не знаю.

Ни языка, ни ноздрей, ни легких.

Но потом они появятся. Да, появятся. Что-то... что-то происходит. В поры
замкнутого в скорлупе тела проникает воздух, будто каждую его частицу
покалывают струйки живительного дождя. Дышишь мириадами крохотных жабр,
вдыхаешь кислород и азот, водород и углекислоту, и все идет впрок.
Удивительно. А сердце как - бьется еще или нет?

Да, бьется. Медленно, медленно, медленно. Смутный багровый ропот возникает
вокруг, поток, река, медлительная, еще медленней, еще. Так славно.

Дни сливаются в недели, и быстрей складываются в цельную картину
разрозненные куски головоломки. Помогает Макгайр. В прошлом хирург, он уже
многие годы у Рокуэла секретарем. Не бог весть какая подмога, но славный
товарищ.

Рокуэл заметил, что хоть Макгайр ворчливо подшучивает над Смитом, но
неспокоен; даже очень. Силится сохранить спокойствие. А потом однажды
притих, призадумался - и сказал неторопливо:

- Вот что, я только сейчас сообразил: Смит живой! Должен бы помереть. А он
живой. Вот так штука!

Рокуэл расхохотался.

- А какого черта, по-твоему, я тут орудую? На той неделе доставлю сюда
рентгеновский аппарат, посмотрю, что творится внутри Смитовой скорлупы.

Он ткнул иглой шприца в эту жесткую скорлупу. Игла сломалась. Рокуэл сменил
иглу, потом еще одну - и, наконец, проткнув скорлупу, добыл кровь и
принялся изучать образцы под микроскопом. Спустя несколько часов он
преспокойно сунул результаты проб Макгайру, под самый его красный нос,
заговорил быстро:

- Просто не верится. Его кровь смертельна для микробов. Я капнул взвесь
стрептококков, и за восемь секунд они все погибли! Можно привить Смиту
какую угодно инфекцию - он любую бациллу уничтожит, он ими лакомится!

За считанные часы сделаны были еще и другие открытия. Рокуэл лишился сна,
ночью ворочался в постели с боку на бок, продумывал, передумывал, опять и
опять взвешивал потрясающие догадки. К примеру:

С тех пор, как Смит заболел, и до последнего времени Хартли каждый день
вводил ему внутривенно какое-то количество кубиков питательной сыворотки.
Ни грамма этой пищи не использовано. Вся она сохраняется про запас - и не в
жировых отложениях, а в совершенно неестественном виде: это какой-то очень
насыщенный раствор, неведомая жидкость, содержащаяся у Смита в крови. Одной
ее унции довольно, чтобы питать человека целых три дня. Эта икс-жидкость
движется в кровеносных сосудах, а едва организм ощутит в ней потребность,
он тотчас ее усваивает. Гораздо удобнее, чем запасы жира. Несравнимо
удобнее!

Рокуэл ликовал - вот это открытие! В теле Смита накопилось этого
икс-раствора столько, что хватит на многие месяцы. Он не нуждается в пище
извне.

Услыхав это, Макгайр печально оглядел свое солидное брюшко.

- Вот бы и мне так...

Но это еще не все. Смит почти не нуждается в воздухе. А нужное ему
ничтожное количество впитывает, видимо, прямо сквозь кожу. И усваивает до
последней молекулы. Никаких отходов.

- И ко всему, - докончил Рокуэл, - в последнем счете Смиту, пожалуй, вовсе
не надо будет, чтоб у него билось сердце, он и так обойдется!

- Тогда он умрет.

- Для нас с тобой - да. Для самого себя - может быть. А может, и нет. Ты
только вдумайся, Макгайр. Что такое сейчас Смит? Замкнутая кровеносная
система, которая сама собою очищается, месяцами не требует питания извне,
почти не знает перебоев и совсем ничего не теряет, ибо с пользой усваивает
каждую молекулу; система саморазвивающаяся и прочно защищенная,
убийственная для любых микробов. И при всем этом Хартли еще говорит о
вырождении!

Хартли выслушал рассказ обо всех этих открытиях с досадой. И все равно
твердил, что Смит перестает быть человеком. Он выродок - и опасен.

Макгайр еще подлил масла в огонь:

- Почем знать, может, возбудителя этой болезни и в микроскоп не увидишь, а
он, расправляясь со своей жертвой, заодно уничтожает все другие микробы.
Ведь прививают же иногда малярию, чтобы излечить сифилис; отчего бы новой,
неизвестной бацилле неизвестным образом не пожрать все остальные?

