я  виноват.  -Он  уставился  на  свои
зеленые пальцы. - Но что же будет со мной?
       -  Я  поправился.  Вы  тоже  оправитесь,  я думаю. Я вам
сочувствую, но в этом не было ничего плохого...  в самом  деле,
я ничего не припоминаю.
      Хартли расслабился.
       -  Пожалуй, вы правы. Мне не нравится мысль о том, что я
должен одеревенеть, но ничего не поделаешь.  Со мной все  будет
в порядке.
       Рокуэлл  чувствовал  себя  больным.  Разочарование  было
слишком  сильным.  Эта   спешка,   желание,   жажда   открытия,
любопытство, огонь, все умерло в нем.
       Итак, каким был человек из кокона? Тот же человек, какой
и был. И все это ожидание, и весь  интерес  были  напрасны.  Он
глубоко  вздохнул,  пытаясь  привести  в порядок свои спутанные
мысли. Этот розовощекий  человек,  с  ровным  голосом,  который
сидел  перед ним в спокойно курил, только что перенес частичное
окаменение кожи, его железы сошли с ума от радиации, я  тем  не
менее  это  лишь  человек,  и  ничего более. Мозг Рокуэлла, его
фантазирующий и слишком впечатлительный мозг, подхватил  каждую
деталь  этой  болезни и построил великолепный организм, выдавая
желаемое  за  действительное.  Рокуэлл  был  глубоко  потрясен,
взволнован и разочарован
       Существование  Смита без питания, его совершенная кровь,
низкая температура и другие признаки совершенства  теперь  были
только  фрагментами  неизвестной  болезни.  Болезни,  и  ничего
более. Чего-то, что прошло, закончилось и не  оставило  никаких
следов,  кроме хрупких лоскутков на залитой солнцем поверхности
стола.  Теперь осталась только возможность пронаблюдать Хартли,
если  его  болезнь  будет  прогрессировать,  и сообщить о новом
заболевании медицинскому миру.
       Рокуэлла,  однако,  не привлекала болезнь, его волновало
совершенство,  и  это  совершенство  было  разбито,  расколото,
разорвано   на   куски   и  исчезло.  Его  мечта  исчезла.  Его
сверхсущество исчезло. Его теперь не волновало,  даже  если  бы
весь  мир отвердел, позеленел и стал ненормально хрупким.  Смит
уже начал прощаться.
       - Я лучше вернусь в Лос-Анжелес. Меня ждет важная работа
на заводе. Моя старая работа должна быть закончена. Сожалею, но
не могу больше оставаться. Вы понимаете?
      - Вам следовало бы остаться и отдохнуть хоть бы несколько
дней,  -  сказал  Рокуэлл.  Он  не  мог  видеть,  как  исчезает
последний клочок его мечты.
       -  Нет,  спасибо.  Я  загляну в ваш оффис примерно через
неделю  для  новой  проверки,  если  хотите,  доктор.  Я   буду
приезжать  каждые  несколько  недель в течение года или больше,
так что вы сможете контролировать меня, ладно?
      - Да, да. Смит, пожалуйста, сделайте это. Мне котелось бы
побеседовать с вами о вашей болезни. Вам повезло, что вы  живы.
      Макгвайр произнес счастливо:
      - Я довезу вас до Лос-Анжелеса.
       -  Не  беспокойтесь.  Я  дойду  до Гуджунги и возьму там
такси. Я хочу пройтись. Прошло  столько  времени,  я  хочу  все
снова прочувствовать.
      Рокуэлл одолжил ему пару ботинок и старый костюм.
       -  Спасибо,  доктор.  Я заплачу вам все, что должен, как
только смогу.
      - Вы не должны мне ни пенни. Это было интересно.
      - Ну, до свиданья, доктор, господин Макгвайр, Хартли.
      - До свиданья, Смит.
