х... Они плывут рука в руке, покачиваясь  на  поверхности,  и
кружатся  в  водоворотах,  неожиданно  их  подхватывающих, - она провела
руками по стеклу, забрызганному дождем. - Они плывут к  морю,  а  позади
тянутся  трубы, трубы... они плывут под всеми улицами - Гриншоу, площадь
Эдмунта,  Вашингтон,  Мотор-Сити,  Океан-Сайд  и,  наконец,  океан.  Они
проплывают  под  табачными  лавками и пивными, под магазинами, театрами,
железнодорожными станциями, под ногами у тысяч людей,  которые  даже  не
знают или не думают об этой трубе...
     Голос Анны осекся. Она замолчала, потом спокойно продолжала:
     -  Но  вот  день  проходит,  гроза уносится прочь. Дождь кончается,
сезон дождей позади, - она, казалось, была  разочарована  этим.  -  Вода
убегает  в океан, медленно опуская мужчину и женщину на пол трубы, - она
опустила руки на колени, не  отрывая  глаз  от  них.  -  Вода  уходит  и
забирает  с собой ту жизнь, которую дала этим двоим. Они ложаться рядом,
бок о бок. Где-то наверху восходит и заходит  солнце,  а  у  них  вечная
ночь. Они спят в блаженной тишине. До следующего дождя.
     Ее руки лежали на коленях ладонями вверх.
     -   Красивый  мужчина,  красивая  женщина...  -  пробормотала  она,
наклонив голову и зажмурив глаза. Внезапно Анна выпрямилась и посмотрела
на сестру.
     - Ты знаешь, кто это? - горько улыбнулась она.
     -  Джулия  не ответила, она с ужасом смотрела на сестру, бледная, с
трясущимися губами.
     -  Мужчина  -  это  Френк,  вот  кто!  А  женщина  - это я! - почти
выкрикнула Анна.
     - Анна! Что ты...
     - Да, Френк там!
     -  Но  Френк  пропал несколько лет назад, и уж, конечно, он не там,
Анна!
     -  Он,  наверное, очень одинокий человек, который никогда, нигде не
путешествовал.
     - Откуда ты знаешь?
     - Он так похож на человека, который никогда  не  путешествовал,  но
очень бы хотел этого. Это видно по его глазам.
     - Так ты знаешь, как он выглядит?
     -  Да,  очень  больной,  очень красивый. Знаешь, как болезнь делает
человека красивым? Она подчеркивает тончайшие черты его лица.
     - И он умер?
     - Да! Пять лет назад, - Анна говорила медленно и распевно,  опуская
и  поднимая  ресницы  и  в  такт  со  словами.  Казалось, она собирается
рассказать длинную, одной ей известную историю,  начав  ее  медленно,  а
затем  все  быстрее  и  быстрее,  пока не достигнет кульминации с широко
раскрытыми глазами и дрожащими губами. Но сейчас было медленное  начало,
хотя в ее голосе слышались приглушенные нервные нотки.
     - Пять лет назад этот человек шел по улице. Он знал,  что  ему  еще
много  дней  придется  ходить по той же самой улице. Он подошел к крышке
люка, похожей на железную вафлю, заглянул туда и услышал, как внизу, под
его  ногами,  шумит подземная река, как она несется прямо к морю. - Анна
вытянула руку вперед. - Он медленно наклонился, отодвинул крышку люка  и
увидел несущийся поток и металлические ступеньки, уходящие в него. Тогда
он подумал о ком-то, кого он очень хотел любить, но не мог. И пошел вниз
по ступенькам, пока не скрылся совсем...
     - А как насчет нее? - спросила Джулия, перекусывая нитку.  -  Когда
она умерла?
