его
тело могло упасть в конвульсиях и навсегда замереть. А потом она  пожалеет
о своей ревности.
     Не думая, она ляпнула:
     - Твой рот. У него какой-то забавный привкус.
     - Помилуй, господи. Нужно следить за собой, да?
     - В последнее время у твоих губ какой-то странный привкус.
     В первый раз он казался смущенным.
     - Неужели? Я обязательно проконсультируюсь со своим врачом.
     - Не обращай внимания.
     Она почувствовала, как ее сердце быстро забилось и  ей  стало  зябко.
Его рот. В конце концов, какими искусными ни были бы химики, им не удалось
бы проанализировать и воспроизвести точно такой же привкус. Вряд ли.  Вкус
индивидуален. Но вкус - лишь одна сторона вопроса, была также и другая. Ей
не терпелось проверить зародившееся подозрение. Она подошла  к  кушетке  и
вытащила из-под нее пистолет.
     - Что это, - спросил он, глядя на ее руки, - пистолет? Как трагично.
     - Я раскусила тебя.
     - А что, собственно,  было  раскусывать?  -  захотелось  узнать  ему,
спокойному, с крепко сжатым ртом и моргающими глазами.
     - Ты лгал мне. Тебя не было здесь недель восемь, если не больше.
     - Неужели? Где же я, по-твоему, был?
     - С Алисой Саммерс, конечно! Голову даю на отсечение, что ты и сейчас
с ней.
     - Как это? - спросил он.
     - Я не  знаю  Алису  Саммерс,  никогда  не  встречала  ее,  но  думаю
позвонить ей прямо сейчас.
     - Сделай милость, - ответил он, глядя ей в глаза.
     - И позвоню.
     Она двинулась к телефону. Рука  ее  тряслась,  так  что  еле  удалось
набрать номер. Ожидая, пока  на  том  конце  провода  снимут  трубку,  они
смотрели друг на друга, он с видом психиатра,  наблюдавшего  за  необычным
феноменом.
     - Моя дорогая Марта, - нарушил он молчание, - тебе необходимо...
     - Сидеть!
     - Моя дорогая Марта, - не унимался он, - чего ты начиталась?
     - Все о марионетках.
     - Об этих куклах? О господи, Марта,  мне  за  тебя  стыдно.  Это  все
глупости. Я заглядывал туда.
     - Что?!
     - Ну, разумеется! -  крикнул  он  облегченно.  -  У  меня  так  много
общественных обязанностей,  и  потом,  как  ты  знаешь,  моя  первая  жена
приехала из Индии и требовала, чтобы я уделял ей время, и я  подумал,  как
прекрасно было бы иметь свой дубликат, лишь бы не тратить на нее  время  и
сбить ее с моего следа, ведь здорово, правда? Но все это лишь мечты.  Одна
из праздных фантазий, уверяю тебя. А сейчас положи трубку и  давай  выпьем
вина.
     Она стояла, глядя на него. Уже почти положила  трубку,  поверив  ему,
пока до ее сознания не дошло слово "вино". Тут она встряхнулась и сказала:
     - Подожди. Но ты не можешь со мной разговаривать! Я положила  тебе  в
вино яд, достаточно, чтобы отравить  шестерых.  У  тебя  же  ни  малейшего
признака. Это что-то доказывает, не так ли?
     -  Да  ничего  это  не  доказывает.  Доказывает  лишь,  что  аптекари
ошиблись, дав тебе не ту бутылку, только  очень  похожую.  Мне  жаль  тебя
разочаровывать, но я чувствую  себя  прекрасно.  Отключи  телефон  и  будь
умницей.
     Она все еще сжимала в руке трубку. Из нее донесся голос:
     - Ваш номер Эй-Би-один-два-два-четыре-девять.
     - Я хочу удостовериться, - сказала она ему.
     - Ну, хорошо, - пожал он плечами, - если мне здесь не  верят,  боюсь,
больше не приду сюда. Единственное, что тебе нужно, моя  милая  леди,  это
хороший психиатр. В худшем случае, ты уже на грани!
     - Я хочу удостовериться, - повторила  она.  -  Это  оператор?  Дайте,
пожалуйста, Эй-Би-один-два-два-четыре-девять.
     - Марта, перестань, - сделал он последнюю попытку, вытянув  руку,  но
продолжая сидеть.
     На другом конце раздавались долгие гудки. Наконец  ответил  голос.  С
минуту Марта прислушивалась к нему и бросила трубку.