       Смит  пошел  по  дорожке.  Он  шел  легко  и счастливо и
насвистывал.  "Хотелось  бы  мне  сейчас  быть   в   таком   же
настроении", - устало подумал Рокуэлл.
       Смит  обернулся один раз, помахал им и начал подниматься
на холм и через него к городу, лежавшему в отдалении.
       Рокуэлл  смотрел  ему  вслед так, как ребенок смотрит на
разрушение своего песочного замка под ударами морских волн.
      - Я не могу в это поверить, - снова и снова говорил он, -
я не могу в это  поверить.  Все  закончилось  так  быстро,  так
неожиданно для меня. Я совершенно опустошен.
       -  Я  все  вижу  в  розовом свете! - довольно прохихикал
Макгвайр.
       Хартли  стоял под солнцем. Его зеленые руки мягко висели
вдоль тела, и, как заметил Рокуэлл, его белое лицо  впервые  за
месяцы было расслабленным.  Хартли тихо говорил.
       -  Со  мной  все  будет  в  порядке. Со мной все будет в
порядке. Я не буду монстром.  Я  останусь  самим  собой.  -  Он
повернулся к Рокуэллу.
       - Только не забудь, не забудь, не дай им похоронить меня
по ошибке. Смотри, чтобы меня не похоронили по  ошибке,  думая,
что я мертв. Помни обо мне.
       Смит  поднимался  по  тропинке  на холм. Уже вечерело, и
солнце начало садиться за голубые горы.  Видно  было  несколько
звезд.  Запах  воды,  пыли  и цветущих в отдалении апельсиновых
деревьев повис в теплом воздухе.
       Поднялся  ветерок.  Смит шел и глубоко дышал.  Отойдя от
санатория так, что его не было видно, он остановился  и  замер.
Он посмотрел вверх, в небо.
       Он  отбросил  сигарету,  которую  курил,  и  раздавил ее
каблуком. Затем выпрямил свое стройное тело, откинул назад свои
темно-каштановые   волосы,  закрыл  глаза,  глотнул,  расслабил
пальцы рук.
      Без малейшего усилия, только со слабым звуком, Смит мягко
поднял свое тело от земли вверх, в теплый воздух.
       Он  устремился  вверх быстро, спокойно и скоро затерялся
среди звезд, уходя в космическое пространство...


     Рэй Брэдбери.
     Пришло время дождей

     Отель напоминал высохшую  кость  в  пустыне.  Немилосердно
жгло  солнце  и накаляло крышу. По ночам воспоминания о дневном
зное наполняли комнаты, словно запах далекого лесного пожара. И
после наступления темноты в отеле долго не зажигали огней,  ибо
свет  означал  зной.  Обитатели  отеля  предпочитали в потемках
ощупью пробираться по коридорам в тщетных поисках прохлады.
     В  этот  вечер  мистер  Терль,   хозяин   отеля,   и   его
единственные  постояльцы,  мистер  Смит  и мистер Фермли,-- оба
словно сухие листья табака, и даже пахли они  сухим  табаком,--
засиделись на длинной веранде, опоясывающей дом. Раскачиваясь в
скрипучих креслах-качалках, они ловили ртами раскаленный воздух
и пытались движением качалок всколыхнуть застывший зной.
     -- Мистер  Терль, вот было бы здорово, если бы вы вдруг...
как-нибудь...  взяли  да  и  купили  установку  для  охлаждения
воздуха... Мистер Терль даже не открыл смеженных век. -- Откуда
мне  взять  деньги  на  это? -- ответил он наконец после долгой
паузы.
     Оба постояльца слегка  порозовели  от  стыда  --  вот  уже
двадцать  лет, как они живут в отеле и ничего не платят мистеру
Терлю.  Снова  воцарилось  молчание.  Мистер  Фермли   печально
вздохнул.  --  А  почему  бы  нам  всем  не  махнуть  отсюда  в
какой-нибудь приличный городишко, где нет такой адской жары?