     - Я точно не знаю. Она какая-то новенькая. А может быть она  умерла
только  что...  Но она мертвая. Удивительно прекрасная и мертвая. - Анна
восхитилась образом, возникшем у нее в сознании. - Только  смерть  может
сделать  женщину действительно красивой. Вся она становится воздушной, и
волосы ее тончайшими нитями развеваются в воде. Никакие школы танцев  не
могут  придать  женщине  такой легкости, грациозности, изящества. - Анна
сделала рукой жест, выражавший утонченную грациозность.
     -  Он  ждал  ее  пять  лет.  Но до сих пор она не знала, где он. Но
теперь они вместе и останутся вместе навсегда... Когда пойдут дожди, они
оживут.  А во время засухи они будут отдыхать - лежать в укромных нишах,
как  японские  кувшинки  -  старые,  засохшие,  но  величавые  в   своей
отрешенности.
     Джулия поднялась и зажгла еще одну лампу.
     Теперь  Анна обращалась ни к кому - ко всем сразу - к Джулии, окну,
стене, улице.
     -  Бедный Френк, - говорила она, глотая слезы. - Я не знаю, где он.
Он нигде не мог найти себе места в этой жизни. Его мать отравила ему все
существование!  И он увидел трубу и понял, что там хорошо и спокойно. О,
бедный Френк! Бедная Анна, бедная я, бедная!  Джулия,  ну  почему  я  не
удержала его, пока он был со мной! Почему я не вырвала его у матери!
     - Замолчи! Замолчи сейчас же, и чтобы я этого больше не слышала!
     Анна  повернулась  к  окну и, тихонько всхлипывая, положила руку на
стекло. Через несколько минут она услышала, как сестра спросила:
     - Ты кончила?
     - Что?
     -  Если  ты  кончила  реветь,  то  иди сюда и помоги мне, а то я не
справлюсь до утра.
     Анна подняла голову и подсела к сестре.
     - Ну что там?
     - Здесь, и вот здесь, - показала Джулия.
     Анна взяла иголку и села поближе к окну. Сумерки сгущались, темнота
усиливалась  дождем,  и  только  вспыхивающие  время  от  времени молнии
освещали крышку люка на мостовой.
     Примерно  полчаса  они  работали молча. Джулия почувствовала, что у
нее слипаются глаза.  Она  сняла  очки  и  откинулась  в  своем  кресле.
Буквально  через  тридцать секунд она открыла глаза, потому что хлопнула
входная лверь и послышались чьи-то торопливые удаляющиеся шаги.
     -  Кто  там?  -  спросила  Джулия,  нащупывая  свои  очки. - Кто-то
стучался, Анна?
     Она,  наконец,  одела очки и с ужасом уставилась на пустой стул, на
котором только что сидела Анна.
     - Анна! - она вскочила и бросилась в сени. Дверь была распахнута, и
дождь злорадно стучал по полу.
     -  Она  просто вышла на минутку, - дрожащим голосом сказала Джулия,
близоруко вглядываясь в темноту. - Она сейчас  вернется,  правда,  Анна,
дорогая! Ну ответь же мне, сестренка!
     Крышка люка на мостовой приподнялась и опустилась. Дождь  продолжал
выстукивать на ней свой ритм.


                         Поиграем в "отраву".

     - Мы тебя ненавидим! - кричали  шестнадцать  мальчиков  и  девочек,
окруживших Майкла; дела его были плохи. Перемена уже кончалась, а мистер
Ховард еще не появился.
     - Мы тебя ненавидим!
     Спасаясь от них, Майкл вскочил на подоконник. Они  открыли  окно  и
начали  сталкивать  его  вниз.  В  этот  момент в классе появился мистер
Ховард.
     -  Что  вы делаете! Остановитесь! - закричал он, бросаясь на помощь
Майклу, но было поздно.
     До мостовой было три этажа.
     Майкл пролетел три этажа и умер, не приходя в сознание.
     Следователь  беспомощно  развел  руками:  это  же  дети,  им  всего
восемь-девять лет, они же не понимают, что  делают.  На  следующий  день
мистер Ховард уволился из школы.