- Довод веский, - сказал Рокуэл. - Но мы-то не заболели?

- Может быть, эта бактерия уже в нас, только ей нужен какой-то
инкубационный период.

- Типичное рассуждение старомодного эскулапа. Что бы с человеком ни
случилось, раз он не вмещается в привычные рамки, значит, болен, - возразил
Рокуэл. - Кстати, это твоя мысль, Хартли, а не моя. Врачи не успокоятся,
пока не поставят в каждом случае диагноз и не наклеят ярлычок. Так вот,
по-моему, Смит здоров, до того здоров, что ты его боишься.

- Ты спятил, - сказал Макгайр.

- Возможно. Только Смиту, я думаю, вовсе не требуется вмешательство
медицины. Он сам себя спасает. По-вашему, это вырождение. А по-моему, рост.

- Да ты посмотри на его кожу, - почти простонал Макгайр.

- Овца в волчьей шкуре. Снаружи - жесткий, ломкий покров. Внутри -
упорядоченная перестройка, преобразование. Почему? Я начинаю догадываться.
Эти внутренние перемены в Смите так бурны, что им нужна защита, броня. А ты
мне вот что скажи, Хартли, только честно: боялся ты в детстве пауков?

- Да.

- То-то и оно. У тебя фобия. Врожденный страх и отвращение, и все это
обратилось на Смита. Поэтому тебе и противна эта перемена в нем.

В последующие недели Рокуэл подробно разузнал о прошлом Смита. Побывал в
лаборатории электроники, где тот работал, пока не заболел. Дотошно
исследовал комнату, где Смит под присмотром Хартли провел первые недели
своей "болезни". Тщательно изучил стоящий в углу аппарат. Что-то связанное
с радиацией.

Уезжая из санатория, Рокуэл надежно запер Смита в палате и к двери
приставил стражем Макгайра на случай, если у Хартли появятся какие-нибудь
завиральные мысли.

Смиту двадцать три года, и жизнь у него была самая простая. Пять лет
проработал в лаборатории электроники. Никогда серьезно не болел.

Шли дни. Рокуэл пристрастился к долгим одиноким прогулкам вдоль соседнего
пересохшего ручья. Так он выкраивал время подумать, обосновать невероятную
теорию, что складывалась у него все отчетливей.

А однажды остановился у куста жасмина, цветущего ночами подле санатория,
поднялся на цыпочки и, улыбаясь, снял с высокой ветки что-то темное,
поблескивающее. Осмотрел и сунул в карман. И прошел в санаторий.

Он позвал с веранды Макгайра. Тот пришел. За ним, бормоча вперемешку жалобы
и угрозы, плелся Хартли. Все трое сели в приемной.

И Рокуэл заговорил.

- Смит не болен. В его организме не выжить ни одной бацилле. И никакие
дьяволы, бесы и злые духи в него не вселились. Упоминаю об этом в
доказательство, что перебрал все мыслимые и немыслимые возможности. И любой
диагноз любых обычных болезней отбрасываю. Предлагаю гораздо более важную и
наиболее приемлемую возможность - замедленную наследственную мутацию.

- Мутацию? - не своим голосом переспросил Макгайр.

Рокуэл поднял и показал нечто темное, поблескивающее на свету.

- Вот что я нашел в саду, на кусте. Отлично подтверждает мою теорию. Я
изучил состояние Смита, осмотрел его лабораторию, исследовал несколько вот
этих штучек, - он повертел в пальцах темный маленький предмет. - И я
уверен. Это метаморфоза. Перерождение, видоизменение, мутация - не до, а
после появления на свет. Вот. Держи. Это и есть Смит.

И он кинул темную вещичку Хартли. Хартли поймал ее на лету.

- Это же куколка, - сказал Хартли. - Бывшая гусеница.

Рокуэл кивнул:

- Вот именно.

- Так что же, ты воображаешь, будто Смит тоже... куколка?

- Убежден, - сказал Рокуэл.

Вечером, в темноте, Рокуэл склонился над телом Смита. Макгайр и Хартли
сидели в другом конце палаты, молчали, прислушивались. Рокуэл осторожно
ощупывал тело.

- Предположим, жить - значит не только родиться, протянуть семьдесят лет и
умереть. Предположим, что в своем бытии человек должен шагнуть на новую,
высшую степень, - Смит первый из всех нас совершает этот шаг.

