разные  миры  -
голубой, красный, желтый. Разные.
     - Да, да. Разные, - Коберман сам посмотрел  в  окно.  Его  лицо  было
бледным. Он вытер лоб носовым платком и притворно улыбнулся.
     - Все разные. Вот здорово. - Он подошел к своей двери и, обернувшись,
добавил: - Ну, ну. Играй.
     Дверь закрылась. Коберман ушел  к  себе.  Дуглас  скорчил  ему  вслед
гримасу и нашел новое стекло.
     - О, все фиолетовое!


     Через полчаса, когда он играл в песочнице,  раздался  звон  разбитого
стекла. Дуглас вскочил на ноги и увидел выскочившую  на  крыльце  бабушку,
которая сердито грозила ему рукой.
     - Дуглас! Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не играл в мяч  перед
домом!
     - Но я же сижу здесь, - возразил Дуглас.
     Но бабушка не хотела его слушать.
     - Смотри, что ты наделал, негодный мальчишка!
     Чудесное разноцветное стекло было разбито,  и  среди  осколков  лежал
баскетбольный мяч Дугласа. Прежде, чем он  успел  что-то  сказать  в  свое
оправдание, на него обрушился град тумаков.
     Потом он сидел в песочнице и глотал слезы, которые текли  у  него  не
столько от боли, сколько от обиды за  совершившуюся  несправедливость.  Он
знал, кто бросил этот мяч - конечно же он,  человек  в  соломенной  шляпе,
который живет в холодной серой комнате.
     "Ну, погоди же, погоди" - шептал Дуглас.
     Он слышал, как бабушка подмела осколки  и  выбросила  их  в  мусорный
ящик. Голубые, красные, оранжевые стеклышки  полетели  в  ящик  вместе  со
старым тряпьем и консервными банками.
     Когда она ушла, Дуглас, всхлипывая, подкрался к ящику и  вытащил  три
осколка драгоценного стекла. Коберману не нравится цветные стекла? Ну  что
же, тем более их нужно спасти.


     Дедушка возвращался  из  типографии  немного  раньше  всех  остальных
жильцов, примерно  в  5  часов.  Когда  его  тяжелые  шаги  раздавались  в
прихожей, Дуглас всегда выбегал навстречу  и  бросался  ему  на  шею.  Ему
нравилось сидеть на коленях у деда,  прижавшись  к  его  большому  животу,
когда тот читал газету.
     - Слушай, дед.
     - Ну, чего тебе?
     - А бабушка сегодня опять потрошила цыпленка. На  это  так  интересно
смотреть! - сказал Дуглас.
     Дед не отрывался от газеты:
     - Уже второй раз на этой неделе - цыпленок. Твоя бабушка закормит нас
этими цыплятами. А ты любишь  смотреть,  как  она  их  потрошит?  Эх,  ты,
маленький хладнокровный садист!
     - Но мне же интересно.
     - Да уж точно, -  хмыкнул  дедушка,  зевая.  -  Помнишь  ту  девушку,
которая попала под поезд? Она была вся в крови, а ты  пошел  и  рассмотрел
ее, - улыбнулся дед. - Храбрый гусь. Так и надо - ничего не бойся в жизни.
Я думаю, это у тебя от отца, он же был военный. А ты  так  стал  похож  на
него, потому что с прошлого года приехал к нам,  -  он  вернулся  к  своей
газете. Спустя минуту Дуглас прервал молчание:
     - Дед!
     - Ну, что?
     - А что, если у человека нет сердца или легких, или желудка, а с виду
он такой же, как все?
     - Я думаю, это было бы чудом.
     - Да нет, я не про чудеса. Что, если  он  совсем  другой  внутри,  не
такой, как я?
     - Ну, наверное его нельзя будет полностью назвать человеком, а?
     - Конечно, дед. А у тебя есть сердце и легкие?
     Дед поперхнулся.
     - Честно говоря, не знаю. Никогда не видел их. Даже  рентген  никогда
не делал.
     - А у тебя есть желудок?
     - Конечно,  есть,  -  закричала  бабушка  из  кухни.  -  Попробуй  не
накормить его, и легкие  у  тебя  есть.  Ты  кричишь  так,  что  покойника
разбудишь. А еще у тебя есть грязные  руки.  Ну-ка,  марш  мыть  их!  Ужин
готов. И ты, дед, давай к столу скорее.