     -- Найдется  ли  охотник  купить  мертвый  отель  в   этом
пропащем месте? -- ответил мистер Терль.-- Нет, останемся здесь
и подождем двадцать девятого января. Скрип качалок смолк.
     29   января.   Единственный   день  в  году,  когда  здесь
действительно идут дожди. --  В  таком  случае  ждать  осталось
недолго,-- сказал мистер
     Смит,  взглянув на карманные часы, они блеснули на ладони,
словно желтая луна.-- Еще каких-нибудь два часа и девять минут,
и наступит долгожданное двадцать девятое января. А на  небе  ни
облачка.
     -- Сколько   я   себя   помню,  двадцать  девятого  всегда
приходили дожди.-- Мистер  Терль  умолк,  сам  удивившись,  как
громко  прозвучал его голос.-- Если они в этом году и запоздают
на денек, я не стану роптать и гневить бога.
     Мистер Фермли судорожно проглотил слюну и  обвел  взглядом
пустой горизонт -- с востока на запад, до самых дальних гор. --
Интересно,  вернется  сюда золотая лихорадка?.. -- Золота здесь
больше нет,-- ответил  мистер  Смит.--  И  что  еще  хуже,  нет
дождей.   Их   не   будет   ни   завтра,   ни  послезавтра,  ни
послепослезавтра. Не будет весь год.
     Три старых человека смотрели на яркую, как  солнце,  луну,
которая прожгла дыру в черном пустом небосводе. Снова медленно,
нехотя заскрипели качалки.

     x x x

     Легкий  утренний  ветерок  зашелестел  закудрявившимися от
зноя листами отрывного календаря, который висел на облупившейся
стене отеля.
     Трое стариков, перекидывая через костлявые плечи подтяжки,
босиком спустились вниз и,  щурясь  от  солнца,  посмотрели  на
пустой горизонт.
     -- Двадцать  девятое  января...  --  Ни единой милосердной
капли дождя... -- Все еще впереди, день только начинается. -- У
кого впереди, а у кого и позади,-- проворчал мистер  Фермли  и,
повернувшись, исчез в доме.
     Целых  пять  минут  понадобилось ему, чтобы через путаницу
лестниц и коридоров добраться до своей  комнаты  и  раскаленной
как печь постели.
     В  полдень  в  дверь  осторожно просунулась голова мистера
Терля. -- Мистер Фермли?..
     -- Проклятые старые кактусы! Это мы с  вами...--  произнес
мистер  Фермли,  не поднимая головы с подушки; издали казалось,
что его лицо вот-вот рассыплется в сухую пыль,  которая  осядет
на  шершавые доски пола.-- Но даже кактусам, черт побери, нужна
хотя бы капля влаги, чтобы выжить в этом  пекле.  Заявляю  вам,
что  не  встану  до тех пор, пока не услышу шум дождя, а не эту
дурацкую птичью возню на крыше.
     -- Молитесь  богу  и  готовьте  зонтик,  мистер  Фермли,--
сказал мистер Терль и осторожно на цыпочках вышел. Под вечер по
крыше   слабо   застучали   редкие  капли.  Мистер  Фермли,  не
поднимаясь, слабым голосом крикнул  в  окно:  --  Нет,  это  не
дождь,  мистер  Терль.  Я  знаю, вы поливаете крышу из садового
шланга. Благодарю, но не тратьте понапрасну сил.
     Шум на  крыше  прекратился.  Со  двора  донесся  печальный
протяжный вздох...
     Огибая  угол  дома,  мистер  Терль увидел, как оторвался и
упал в серую пыль листок календаря.
     -- Проклятое двадцать девятое января! -- услышал он  голос
сверху.-- Еще целых двенадцать месяцев!

     x x x

     В  дверях  отеля появился мистер Смит, но спустя мгновенье
скрылся. Затем он появился снова с двумя помятыми чемоданами  в
руках. Он со стуком опустил их на пол веранды.
     -- Мистер  Смит!  --  испуганно  вскричал  мистер Терль.--
После двадцати лет? Вы не можете этого сделать!