Мы смотрим на гусеницу и, как нам кажется, видим некую постоянную величину.
Однако она превращается в бабочку. Почему? Никакие теории не дают
исчерпывающего объяснения. Она развивается - вот что важно. Самое
существенное: нечто будто бы неизменное превращается в нечто другое,
промежуточное, совершенно неузнаваемое - в куколку, а из нее выходит
бабочкой. С виду куколка мертва. Это маскировка, способ сбить со следа.
Поймите, Смит сбил нас со следа. С виду он мертв. А внутри все соки
клокочут, перестраиваются, бурно стремятся к одной цели. Личинка
оборачивается москитом, гусеница бабочкой... а чем станет Смит?

- Смит - куколка? - Макгайр невесело засмеялся.

- Да.

- С людьми так не бывает.

- Перестань, Макгайр. Ты, видно, не понимаешь, эволюция совершает великий
шаг. Осмотри тело и дай какое-то другое объяснение. Проверь кожу, глаза,
дыхание, кровообращение. Неделями он запасал пищу, чтобы погрузиться в
спячку в этой своей скорлупе. Почему он так жадно и много ел, зачем копил в
организме неизвестный икс-раствор, если не для этого перевоплощения? А
всему причиной - излучение. Жесткое излучение в Смитовой лаборатории.
Намеренно он облучался или случайно, не знаю. Но затронута какая-то
ключевая часть генной структуры, часть, предназначенная для эволюции
человеческого организма, которой, может быть, предстояло включиться только
через тысячи лет.

- Так что же, по-твоему, когда-нибудь все люди...?

- Личинка стрекозы не остается навсегда в болоте, кладка жука в почве, а
гусеница на капустном листе. Они видоизменяются и вылетают на простор. Смит
- это ответ на извечный вопрос: что будет дальше с людьми, к чему мы идем?
Перед нами неодолимой стеной встает вселенная, в этой вселенной мы обречены
существовать, и человек, такой, каков он сейчас, не готов вступить в эту
вселенную. Малейшее усилие утомляет его, чрезмерный труд убивает его
сердце, недуги разрушают тело. Возможно, Смит сумеет ответить философам на
вопрос, в чем смысл жизни. Возможно, он придаст ей новый смысл.

Ведь все мы, в сущности, просто жалкие насекомые и суетимся на ничтожно
маленькой планете. Не для того существует человек, чтобы вечно прозябать на
ней, оставаться хилым, жалким и слабым, но будущее для него пока еще тайна,
слишком мало он знает.

Но измените человека! Сделайте его совершенным. Сделайте... сверхчеловека,
что ли. Избавьте его от умственного убожества, дайте ему полностью овладеть
своим телом, нервами, психикой; дайте ясный, проницательный ум, неутомимое
кровообращение, тело, способное месяцами обходиться без пищи извне,
освоиться где угодно, в любом климате, и побороть любую болезнь. Освободите
человека от оков плоти, от бедствий плоти, и вот он уже не злосчастное
ничтожество, которое страшится мечтать, ибо знает, что хрупкое тело
помешает ему осуществить мечты, - теперь он готов к борьбе, к единственной
подлинно стоящей войне, заново рожденный человек готов противостоять всей,
черт ее подери, вселенной!

Рокуэл задохнулся, охрип, сердце его неистово колотилось; он склонился над
Смитом, бережно, благоговейно приложил ладони к холодному недвижному
панцирю и закрыл глаза. Сила, властная тяга, твердая вера в Смита
переполняли его. Он прав. Прав. Он это знает. Он открыл глаза, посмотрел на
Хартли и Макгайра: всего лишь тени в полутьме палаты, при завешенном окне.
Короткое молчание, потом Хартли погасил свою сигарету.

- Не верю я в эту теорию.

А Макгайр сказал:

- Почему ты знаешь, может быть, все нутро Смита обратилось в кашу? Делал ты
рентгеновский снимок?

- Нет, это рискованно - вдруг помешает его превращению, как мешал солнечный
свет.

- Так значит, он становится сверхчеловеком? И как же это будет выглядеть?

- Поживем - увидим.

- По-твоему, он слышит, что мы про него сейчас говорим?

- Слышит, нет ли, ясно одно: мы узнали секрет, который нам знать не
следовало. Смит вовсе не желал посвящать в это меня и Макгайра. Ему
пришлось как-то к нам приспособиться. Но сверхчеловек не может хотеть,
чтобы все о нем узнали. Люди слишком ревнивы и завистливы, полны ненависти.
Смит знает, если тайна выйдет наружу, это для него опасно. Может быть,
отсюда и твоя ненависть к нему, Хартли.

Все замолчали, прислушиваются. Тишина. Только шумит кровь в висках Рокуэла.
И вот он, Смит - уже не Смит, но некое вместилище с пометкой "Смит", а что
в нем - неизвестно.