     Тут начали спускаться жильцы, и деду уже некогда было  спрашивать,  с
чего это Дуглас вдруг заинтересовался такими вопросами.
     За столом жильцы  разговаривали  и  перебрасывались  шутками,  только
Коберман  сидел,  молча  нахохлившись.  Разговор  от  политики  перешел  к
таинственным преступлениям, происходившим в городе.
     - А вы слышали про мисс Ларсен,  которая  жила  напротив  раввина?  -
спросил дедушка,  оглядывая  жильцов.  -  Ее  нашли  мертвой  с  какими-то
непонятными следами на теле. А выражение лица у нее было  такое,  что  сам
Данте съежился бы от страха. А другая женщина, как ее  фамилия  -  Уайтли,
кажется. Она исчезла, и все еще не найдена.
     - Да, такие вещи часто происходят, - вмешался  мистер  Бриц,  который
работал механиком в гараже. - А все потому, что полиция ни черта не  хочет
делать.
     - Кто хочет добавки? - спросила бабушка.
     Но разговор все вертелся вокруг разных смертей. Кто-то вспомнил,  что
на прошлой неделе умерла Марион Барцумян с соседней улицы.
     Говорили, что от сердечного приступа.
     - А может и нет?
     - А может и да!
     - Да вы с ума сошли!
     - Может хватит об этом за столом?
     И так далее.
     - Кто его знает, - сказал мистер Бриц. - Может в нашем городе завелся
вампир.
     Мистер Коберман перестал есть.
     - В 1927 году? Вампир? Да не смешите меня, - сказала бабушка.
     - А почему бы и нет? - возразил Бриц. -  А  убить  его  можно  только
серебряной пулей, вампиры боятся серебра, сам читал об этом где-то.  Точно
помню.
     Дуглас в упор смотрел на Кобермана, который  ел  деревянным  ножом  и
вилкой и носил в кармане только медные центы.
     - Да глупости все это,  -  сказал  дедушка.  -  Никаких  вампиров  не
бывает. Все это вытворяют люди, по которым тюрьма плачет.
     - Извините меня, - поднялся мистер Коберман. Ему пора  было  идти  на
ночную работу.


     На следующее утро Дуглас видел, как он вернулся. Днем, когда бабушка,
как обычно, ушла в магазин, он минуты три вопил  перед  дверью  Кобермана.
Оттуда не доносилось ни звука; тишина была зловещей.  Дуглас  вернулся  на
кухню, взял связку ключей,  серебряную  вилку  и  три  цветных  стеклышка,
которые он вытащил вчера вечером из мусорного ящика.
     Наверху он вставил ключ в замочную скважину  и  повернул  его.  Дверь
медленно открылась.
     Портьеры на окнах были задернуты, и комната была в полутьме. Коберман
лежал в пижаме  на  неразобранной  постели.  Дыхание  его  было  ровным  и
глубоким.
     - Хэлло, мистер Коберман!
     Ответом ему было все тоже спокойное дыхание жильца.
     - Мистер Коберман, хэлло!
     Дуглас подошел вплотную к кровати и пронзительно закричал:
     - Мистер Коберман!
     Тот даже не пошевелился. Дуглас наклонился и воткнул зубья серебряной
вилки в лицо спящего. Коберман вздрогнул и тяжело застонал.
     Дуглас приложил к глазам голубое стеклышко,  которое  он  захватил  с
собой. Он сразу оказался в голубом мире. Голубая мебель, голубые  стены  и
потолок, голубое лицо  Кобермана,  его  голубые  руки.  И  вдруг...  Глаза
Кобермана, широко раскрытые, были устремлены на Дугласа, и в них  светился
какой-то звериный голод.
     Дуглас отшатнулся и  отвел  стекло  от  глаз.  Глаза  Кобермана  были
закрытыми.  Дуглас  прислонил  стекло  -   открыты,   убрал   -   закрыты.
Удивительно. Через голубое стекло глаза  Кобермана  жадно  светились.  Без
стекла - казались плотно закрытыми.
     А что творилось с телом Кобермана!  Дуглас  вскрикнул  от  изумления.
Через стекло одежда Кобермана как бы  терялась  и  становилась  прозрачной
вместе с его кожей. Дуглас видел его желудок и  все  его  внутренности.  У
Кобермана внутри были какие-то странные предметы.
     Несколько минут Дуглас стоял неподвижно, раздумывая о  голубом  мире,
красном, желтом, которые, наверно, существуют рядом  друг  с  другом,  как
стеклышки в разноцветном окне. "Разные  стеклышки,  разные  миры",  -  так
кажется говорил Коберман. Так вот почему окно оказалось разбитым!
     - Мистер Коберман, проснитесь!
     Никакого ответа.
     - Мистер Коберман, где вы работаете по ночам? Где вы работаете?
     Легкий ветерок шевелил портьеры.
     - В красном мире, или в зеленом? А может в желтом, мистер Коберман?
     Все та же тишина в полумраке.
     - Ну подожди же, - сказал Дуглас. Он спустился в кухню, выдвинул ящик
стола и вынул самый большой нож. Затем вернулся обратно, вошел  в  комнату
Кобермана и прикрыл за собой дверь, держа нож в руке.