     -- Говорят, в  Ирландии  весь  год  идут  дожди,--  сказал
мистер  Смит.--  Найду  там работу. То ли дело бегать весь день
под дождем.
     -- Вы не должны уезжать,  мистер  Смит!  --  Мистер  Терль
лихорадочно  искал  веские  доводы  и  наконец  выпалил:  -- Вы
задолжали мне девять тысяч долларов!
     Мистер Смит  вздрогнул  как  от  удара,  и  в  глазах  его
отразились неподдельная боль и обида.
     -- Простите  меня,--  растерянно пролепетал мистер Терль и
отвернулся.-- Я и сам не знаю, что говорю.  Послушайтесь  моего
совета,  мистер  Смит,  поезжайте-ка  лучше в Сиэтл. Там каждую
неделю выпадает не менее пяти миллиметров  осадков.  Но,  прошу
вас,  подождите  до  полуночи.  Спадет жара, станет легче. А за
ночь вы доберетесь до города.
     -- Все равно за это время ничего не изменится. -- Не  надо
терять  надежду.  Когда  все  потеряно,  остается надежда. Надо
всегда во что-то верить. Побудьте со мной, мистер Смит.  Можете
даже  не  садиться, просто стойте вот так и думайте, что сейчас
придут дожди. Сделайте это для меня, и больше я ни о чем вас не
попрошу.
     В пустыне внезапно завертелись крохотные пыльные вихри, но
тут же исчезли. Мистер Смит обвел взглядом горизонт.
     -- Если не хотите думать о дождях, думайте о  чем  угодно.
Только думайте.
     Мистер   Смит   застыл  рядом  со  своими  видавшими  виды
чемоданами. Прошло пять-шесть минут. В мертвой тишине слышалось
лишь громкое дыхание двух мужчин.
     Затем мистер Смит с решительным видом нагнулся и взялся за
ручки чемоданов.
     И тут мистер Терль вдруг прищурил глаза, подался вперед  и
приложил ладонь к уху.
     Мистер  Смит  замер,  не  выпуская из рук чемоданов. С гор
донесся слабый гул, глухой еле слышный рокот. -- Идет гроза! --
свистящим  шепотом  произнес  мистер  Терль.  Гул  нарастал;  у
подножия  горы  появилось облачко. Мистер Смит весь вытянулся и
даже поднялся на носках.
     Наверху, словно воскресший из мертвых, приподнялся  и  сел
на постели мистер Фермли.
     Глаза  мистера Терля жадно вглядывались вдаль. Он держался
за деревянную колонну веранды и был похож  на  капитана  судна,
которому   почудилось,   что   легкий  тропический  бриз  вдруг
откуда-то донес аромат цитрусовых и прохладной белой сердцевины
кокосового ореха.  Еле  заметное  дыханье  ветерка  загудело  в
воспаленных  ноздрях, как ветер в печной трубе. -- Смотрите! --
воскликнул он.-- Смотрите! С  ближайшего  холма  катилось  вниз
облако,  отряхивая  пыльные  крылья,  гремя  и  рокоча. С гор в
долину с грохотом, скрежетом и  стоном  съезжал  автомобиль  --
первый за весь этот месяц автомобиль!
     Мистер  Терль боялся оглянуться на мистера Смита. А мистер
Смит посмотрел на потолок и  подумал  в  эту  минуту  о  бедном
мистере Фермли.
     Мистер  Фермли  выглянул  в окно только тогда, когда перед
отелем с громким выхлопом остановилась старая разбитая  машина.