     - Но почему? - спрашивали его коллеги.  Он  не  отвечал,  и  только
мрачный  огонек  вспыхивал  у  него на глазах. Он думал, что если скажет
правду, они решат, что он совсем свихнулся.
     Мистер  Ховард  уехал  из Медисон-Сити и поселился в городке Грим -
бэй. Семь лет он жил, зарабатывая рассказами,  которые  охотно  печатали
местные  журналы.  Он  так и не женился, у всех его знакомых женщин было
одно общее желание - иметь детей.
     На  восьмой год его уединенной жизни, осенью, заболел один приятель
мистера Ховарда, учитель. Заменить его было  некем,  и  мистера  Ховарда
уговорили  взять его класс. Речь шла о замещении на несколько недель, и,
скрипя сердцем, он согласился.
     Хмурым сентябрьским утром он пришел в школу.
     - Иногда мне кажется, - говорил мистер Ховард,  прохаживаясь  между
рядами парт, - что дети - это захватчики, явившиеся из другого мира.
     Он остановился, и его взгляд  испытающе  заскользил  по  лицам  его
маленькой  аудитории. Одну руку он заложил за спину, а другая, как юркий
зверек, перебегала от лацкана пиджака к роговой оправе очков.
     -  Иногда,  -  продолжал  он,  глядя  на Уильяма Арнольда и Рассела
Невеля, Дональда Боуэра и Чарли Кэнкупа, - иногда я думаю,  что  дети  -
это  чудовища,  которых дьявол вышвыривает из преисподней, потому что не
может совладать с ними. И я твердо верю, что все должно быть сделано для
того, чтобы исправить их грубые примитивные мозги.
     Большая часть его слов, влетавшая в мытые и перемытые уши Арнольда,
Невеля,  Боуэра  и  компании,  оставалась  непонятной.  Но  тон  их  был
устрашающим. Все уставились на мистера Ховарда.
     -  Вы  принадлежите  к  совершенно иной расе. Отсюда ваши интересы,
ваши принципы, ваше непослушание, - продолжал свою вступительную  беседу
мистер  Ховард. - Вы не люди, вы - дети. И пока вы не станете взрослыми,
у вас не должно быть никаких прав и привилегий.
     Он сделал паузу и изящно сел на мягкий стул, стоящий за вытертым до
блеска учительским столом.
     - Живете в мире фантазий, - сказал он, мрачно усмехнувшись. - Чтобы
никаких фантазий у меня в классе! Вы у меня поймете, что когда получаешь
линейкой   по   рукам,  это  не  фантазия,  не  волшебная  сказка  и  не
рождественский подарок, - он фыркнул,  довольный  своей  шуткой.  -  Ну,
напугал  я  вас?  То-то  же!  Вы этого заслуживаете. Я хочу, чтобы вы не
забывали, где находитесь. И запомните - я вас не боюсь!
     Довольный,  он  откинулся  на  спинку стула. Взгляды мальчиков были
прикованы к нему.
     - Эй! Вы о чем там шепчетесь? О черной магии?
     Одна девочка подняла руку:
     - А что такое черная магия?
     - Мы это обсудим, когда  два  наших  друга  расскажут,  о  чем  они
беседовали. Ну, молодые люди, я жду!
     Поднялся Дональд Боуэр:
     - Вы нам не понравились - вот о чем мы говорили. - Он сел на место.
     Мистер Ховард сдвинул брови.
     - Я люблю откровенность, правду. Спасибо тебе за честность. Но я не
терплю дерзостей, поэтому ты останешься сегодня после уроков  и  вымоешь
все парты в классе.
     Возвращаясь домой, мистер Ховард наткнулся на четырех  учеников  из
своего класса. Чиркнув тростью по тротуару, он остановился возле них.
     - Что вы здесь делаете?