     Бабушка делала тесто для пирожков, когда  Дуглас  вошел  на  кухню  и
что-то положил на стол.
     - Бабуля, ты знаешь, что это такое?
     Она бегло взглянула поверх очков.
     - Понятия не имею.
     Предмет  был  прямоугольной  формы,  как  небольшая   коробочка,   но
эластичный. Он был окрашен в ярко оранжевый цвет. От него отходили  четыре
квадратные трубочки. Предмет издавал какой-то специфический запах.
     - Никогда такого не видела, бабуля?
     - Никогда.
     - Так я и думал!
     Дуглас выскочил из кухни. Минут через пять он вернулся, притащив  еще
что-то.
     - А как насчет этого?
     Он положил ярко розовую цепь с багровым треугольником с одного конца.
     - Не морочь мне голову какой-то дурацкой цепью, - сказала бабушка.
     Дуглас снова исчез и вернулся с полными  руками  странных  предметов:
кольцо, диск, параллелепипед, пирамида. Все они были упругие и эластичные,
как будто сделанные из желатина.
     - Это не все, - сказал Дуглас, раскладывая их на  столе.  -  Там  еще
очень много.
     Бабушка была очень занята и не обращала на него внимания.
     - А ты ошиблась, бабуля!
     - Когда это?
     - А когда сказала, что все люди одинаковые внутри.
     - Не болтай чепухи!
     - А где мой мячик?
     - В коридоре, там, где ты его бросил.
     Дуглас взял мяч и вышел на улицу.
     Дедушка вернулся домой около пяти часов.
     - Деда, пойдем наверх.
     - Хорошо, а зачем, малыш?
     - Я покажу тебе что-то интересное.
     Посмеиваясь, дедушка поднялся за ним по лестнице.
     - Только не говори бабушке, ей это не понравится, - сказал  Дуглас  и
распахнул дверь в комнату Кобермана. Дедушка остолбенел.
     Все что  было  потом,  Дуглас  запомнил  на  всю  жизнь.  Полицейский
инспектор и его  помощники  долго  стояли  над  телом  Кобермана.  Бабушка
спрашивала у кого-то внизу:
     - Что там случилось?
     Дедушка говорил каким-то сдавленным голосом:
     - Я увезу мальчика куда-нибудь,  чтобы  он  смог  забыть  эту  жуткую
историю. Эту жуткую историю, жуткую историю!
     - А что здесь жуткого? - спросил Дуглас. - Я не вижу ничего жуткого.
     Инспектор передернул плечами и сказал:
     - Коберман умер, все в порядке.
     Его помощник вытер пот со лба:
     - А вы видели эти штучки, которые плавают в тазике с водой, и еще те,
которые завернуты в бумагу?
     - Да, видел, с ума можно сойти.
     - Боже мой!
     Инспектор отвернулся от тела Кобермана.
     - Нам, ребята, лучше попридержать языки -  это  не  убийство.  Просто
счастье, что мальчишка так сделал. Если бы не он, черт  знает,  что  здесь
могло бы еще произойти.
     - Кто же был Коберман? Вампир? Монстр?
     - Может быть. Во всяком случае не человек, - он потрогал рукой шов на
животе трупа.
     Дуглас был горд своей работой. Он не  раз  смотрел,  как  это  делает
бабушка, и все помнил. Иголка и нитка, больше ничего и не нужно.  В  конце
концов этот Коберман мало отличался от тех цыплят,  которых  потрошила,  а
затем зашивала бабушка.
     - Я слышал, мальчишка говорил, что Коберман еще жил,  когда  всю  это
было вынуто из него, - инспектор кивнул на таз с водой, в котором  плавали
треугольники, пирамиды и цепочки. - Еще жил. Боже мой!
     - И что же убило его?
     - Вот это, -  инспектор  показал  пальцами,  и  раздвинул  край  шва.
Полицейские   увидели,   что    живот    Кобермана    набит    серебряными
двадцатицентовиками.
     - Дуглас говорит, что там 6 долларов  70  центов.  Я  думаю,  что  он
сделал мудрое капиталовложение.