     Леонард заглянул ей в лицо и сказал:
     - Ну вот. Удовлетворена?
     - Да, - сквозь стиснутые зубы ответила она и подняла пистолет.
     - Нет! - вскричал он. Потом вскочил на ноги.
     - На том конце был твой голос, - сообщила она. - Ты был с ней!
     - Ты сумасшедшая, - снова раздался его крик. - Господи,  это  ошибка,
это кто-то другой, ты переутомилась, и тебе показалось!
     Пистолет выстрелил дважды, трижды.
     Он упал на пол.
     Она подошла и склонилась над ним. Ей стало страшно, и,  помимо  воли,
ее тело стали сотрясать рыдания. Тот факт, что Леонард упал  к  ее  ногам,
удивил ее. Ей представлялось, что кукла не упадет, а лишь  рассмеется  над
ней, невредимая и бессмертная.
     - Я ошиблась. Я сумасшедшая. Это Леонард Хилл, убитый моей рукой.
     Он лежал с закрытыми глазами, губы его еле заметно шевелились:
     - Марта, почему тебе не было так хорошо одной, о, Марта!
     - Я позову врача, - проговорила она.
     - Нет, нет, нет, - его вдруг прорвало смехом. -  Тебе  нужно  кое-что
узнать. Что же ты  наделала?  Впрочем,  это  я  идиот,  мог  бы  и  раньше
подумать.
     Пистолет выпал из разжатых пальцев.
     - Я... - давил его смех, - меня не  было  здесь,  с  тобой,  целый...
целый год!
     - Что?
     - Год, двенадцать месяцев! Да, Марта, двенадцать месяцев!
     - Ты лжешь!
     - А, теперь ты мне не веришь, да? Что же так изменило тебя за  десять
секунд? Думаешь, я Леонард Хилл? Забудь!
     - Так это был ты? Который сейчас у Алисы Саммерс?
     - Я? Нет! С Алисой я познакомился год назад, когда первый раз ушел от
тебя.
     - Ушел от меня?
     - Да, ушел, ушел, ушел! - кричал он и захлебывался  смехом,  лежа  на
полу. - Я измученный человек, Марта. У меня слабое сердце. Все эти гонки с
препятствиями обошлись мне слишком дорого. Я подумал,  что  нужно  сменить
обстановку. Поэтому ушел к Алисе, которая скоро надоела  мне.  А  потом  к
Хелен Кингсли, помнишь ее, не так ли? И она меня утомила. И я сбежал к Энн
Монтгомери. И она не последняя. О, Марта, моих дубликатов по крайней  мере
еще шесть штук, механических лицемеров, проводящих ночи в  постелях  шести
женщин в разных частях города и делающих их счастливыми. А знаешь,  что  я
делаю сейчас, настоящий Леонард Хилл? Сейчас я лежу дома на кровати, читая
маленький сборничек эссе Монтеня, попивая шоколад с молоком.  В  десять  я
тушу свет, через час уже буду спать сном невинного младенца до самого утра
и встану утром свежим и свободным.
     - Прекрати! - взвизгнула она.
     -  Мне  нужно  досказать  тебе.  Ты  перебила  мне  пулями  несколько
проводов. Я не могу встать. Если придут доктора, они  так  или  иначе  все