И  в  том,  как  в  последний  раз выстрелил, а затем заглох ее
мотор, была какая-то печальная окончательность. Машина,  должно
быть,  шла  издалека, по раскаленным желто-серым дорогам, через
солончаки, ставшие пустыней еще десятки  миллионов  лет  назад,
когда  отсюда  ушел океан. И теперь этот старый, расползающийся
по швам  автомобиль  выпуска  1924  года,  кое-как  скрепленный
обрывками  проволоки,  которая  торчала  отовсюду как щетина на
небритой щеке великана, с откинутым  брезентовым  верхом,--  он
размяк  от  жары, как мятный леденец, и прилип к спинке заднего
сиденья, словно  морщинистое  веко  гигантского  глаза,--  этот
старый разбитый автомобиль в последний раз вздрогнул и испустил
дух.
     Старая  женщина за рулем терпеливо ждала, поглядывая то на
мужчин, то на отель, и словно бы говорила:  "Простите,  но  мой
друг  тяжко  занемог.  Мы знакомы с ним очень давно, и теперь я
должна проститься с ним и  проводить  в  последний  путь".  Она
сидела неподвижно, словно ждала, когда уймется последняя легкая
дрожь, пробегавшая еще по телу автомобиля, и наступит то полное
расслабление  членов,  которое означает неумолимый конец. Потом
еще с полминуты женщина оставалась неподвижной, прислушиваясь к
умолкшей машине. От незнакомки веяло таким покоем,  что  мистер
Терль  и  мистер  Смит  невольно  потянулись к ней. Наконец она
взглянула на них с печальной улыбкой и  приветственно  помахала
рукой.
     И  мистер  Фермли,  глядевший в окно, даже не заметил, что
машет ей в ответ. А мистер Смит подумал:
     "Странно, ведь это  не  гроза,  а  я  почему-то  не  очень
огорчен. Почему же?"
     А мистер Терль уже спешил к машине.
     -- Мы думали... мы думали...-- Он растерянно умолк.-- Меня
зовут Терль, Джо Терль.
     Женщина пожала протянутую руку и посмотрела на него такими
чистыми светло-голубыми глазами, словно это были снежные озера,
где вода очищена солнцем и ветрами.
     -- Мисс  Бланш  Хилгуд,--  сказала  она тихо.-- Выпускница
Гринельского колледжа, не замужем,  преподаю  музыку,  тридцать
лет  руководила музыкальным студенческим клубом, была дирижером
студенческого оркестра в Грин Сити,  Айова,  двадцать  лет  даю
частные уроки игры на фортепьяно, арфе и уроки пения, месяц как
ушла  на  пенсию.  А  теперь  снялась с насиженных мест и еду в
Калифорнию.
     -- Мисс Хилгуд,-- отсюда не так-то просто будет выбраться.
-- Я и сама теперь вижу.-- Она с тревогой посмотрела на мужчин,
круживших возле ее автомобиля, и в эту минуту чем-то  напомнила
им  девочку,  которой  неловко  и  неудобно сидеть на коленях у
больной ревматизмом бабушки.
     -- Неужели ничего нельзя сделать? -- спросила она.  --  Из
спиц  выйдет  неплохая  изгородь,  из тормозных дисков -- гонг,
чтобы  созывать  постояльцев  к  обеду,  а  остальное,   может,
пригодится для японского садика.
     -- Все, кончилась. Говорю вам, машине конец. Я отсюда и то
вижу.  Не  пора  ли  нам  ужинать?  --  послышался сверху голос
мистера Фермли.
     Мистер Терль сделал широкий жест рукой.
     -- Мисс Хилгуд, милости просим в отель  "Пустыня".  Открыт
двадцать   шесть   часов   в   сутки.   Беглых   каторжников  и
правонарушителей   просим   заносить   свои   имена   в   книгу
постояльцев.  Отдохните  ночку, платить не надо, а завтра утром
вытащим из сарая наш старый "форд" и отвезем вас в город.
     Мисс  Хилгуд  милостиво  разрешила  помочь  ей  выйти   из
автомобиля.  Он  в  последний  раз  издал жалобный стон, словно
молил  не  покидать  его.  Она   осторожно   прикрыла   дверцу,
захлопнувшуюся с мягким стуком.