                         РАЗГОВОР ОПЛАЧЕН ЗАРАНЕЕ


     С чего это в памяти всплыли вдруг старые стихи? Ответа он  и  сам  не
знал, но - всплыли:

              Представьте себе, представьте еще и еще раз,
              Что провода, висящие на черных столбах,
              Впитали миллиардные потоки слов человечьих,
              Какие слышали каждую ночь напролет,
              И сберегли для себя их смысл и значенье...

     Он запнулся. Как там дальше? Ах, да...

              И вот однажды, как вечерний кроссворд,
              Все услышанное составили вместе
              И принялись задумчиво перебирать слова,
              Как перебирает кубики слабоумный ребенок...

     Опять запнулся. Какой же у этих стихов конец? Постой-ка...

              Как зверь безмозглый
              Сгребает гласные и согласные без разбора,
              За чудеса почитает плохие советы
              И цедит их шепотком, с каждым ударом сердца
              Строго по одному...
              Услышит резкий звонок, поднимает трубку,
              И раздастся голос - чей? Святого духа?
              Призрака из дальних созвездий?
              А это - он. Зверь.
              И с присвистом, смакуя звуки,
              Пронесшись сквозь континенты, сквозь безумие
              Времени,
              Зверь вымолвит по слогам:
              - Здрав-ствуй-те...

     Он перевел дух и закончил:

              Что же ответить ему, прежде немому,
              Затерянному неведомо где роботу-зверю,
              Как достойно ответить ему?

