов команды сверкнули, как расплавленное зо­лото.
     -- Две тысячи  восемьсот градусов! Странно,  что  неживой металлический
голос механиче­ского термометра может звучать так взволнованно!
     -- Который час? -- спросил кто-то, и все невольно улыб­нулись.
     Ибо  здесь  существовало  лишь  Солнце и  еще  раз Солнце. Солнце  было
горизонтом и всеми странами света.  Оно  сжи­гало минуты и секунды, песочные
часы и будильники; в нем сгорало время и вечность. Оно жгло веки и клеточную
влагу  в  темном  мире  за  веками,  сетчатку и  мозг;  оно  выжигало сон  и
сладостные воспоминания о сне и прохладных сумер­ках.
     -- Смотрите!
     -- Командир!
     Бреттон,  первый  штурман, рухнул  на  ледяной  пол.  За­щитный  костюм
свистел в  поврежденном месте;  белым  цвет­ком  расцвело облачко замерзшего
пара -- тепло человека, его кислород, его жизнь.
     -- Живей!
     Пластмассовое  окошко в шлеме Бреттона  уже затянулось  изнутри бельмом
хрупких молочных кристаллов. Товарищи нагнулись над телом.
     -- Брак в скафандре, командир. Он мертв.
     -- Замерз.
     Они перевели  взгляд  на  термометр, который  показывал течение  зимы в
заснеженных  отсеках.  Четыреста  градусов  ниже  нуля. Командир  смотрел на
замороженную статую; по ней стремительно разбегались искрящиеся  кристаллики
льда. "Какая злая ирония судьбы, -- думал он, -- человек спаса­ется от  огня
и гибнет от мороза..."
     Он отвернулся.
     --  Некогда.  Времени нет.  Пусть  лежит.  -- Как тяжело поворачивается
язык... -- Температура?
     Стрелки подскочили еще на тысячу шестьсот градусов.
     -- Смотрите! Командир, смотрите!
     Летящая сосулька начала таять.
     Командир рывком поднял  голову и посмотрел на по­толок.  И сразу, будто
осветился киноэкран, в его сознании отчетливо возникла картина, воспоминание
далекого дет­ства.
     ...Ранняя  весна, утро. Мальчишка, вдыхая запах снега, высунулся в окно
посмотреть,  как  искрится  на  солнце  послед­няя  сосулька.  С  прозрачной
хрустальной иголочки  капает, точно  белое  вино,  прохладная,  но  с каждой
минутой все более жаркая кровь апреля. Оружие декабря, что на миг становится
все менее  грозным.  И  вот  уже сосулька падает  на гравий. Дзинь! -- будто
пробили куранты...
     -- Вспомогательный насос сломался, командир. Охлаж­дение... Лед тает!
     Сверху хлынул  теплый  дождь. Командир корабля  дернул  головой  влево,
вправо.
     -- Где неисправность? Да не стойте так, черт возьми, не мешкайте!
     Люди  забегали.  Командир, зло ругаясь,  нагнулся под дождем;  его руки
шарили  по  холодным  механизмам, искали,  щупали, а  перед  глазами  стояло
будущее, от которого  их, казалось,  отделял один  лишь короткий  вздох.  Он
видел,  как шелушится покров  корабля,  видел,  как люди,  лишенные за­щиты,
бегают, мечутся  с распахнутыми  в  немом  крике  ртами.  Космос  --  черный
замшелый колодец, в котором жизнь  то­пит свои крики  и страх... Ори сколько
хочешь, космос  задушит крик, не  дав ему  родиться.  Люди суетятся,  словно
муравьи в горящей коробочке,  корабль  превратился в кипящую  лаву...  вихри
пара... ничто!
     -- Командир?! Кошмар развеялся.
     -- Здесь.
     Он  работал под ласковым теплым дождем, струившимся из верхнего отсека.
Он возился с насосом.
     -- А, черт!
     Командир дернул кабель. Смерть, которая ждет их, будет самой  быстрой в
истории смертей. Пронзительный вопль... жаркая  молния... и  лишь  миллиарды
тонн  космического   огня   шуршат,   не   слышимые   никем,  в   безбрежном
простран­стве. Словно  горсть земляники, брошенной в  топку, -