     -- Один  друг  покинул  меня,  но  второй все еще со мной.
Мистер Терль, не внесете ли вы ее в дом? -- Ее, мадам?
     -- Простите, я всегда думаю о вещах так, словно это  люди.
Автомобиль  был  джентльменом,  должно  быть, потому, что возил
меня повсюду. Ну а арфа все же, согласитесь, дама.
     Она кивком головы указала на заднее сиденье. На фоне неба,
накренившись вперед, словно нос корабля,  разрезающего  воздух,
стоял узкий кожаный ящик.
     -- Мистер  Смит, а ну-ка подсобите,-- сказал мистер Терль.
Они отвязали высокий ящик и осторожно сняли его  с  машины.  --
Эй, что там у вас? -- крикнул сверху мистер Фермли. Мистер Смит
споткнулся,   и   мисс   Хилгуд   испуганно   вскрикнула.  Ящик
раскачивался из стороны в  сторону  в  руках  неловких  мужчин.
Раздался мелодичный звон струн.
     Мистер  Фермли услышал его в своей комнате и уже больше не
спрашивал, а лишь, открыв от удивления рот, смотрел, как темная
пасть веранды поглотила старую леди, таинственный ящик  и  двух
мужчин.
     -- Осторожно! -- воскликнул мистер Смит.-- Какой-то болван
оставил здесь свои чемоданы.-- И вдруг умолк.-- Болван? Да ведь
это же мои чемоданы!

     x x x

     Мистер  Смит и мистер Терль посмотрели друг на друга. Лица
их уже  не  блестели  от  пота.  Откуда-то  налетевший  ветерок
легонько  трепал  вороты рубах, шелестел листками календаря. --
Да, это мои чемоданы,-- сказал мистер Смит. Они вошли в дом.
     Еще вина, мисс Хилгуд? Давненько у нас не  подавали  вино.
-- Совсем капельку, если можно.
     Они  ужинали  при  свете  единственной  свечи,  все  равно
делавшей комнату похожей на раскаленную печь,  и  слабые  блики
света  играли  на вилках, ножах и новых тарелках. Они ели, пили
теплое вино и беседовали.
     -- Мисс Хилгуд, расскажите еще что-нибудь  о  себе.  --  О
себе?  --  переспросила  она.--  Право,  я  была  все время так
занята,  играя  то  Бетховена,  то  Баха,  то  Брамса,  что  не
заметила,  как  мне  минуло  двадцать  девять, а потом сорок, а
вчера вот исполнилось семьдесят один. О, конечно, в моей  жизни
были  мужчины.  Но  в  десять  лет  они  переставали  петь, а в
двенадцать уже  не  могли  летать.  Мне  всегда  казалось,  что
человек создан, чтобы летать, поэтому я терпеть не могла мужчин
с  кровью,  тяжелой как чугун, цепями приковывающей их к земле.
Не помню, чтобы мне приходилось встречать  мужчин,  которые  бы
весили  меньше  ста  килограммов.  В  своих черных костюмах они
проплывали мимо словно катафалки. -- И вы улетели от них, да?
     -- Только  мысленно,  мистер   Терль,   только   мысленно.
Понадобилось  целых шестьдесят лет, чтобы наконец по-настоящему
решиться  на  это.  Все  это  время  я  дружила  с  флейтами  и
скрипками,  потому что они как ручейки в небесах, знаете, такие
же, как ручьи и реки на земле. Я плавала в реках  и  заливах  с
чистой  студеной  водой,  от озер Генделя до прозрачных заводей
Штрауса. И, только напутешествовавшись вдоволь, я осела в  этих
краях.
     -- Как же вы все-таки решились сняться с места? -- спросил
мистер Смит.
     -- На  прошлой  неделе я вдруг оглянулась вокруг и сказала
себе: "Эге, да ты летаешь совсем одна. Ни одну  живую  душу  во
всем  Грин  Сити не интересует, как высоко ты можешь залететь".
Всегда одн