     Он замолк.
     Он сидел и молчал. Восьмидесятилетний старик, он сидел один в  пустой
комнате в пустом доме на пустой улице пустого города,  на  пустой  планете
марс.
     Он сидел, как сидел последние полвека: сидел и ждал.
     На столе перед ним стоял телефон. Телефон,  который  давным-давно  не
звонил.
     И вот телефон затрепетал,  тайно  готовясь  к  чему-то.  Быть  может,
именно этот трепет вызвал в памяти забытое стихотворение.
     Ноздри у старика раздулись. Глаза широко раскрылись.
     Телефон задрожал - тихо, почти беззвучно.
     Старик наклонился и уставился на телефон остановившимися глазами.
     Т_е_л_е_ф_о_н_ з_а_з_в_о_н_и_л.
     Старик подпрыгнул, отскочил от телефона, стол полетел на пол.  Старик
закричал, собрав все силы:
     - Нет!...
     Телефон зазвонил опять.
     - Не-е-ет!..
     Старик хотел было протянуть руку к трубке, протянул - и сбил  аппарат
со стола. Телефон упал на пол как раз  в  ту  секунду,  когда  зазвонил  в
третий раз.
     - Нет, нет... о, нет... -  повторял  старик  тихо,  прижимая  руки  к
груди, покачивая головой, а телефон лежал у его  ног.  -  Этого  не  может
быть... Этого просто не может быть...
     Потому что как-никак он был один в комнате в  пустом  доме  в  пустом
городе на планете марс, где в живых не осталось никого,  только  он  один,
король пустынных гор...
     И все же...
     - Бартон!..
     Кто-то звал его по фамилии.
     Нет, послышалось.  Просто  что-то  трещало  в  трубке,  жужжало,  как
кузнечики и цикады дальних пустынь.
     "Бартон? - подумал он. - Ну, да... ведь это же я!.."
     Старик так давно  не  слышал  звука  своего  имени,  что  совсем  его
позабыл. Он не принадлежал к числу тех, кто способен разговаривать  сам  с
собой. Он никогда...
     - Бартон! - позвал телефон. - Бартон! Бартон! Бартон!..
     - Замолчи! - крикнул старик.
     И пнул трубку ногой. Потея и задыхаясь, наклонился, чтобы положить ее
обратно на рычаг.
     Но едва он водворил ее на место, проклятый аппарат зазвонил снова.
     На сей раз старик стиснул  телефон  руками,  сжал  так,  будто  хотел
задушить звук, но в конце концов костяшки пальцев побелели, и  он,  разжав
руки, поднял трубку.
     - Бартон!.. - Донесся голос издалека, за миллиард миль.
     Старик подождал - сердце отмерило еще три удара, - затем сказал:
     - Бартон слушает...
     - Ну, ну, - отозвался голос, приблизившийся теперь до миллиона  миль.
- Знаешь, кто с тобой говорит?..
     - Черт побери, - сказал старик. -  Первый  звонок  за  половину  моей
жизни, а вы шутки шутить..
     - Виноват. Это я, конечно, зря. Само собой, не мог же ты узнать  свой
собственный голос. Собственный голос никто не узнает.  Мы-то  сами  слышим
его искаженным, сквозь кости черепа... С тобой говорит Бартон.
     - Что?!..
     - А ты думал кто? Командир  ракеты?  Думал,  кто-нибудь  прилетел  на
марс, чтобы спасти тебя?..
     - Да нет...
     - Какое сегодня число?
     - Двадцатое июля две тысячи девяносто седьмого года.
     - Бог ты мой! Шестьдесят лет прошло! И что, ты все это  время  так  и
сидел, ожидая прибытия ракеты с земли?
     Старик молча кивнул.
     - Послушай, старик, теперь ты знаешь, кто говорит?
     - Знаю. - Он вздрогнул. - Вспомнил. Мы с тобой  одно  лицо.  Я  Эмиль
Бартон и ты Эмиль Бартон.
     - Но  между  нами  существенная  разница.  Тебе  восемьдесят,  а  мне
двадцать. У меня еще вся жизнь впереди!..
     Старик рассмеялся - и тут же заплакал  навзрыд.  Он  сидел  и  держал
трубку в руке, чувствуя себя глупым, заблудившимся ребенком. Разговор этот
был  немыслим,  его  не  следовало  продолжать  -  и   все-таки   разговор
продолжался. Совладав с собой, старик прижал трубку к уху и сказал:
     - Эй, ты там! Послушай... О господи, если б только я мог предупредить
тебя! Но как? Ты ведь всего-навсего голос. Если бы я  мог  показать  тебе,
как одиноки предстоящие годы... Оборви все разом, убей себя! Не жди!  Если
б ты мог понять, что значит превратиться из того, что ты есть, в  то,  что
есть я сегодня, теперь, на этом конце провода...
     -  Чего  нельзя,   того   нельзя,   -   рассмеялся   молодой   Бартон
далеко-далеко. - Я же не могу знать, ответил ли ты на мой звонок. Все  это
автоматика. Ты разговариваешь с записью, а вовсе не со  мной.  Сейчас  две
тысячи тридцать седьмой год, для тебя - шестьдесят  лет  назад.  На  Земле
сегодня началась атомная  война.  Всех  колонистов  отозвали  с  Марса  на
ракетах. А я отстал...
     - Помню, - прошептал старик.
     - Один на Марсе, - рассмеялся молодой голос. - Месяц, год  -  не  все
равно! Продукты есть, книги есть. В свободное время я подобрал фонотеку на
десять тысяч слов - ответы надиктованы моим  же  голосом  и  подключены  к
телефонным реле. Буду сам себе звонить, заведу собеседника...
     - Да, да...
     - Шестьдесят лет спустя мои записи мне позвонят. Я, правда, не  верю,
что пробуду на Марсе столько  лет.  Просто  мысль  такая  замечательная  в
голову пришло, средство убить время. Это действительно ты,  Бартон?  Ты  -
это я?
     Слезы текли из глаз старика.
     - Да, да...
     - Я создал тысячу Бартонов,  тысячу  магнитофонных  записей,  готовых
ответить на любые вопросы, и разместил их в  тысяче  марсианских  городов.
Целая армия Бартонов  по  всей  планете,  покуда  сам  я  жду  возвращения
ракет...
     - Дурак! - Старик устало покачал головой.  -  Ты  прождал  шестьдесят
лет. Состарился, ожидая, и все время один.  И  теперь  ты  стал  я,  и  ты
по-прежнему один, один в пустых городах...
     - Не рассчитывай на мое сочувствие. Ты для меня чужак,  ты  живешь  в
иной стране. Зачем мне грустить? Раз я диктую эти записи, я живой.  И  ты,
раз ты слушаешь их, тоже живой. Но друг друга понять мы не можем. Ни  один
из нас не может ни о чем предупредить другого,  хоть  мы  и  перекликаемся
через годы - один автоматически, другой по-человечески  страстно.  Я  живу
сейчас. Ты живешь позже меня. Пусть это бред. Плакать не стану  -  будущее
мне неведомо, а раз так, я остаюсь оптимистом. Записи спрятаны от  тебя  и
лишь реагируют на определенные раздражители с  твоей  стороны.  Можешь  ты
потребовать от мертвеца, чтобы он зарыдал?..
     - Прекрати! - воскликнул старик. Он ощутил знакомый приступ боли.  На
него накатила тошнота - и чернота. - Боже, как ты был бессердечен!  Прочь,
прочь!..
     - Почему _б_ы_л_,  старина?  Я  _е_с_т_ь_.  Пока  лента  скользит  по
тонвалу, пока крутятся бобины и скрытые от тебя электронные глаза  читают,
выбирают и трансформируют слова тебе в  ответ,  я  буду  молод  -  и  буду