     Два  мальчика  и две девочки бросились врассыпную, как будто трость
мистера Ховарда прошлась по их спинам.
     -  А,  ну,  -  потребовал  он. - Подойдите сюда и обьясните, чем вы
занимались, когда я подошел.
     - Играли в "отраву", - сказал Уильям Арнольд.
     - В "отраву"! Так-так, - мистер Ховард язвительно улыбнулся. - Ну и
что же это за игра?
     Уильям Арнольд прыгнул в сторону.
     - А ну, вернись сейчас же! - заорал Ховард.
     - Я же показываю вам, - сказал мальчик, перепрыгнув через цементную
плиту  тротуара,  -  как  мы  играем  в  "отраву".  Если  мы  подходим к
покойнику, мы через него перепрыгиваем.
     - Что-что? - не понял мистер Ховард.
     - Если вы  наступите  на  могилу  покойника,  то  вы  отравляетесь,
падаете и умираете, - вежливо пояснила Изабелла Скетлон.
     - Покойники, могилы, отравляетесь, - передразнил ее мистер  Ховард,
- да откуда вы все это взяли?
     - Видите? - Клара Пэррис указала портфелем на тротуар. - Вон на той
плите указаны имена двух покойников.
     - Да это просто смешно, - сказал мистер Ховард, посмотрев на плиту.
- Это имена подрядчиков, которые делали плиты для этого тротуара.
     Изабелла и Клара обменялись взглядами и  возмущенно  уставились  на
обоих мальчиков.
     - Вы же говорили, что это могилы, -  почти  одновременно  закричали
они.
     Уильям Арнольд смотрел на носки своих ботинок.
     -  Да, в общем-то ... я хотел сказать ... - он поднял голову. - Ой!
Уже поздно, я пойду домой. Пока.
     Клара Пэррис смотрела на два имени, вырезанных в плите шрифтом.
     - Мистер Келли и мистер Торрилл, - прочитала  она.  -  Так  это  не
могилы? Они не похоронены здесь? Видишь, Изабелла, я же тебе говорила...
     - Ничего ты не говорила, - надулась Изабелла.
     -  Чистейшая  ложь,  -  стукнул  тростью  мистер  Ховард.  -  Самая
примитивная фальсификация. Чтобы этого больше не было. Арнольд и  Боуэр,
вам понятно?
     - Да, сэр, - пробормотали мальчики неуверенно.
     - Говорите громко и ясно! - приказал Ховард.
     - Да, сэр, - дружно ответили они.
     - То-то, же, - мистер Ховард двинулся вперед.
     Уильям Арнольд подождал, пока он скрылся из виду, и сказал:
     - Хотя бы какая-нибудь птичка накакала ему на нос.
     -  Давай,  Клара,  сыграем  в  отраву,  -  нерешительно  предложила
Изабелла.
     - Он все испортил, - хмуро сказала Клара. - Я иду домой.
     -  Ой,  я  отравился, - закричал Донольд Боуэр, падая на тротуар. -
Смотрите! Я отравился! Я умираю!
     - Да ну тебя, - зло сказала Клара и побежала домой.


     В субботу утром мистер Ховард выглянул в окно и выругался. Изабелла
Скетлон  что-то  чертила  на  мостовой,  прямо под его окном, и прыгала,
монотонно напевая себе под нос. Негодование  мистера  Ховарда  было  так
велико,  что он тут же вылетел на улицу с криком "А ну, прекрати!", чуть
не сбив девочку с ног. Он схватил ее за плечи и хорошенько потряс.
     -  Я только играла в классы, - заскулила Изабелла, размазывая слезы
грязными кулачками.
     - Кто тебе разрешил играть здесь? - он наклонился и носовым платком
стер линии, которые она нарисовала мелом. - Маленькая ведьма. Тоже  мне,
придумала  классы, песенки, заклинания. И все выглядит так невинно! У-у,
злодейка! - он размахнулся, чтобы ударить ее, но передумал.