поймут. Я не совершенен. Достаточно хорош, но не совершенен. О, Марта, мне
не пришлось ранить твое сердце. Поверь мне, я только хотел твоего счастья.
Поэтому старался быть таким осторожным  со  своими  отлучками.  Я  выкинул
пятнадцать тысяч за эту модель, совершенную во всех отношениях,  в  каждой
детали. А их много. Слюна, к  примеру.  Прискорбная  ошибка.  Она  тебя  и
навела на догадку. Но ты должна знать, что я любил тебя.
     Ей подумалось, что сейчас не выдержат ноги, она упадет или  сойдет  с
ума. Его надо остановить.
     - И когда я увидел, что другие тоже полюбили меня, - продолжался  его
шепот, глаза были открытыми, -  пришлось  завести  дубликаты  и  для  них.
Бедные создания, они тоже меня любили. Мы ведь не скажем им, Марта, ладно?
Обещай мне, что ничего не расскажешь. Я от всего устал, мне  нужен  только
покой, книжка, немного молока и подольше  спать.  Ты  не  позвонишь  им  и
сохранишь все в тайне?
     - Весь этот  год,  целый  год  я  была  одна,  каждую  ночь  одна,  -
пробормотала  она,  внутренне  холодея.  -  Разговаривала  с  механическим
уродом. Любила мираж! Все время в одиночестве, когда могла быть  с  кем-то
живым!
     - Я еще могу любить тебя, Марта.
     - О, господи! - зашлась она в крике, хватаясь за молоток.
     - Нет, Марта!
     Она размозжила ему голову, била по груди, по отслаивающимся рукам, по
дергающимся ногам. Ее молоток продолжал опускаться на голову, пока  сквозь
лопнувшую кожу не заблестела сталь и неожиданно не взметнулся вверх фонтан
из скрученных проводов и медных шестеренок, разлетевшихся по всей комнате.
     - Я люблю тебя, - шевельнулись губы.
     Она ударила по ним молотком,  и  оттуда  выкатился  язык.  На  паркет
выкатились стеклянные глаза. Как безумная, она тупо колотила по тому,  что
раньше было Леонардом Хиллом, до тех  пор,  пока  оно  не  рассыпалось  по
паркету, как железные остатки игрушечной электрички.  Долбя  по  ним,  она
хохотала.
     На кухне отыскалось несколько картонных коробок. Она распихала в  ник
все эти шестеренки,  провода,  раскуроченные  железные  блоки  и  заклеила
сверху. Спустя десять минут снизу был вызван посыльный мальчишка.
     - Отнеси эти  коробки  мистеру  Леонарду  Хиллу,  дом  семнадцать  по
Элм-Драйв, - сказала она, подтолкнув его к выходу. - Прямо сейчас,  ночью.
Разбуди мистера и обрадуй его сюрпризом от Марты.
     - Коробки с сюрпризом от Марты, - повторил рассыльный.
     Как только дверь захлопнулась, она  села  на  тахту  с  пистолетом  в
руках, вертя его и к чему-то прислушиваясь.
     Последнее, что она слышала в жизни,  был  звук  перетаскиваемых  вниз
коробок, побрякивающего железа, трения шестеренки о шестеренку, провода  о
провод, медленно затихающий.