- Если ты не ошибаешься, нам безусловно надо его уничтожить, - заговорил
Хартли. - Подумай, какую он получит власть над миром. И если мозг у него
изменился в ту сторону, как я думаю... тогда, как только он выйдет из
скорлупы, он постарается нас убить, потому что мы одни про него знаем. Он
нас возненавидит за то, что мы проведали его секрет.

- Я не боюсь, - беспечно сказал Рокуэл.

Хартли промолчал. Шумное, хриплое дыхание его наполняло комнату Рокуэл
обошел вокруг стола, махнул рукой:

- Пойдемте-ка все спать, пора, как по-вашему?

Машину Хартли скрыла завеса мелкого моросящего дождя. Рокуэл запер входную
дверь, распорядился, чтобы Макгайр в эту ночь спал на раскладушке внизу,
перед палатой Смита, а сам поднялся к себе и лег.

Раздеваясь, он снова мысленно перебирал невероятные события последних
недель. Сверхчеловек. А почему бы и нет? Волевой, сильный...

Он улегся в постель.

Когда же? Когда Смит "вылупится" из своей скорлупы? Когда?

Дождь тихонько шуршал по крыше санатория.

Макгайр дремал на раскладушке под ропот дождя и грохот грома, слышалось его
шумное, тяжелое дыхание. Где-то скрипнула дверь, но он дышал все так же
ровно. По прихожей пронесся порыв ветра. Макгайр всхрапнул, повернулся на
другой бок. Тихо затворилась дверь, сквозняк прекратился.

Смягченные толстым ковром тихие шаги. Медленные шаги, опасливые,
крадущиеся, настороженные. Шаги. Макгайр мигнул, открыл глаза.

В полутьме кто-то над ним наклонился.

Выше, на площадке лестницы, горит одинокая лампочка, желтоватая полоска
света протянулась рядом с койкой Макгайра.

В нос бьет резкий запах раздавленного насекомого. Шевельнулась чья-то рука.
Чей-то голос силится заговорить.

У Макгайра вырвался дикий вопль.

Рука, что протянулась в полосу света, зеленая.

Зеленая.

- Смит!

Тяжело топая, Макгайр с криком бежит по коридору.

- Он ходит! Не может ходить, а ходит!

Всей тяжестью он налетает на дверь, и дверь распахивается. Дождь и ветер со
свистом набрасываются на него, он выбегает в бурю, бессвязно, бессмысленно
бормочет.

А тот, в прихожей, недвижим. Наверху распахнулась дверь, по лестнице
сбегает Рокуэл. Зеленая рука отдернулась из полосы света, спряталась за
спиной.

- Кто здесь? - остановясь на полпути, спрашивает Рокуэл.

Тот выходит на свет.

Рокуэл смотрит в упор, брови сдвинулись.

- Хартли! Что ты тут делаешь, почему вернулся?

- Кое-что случилось, - говорит Хартли. - А ты поди-ка приведи Макгайра. Он
выбежал под дождь и лопочет как полоумный.

Рокуэл не стал говорить, что думает. Быстро, испытующе оглядел Хартли и
побежал дальше - по коридору, за дверь, под дождь.

- Макгайр! Макгайр, дурья голова, вернись!

Бежит под дождем, струи так и хлещут. На Макгайра наткнулся чуть не в сотне
шагов от дома, тот бормочет:

- Смит... Смит там ходит...

- Чепуха. Просто это вернулся Хартли.

- Рука зеленая, я видел. Она двигалась.

- Тебе приснилось.

- Нет. Нет! - В дряблом, мокром от дождя лице Макгайра ни кровинки. - Я
видел, рука зеленая, верно тебе говорю. А зачем Хартли вернулся? Ведь он...

При звуке этого имени Рокуэла как ударило, он разом понял. Пронзило
страхом, мысли закружило вихрем - опасность! - резнул отчаянный зов: на
помощь!

- Хартли!

Рокуэл оттолкнул Макгайра, рванулся, закричал и со всех ног помчался к
санаторию. В дом, по коридору...

Дверь в палату Смита взломана.

Посреди комнаты с револьвером в руке - Хартли. Услыхал бегущего Рокуэла,
обернулся. И вмиг оба действуют. Хартли стреляет, Рокуэл щелкает
выключателем.

Тьма. И вспышка пламени, точно на моментальной фотографии высвечено сбоку
застывшее тело Смита. Рокуэл метнулся в сторону вспышки. И уже в прыжке,
потрясенный, понимает, почему вернулся Хартли. В секунду, пока не погас
свет, он увидел руку Хартли.