     Изабелла, всхлипывая, отскочила в сторону.
     - Проваливай отсюда. И  скажи  своей  банде,  что  вы  со  мной  не
справитесь. Пусть только попробуют сунуть сюда свой нос!
     Он вернулся в комнату, налил полстакана бренди и выпил залпом. Весь
день  он  потом  слышал,  как дети играли в пятнашки, прятки, колдуны. И
каждый крик этих монстров с болью отзывался в его сердце. "Еще неделя, и
я сойду с ума, - подумал он. - Господи, почему ты не сделаешь так, чтобы
все сразу рождались взрослыми."
     Прошла  неделя, между ним и детьми быстро росла взаимная ненависть.
Ненависть и страх, нервозность, внезапные вспышки безудержной  ярости  и
потом молчаливое выжидание, затишье перед бурей.
     Меланхолический аромат осени окутал город. Дни стали короче, быстро
темнело.
     "Ну, положим, они меня не тронут,  не  посмеют  тронуть",  -  думал
мистер  Ховард,  потягивая  одну рюмку бренди за другой. - "Глупости все
это. Скоро я уеду отсюда и от них. Скоро я ... "
     Что-то стукнуло в окно. Он поднял голову и увидел белый череп...
     Дело было в пятницу в восемь  часов  вечера.  Позади  была  долгая,
измотавшая его неделя в школе. А тут еще перед его домом вырыли котлован
- надумали менять водопроводные трубы. И ему всю неделю пришлось  гонять
оттуда  этих  сорванцов  -  ведь  они  так любят торчать в таких местах,
прятаться, лазить туда - сюда, играть в свои дурацкие  игры.  Но,  слава
Богу,  трубы уже уложены. Завтра рабочие зароют котлован и сделают новую
цементную мостовую. Плиты уже привезли. Тогда эти  чудовища  разбредутся
сами по себе. Но вот сейчас... за окном торчал белый череп.
     Не было сомнений,  что  чья-то  мальчишеская  рука  двигала  его  и
постукивала по стеклу. За окном слышалось приглушенное хихиканье.
     Мистер Ховард выскочил на улицу и увидел трех убегающих  мальчишек.
Ругаясь  на чем свет стоит, он бросился за ними в сторону котлована. Уже
стемнело, но  он  очень  четко  различал  их  силуэты.  Мистеру  Ховарду
показалось,  что  мальчишки  остановились  и  перешагнули  через  что-то
невидимое. Он ускорил темп, не успев подумать, что бы  это  могло  быть.
Тут нога его за что-то зацепилась, и он рухнул в котлован.
     "Веревки..." - пронеслось у него в сознании, прежде чем он с жуткой
силой  ударился  головой  о  трубу.  Теряя  сознание, он чувствовал, как
лавина грязи обрушилась на его  ботинки,  брюки,  пиджак,  шею,  голову,
заполнила его рот, уши, глаза, ноздри...


     Утром, как обычно, хозяйка постучала в дверь мистера Ховарда, держа
в руках поднос с кофе и румяными булочками. Она постучала несколько  раз
и, не дождавшись ответа, вошла в комнату.
     - Странное дело, - сказала она, оглядевшись. - Куда мог  подеваться
мистер Ховард?
     Этот вопрос она неоднократно задавала себе потом в  течении  долгих
лет...
     Взрослые люди не наблюдательны. Они не обращают внимание на  детей,
которые  в  погожие  дни  играют  в  "отраву"  на  Оук-Бей стрит. Иногда
кто-нибудь из детей останавливается перед цементной плитой,  на  которой
неровными буквами выдавлено: "М. Ховард".
     - Билли, а кто это "М. Ховард"?
     - Не знаю, наверное тот парень, который делал эту плиту.
     - А почему так неровно написано?
     - Откуда я знаю. Ты отравился! Ты наступил!
     - А ну-ка, дети, дайте пройти1 Вечно устроят игры на дороге...
                        Попрыгунчик в шкатулке.


     Он выглянул в окно, сжимая шкатулку в руках. Нет,  попрыгунчику  не
вырваться  наружу, как бы он не старался. Не будет он размахивать своими
ручками в вельветовых перчатках и  раздаривать  налево  и  направо  свою
дикую  нарисованную  улыбку.  Он  надежно  спрятан под крышкой, заперт в
темнице, и толкающая его пружина напрасо сжала  свои  витки,  как  змея,
ожидая, пока откроют шкатулку.
     Прижав к ней ухо, Эдвин чувствовал давление внутри, ужас  и  панику
замурованной  игрушки.  Это  было  тоже самое, что держать в руках чужое
сердце.  Эдвин  не  мог  сказать,  пульсировала  ли  шкатулка  или   его
собственная  кровь  стучала  по  крышке  этой  игрушки, в которой что-то
сломалось.
     Он  бросил  шкатулку  на  пол  и  выглянул  в окно. Снаружи деревья
окружали дом, в котором жил Эдвин. Что там, за деревьями,  он  не  знал.
Если  он  пытался  рассмотреть  мир, который был за ними, деревья дружно
сплетались на ветру своими ветвями и преграждали  путь  его  любопытному
взгляду.
     - Эдвин! - крикнула сзади мать. - Хватит глазеть. Иди завтракать.
     Они пили кофе, и Эдвин слышал ее неровное прерывистое дыхание.
     - Нет, - еле слышно сказал он.
     -  Что?! - раздался резкий голос. Наверное, она поперхнулась. - Что
важнее: завтрак или какое-то окно?!
     - Окно, - прошептал Эдвин, и взгляд его скользнул вдаль. "А правда,
что деревья тянутся вдаль на десять тысяч миль?" Он не мог  ответить,  а
взгяд его был слишком беспомощным, чтобы проникнуть в тот далекий Мир. И
Эдвин снова вернул его обратно к газонам, к ступенькам  крыльца,  к  его
пальцам, дрожащим на подоконнике.
     Он повернулся и пошел  есть  свои  безвкусные  абрикосы,  вдвоем  с
Матерью,  в  огромной комнате, где каждому слову вторило эхо. Пять тысяч
раз - утро, это окно, эти деревья и неизвестность за ними.
     Ели молча.
     Мать была бледной женщиной. Каждый  день  в  определенное  время  -
утром  в шесть, днем в четыре, вечером - в девять, а также спустя минуту
после полуночи - она подходила к узорчатому стеклу окошка в  башенке  на
четвертом  этаже  старого  загородного дома и замирала там на мгновение,
высокая, бледная и спокойная. Она напоминала дикий белый цветок, забытый
в  старой  оранжерее,  и  упрямо  протягивающий  свою  головку навстречу
лунному свету.
     А  ее  ребенок,  Эдвин, был чертополохом, которого дыхание осеннего
ветра могло разнести по всему свету. У него были  шелковистые  волосы  и
голубые глаза, горевшие лихорадочным блеском. Он был нервным мальчиком и
резко вздрагивал, когда внезапно хлопала какая-нибудь дверь.
     Мать  начала  говорить  с ним сначала медленно и убедительно, затем
все быстрее, и наконец зло, почти брызгая слюной.
     - Почему ты не слушаешься каждое утро?
     Мне не нравится то, что ты торчишь у окна, слышишь? Чего ты хочешь?
Увидеть их? - кричала она, и пальцы ее подергивались. Она была похожа на
белый ядовитый цветок. -  Хочешь  увидеть  чудовищ,  которые  бегают  по
дорогам и поедают людей, как клубнику?
     "Да, - подумал он. - Я хочу увидеть чудовищ так ими страшными,  как
они есть."
     - Ты хочешь выйти туда? - кричала она. - Как и твой оте