Пальцы, покрытые зеленой чешуей.

Потом схватка врукопашную. Хартли падает, и тут снова вспыхнул свет, на
пороге мокрый насквозь Макгайр, выговаривает трясущимися губами:

- Смит... он убит?

Смит не пострадал. Пуля прошла выше.

- Болван, какой болван! - кричит Рокуэл, стоя над обмякшим на полу Хартли.
- Великое, небывалое событие, а он хочет все погубить!

Хартли пришел в себя, говорит медленно:

- Надо было мне догадаться. Смит тебя предупредил.

- Ерунда, он... - Рокуэл запнулся, изумленный. Да, верно. То внезапное
предчувствие, смятение в мыслях. Да. Он с яростью смотрит на Хартли. -
Ступай наверх. Просидишь до утра под замком. Макгайр, иди и ты. Не спускай
с него глаз.

Макгайр говорит хрипло:

- Погляди на его руку. Ты только погляди. У Хартли рука зеленая. Там в
прихожей был не Смит - Хартли!

Хартли уставился на свои пальцы.

- Мило выглядит, а? - говорит он с горечью. - Когда Смит заболел, я тоже
долго был под этим излучением. Теперь я стану таким... такой же тварью...
как Смит. Это со мной уже несколько дней. Я скрывал. Старался молчать.
Сегодня почувствовал - больше не могу, вот и пришел его убить, отплатить,
он же меня погубил...

Сухой резкий звук, что-то сухо треснуло. Все трое замерли.

Три крохотных чешуйки взлетели над Смитовой скорлупой, покружили в воздухе
и мягко опустились на пол.

Рокуэл вмиг очутился у стола, вгляделся.

- Оболочка начинает лопаться. Трещина тонкая, едва заметная -
треугольником, от ключиц до пупка. Скоро он выйдет наружу!

Дряблые щеки Макгайра затряслись:

- И что тогда?

- Будет у нас сверхчеловек, - резко, зло отозвался Хартли. - Спрашивается:
на что похож сверхчеловек? Ответ: никому не известно.

С треском отлетело еще несколько чешуек. Макгайра передернуло.

- Ты попробуешь с ним заговорить?

- Разумеется.

- С каких это пор... бабочки... разговаривают?

- Поди к черту, Макгайр!


Рокуэл засадил их обоих для верности наверху под замок, а сам заперся в
комнате Смита и лег на раскладушку, готовый бодрствовать всю долгую
дождливую ночь - следить, вслушиваться, думать.

Следить, как отлетают чешуйки ломкой оболочки, потому что из куколки
безмолвно стремится выйти наружу Неведомое.

Ждать осталось каких-нибудь несколько часов. Дождь стучится в дом, струи
сбегают по стеклу. Каков-то он теперь будет с виду, Смит? Возможно,
изменится строение уха, потому что станет тоньше слух; возможно, появятся
дополнительные глаза; изменится форма черепа, черты лица, весь костяк,
размещение внутренних органов, кожные ткани, возможно несчетное количество
перемен.

Рокуэла одолевает усталость, но уснуть страшно. Веки тяжелеют, тяжелеют. А
вдруг он ошибся? Вдруг его домыслы нелепы? Вдруг Смит внутри этой скорлупы
- вроде медузы? Вдруг он - безумный, помешанный... или совсем переродился и
станет опасен для всего человечества? Нет. Нет. Рокуэл помотал затуманенной
головой. Смит - совершенство. Совершенство. В нем нет места ни единой злой
мысли. Совершенство.

В санатории глубокая тишина. Только и слышно, как потрескивают чешуйки
хрупкой оболочки, падая на пол...

Рокуэл уснул. Погрузился во тьму, и комната исчезла, нахлынули сны.
Снилось, что Смит поднялся, идет, движения угловатые, деревянные, а Хартли,
истошно крича, опять и опять заносит сверкающий топор, с маху рубит зеленый
панцирь и превращает живое существо в отвратительное месиво. Снился Макгайр
- бегает под кровавым дождем, бессмысленно лопочет. Снилось...

Жаркое солнце. Жаркое солнце заливает палату. Уже утро. Рокуэл протирает
глаза, смутно встревоженный тем, что кто-то поднял шторы. Кто-то поднял...
Рокуэл вскочил как ужаленный. Солнце! Шторы не могли, не должны были
подняться. Сколько недель они не поднимались! Он закричал.

Дверь настежь. В санатории тишина. Не смея повернуть голову, Рокуэл косится
на стол. Туда, где должен бы лежать Смит.

Но ег