                               Рэй БРЭДБЕРИ

                                 ПОДАРОК


     В космопорт они приехали за день до  рождества,  и  с  самого  начала
родителей не покидала  тревога.  Для  мальчика  это  был  первый  в  жизни
космический полет; никогда раньше он не бывал в  ракете.  Отцу  с  матерью
очень хотелось, чтобы все прошло хорошо. И вот теперь им пришлось оставить
на Земле, по ту сторону таможенного барьера, и  рождественский  подарок  и
маленькую елочку с чудесными белыми  свечами  -  они  на  несколько  унций
превышали весовой лимит. Им казалось, что у них отобрали праздник,  отняли
любовь.
     Мальчик  сидел  в  зале   ожидания.   Родители,   вконец   измотанные
безуспешным сражением с чиновниками  Межпланетного  Ведомства,  подошли  к
нему и незаметно переглянулись.
     - Что будем делать?
     - Ничего. Что мы можем?
     - Глупые правила!
     - А он так ждет елку!
     Взвыла сирена, и люди толпой ринулись в Марсианскую  Ракету.  Отец  и
мать вошли последними, мальчик - между ними. Все молчали.
     - Я что-нибудь придумаю, - сказал отец.
     - Ты о чем, па? - спросил мальчик.
     Но тут ударили двигатели, и ракету вынесло в черное пространство.
     Ракета неслась, изрыгая огонь, оставляя позади  Землю,  где  все  еще
было 24 декабря 2052 года; она летела туда, где нет времени:  ни  месяцев,
ни лет, ни часов.
     Весь первый "день" они проспали.
     Незадолго до полуночи, судя по  часам,  которые  все  еще  показывали
нью-йоркское время, мальчик проснулся и сказал:
     - Я хочу посмотреть в иллюминатор.
     У ракеты был только один иллюминатор - "окно" из удивительно толстого
стекла на верхней палубе.
     - Не сейчас, - сказал отец. -  Немного  погодя  мы  вместе  сходим  к
"окну".
     - Но мне интересно где мы и куда летим.
     - Подожди самую малость, прошу тебя.
     Проснувшись, он минут пять ворочался с боку на бок  и  все  думал  об
оставшемся на Земле  подарке  и  о  елке  с  белыми  свечами.  Наконец  он
поднялся. Кажется, он придумал! Осталось сделать это, и тогда  путешествие
будет по-настоящему веселым и радостным.
     - Сынок, - сказал он, - ровно через полчаса будет Рождество.
     - Ох, - испуганно вздохнула мать. Она надеялась, что мальчик  забудет
о празднике.
     Мальчик вспыхнул, губы его задрожали.
     - Я знаю, я знаю. Я получу рождественский подарок, да? И  елочку?  Ты
обещал...
     - Да-да, все это и даже больше, - сказал отец.
     - Но... - начала было мать.
     - Я придумал. Честное слово, придумал. Все это и  еще  больше,  много
больше. А теперь, прости, я должен отлучиться.
     Его не было минут двадцать. Вернулся он, улыбаясь во весь рот.
     - Рождество уже близко.
     - Можно мне подержать твои часы? - попросил мальчик, и отец отдал ему
часы. Сын бережно взял их и молча смотрел, как в его руках утекают минуты,
возбужденный и зачарованный.
     - Рождество! Наступило Рождество! А где мой подарок?
     - Идем, - отец обнял мальчика за плечи и повел  из  комнаты  вниз  по
коридору, вверх по пандусу. Женщина шла следом.
     - Сейчас поймешь. Мы уже пришли, - ответил отец.
     Они  остановились  перед  большой  закрытой  дверью.  Отец   постучал
условным стуком - три раза, потом еще два - и дверь  открылась.  В  кабине
было темно, слышались приглушенные голоса.
     - Входи, сынок, - сказал отец.
     - Там темно.
     - Я буду держать тебя за руку. Идем, мама.
     Они ступили через порог, и дверь закрылась за ними, отсекая  свет  из
коридора.  Перед  ними  неясно  вырисовывался  огромный  стеклянный  глаз,
иллюминатор, "окно", сквозь которое  смотрели  в  космос.  Четыре  фута  в
высоту и шесть - в ширину.
     Мальчик смотрел.
     Отец и мать тоже смотрели в "окно", и вот в темной  кабине  зазвучала
песня.
     - Веселого Рождества, сынок, - сказал отец.
     Невидимые люди пели старые родные  рождественские  гимны,  и  мальчик
медленно шел к "окну", пока не уперся лицом в холодное стекло. И стоял так
долго-долго, все смотрел и смотрел в космос, где глубокая ночь  вспыхивала
и вспыхивала десятью миллиардами миллиардов волшебных белых свечей.


                               Рэй БРЭДБЕРИ

                                   ШЛЕМ


     Бандероль пришла после полудня. Мистер Эндрю  Лимен  встряхнул  ее  и
сразу  догадался,  что  там:  оно  зашуршало,  словно  большой   волосатый
тарантул.
     Наконец, собравшись с духом, он снял обертку и откинул крышку с белой
картонной коробки. Оно лежало на белоснежном парчовом ложе,  щетинистое  и
столь же безличное, как пружины в старом диване. Эндрю Лимен усмехнулся.
     - Индейцы пришли и ушли, а это осталось, как напоминание, как угроза.
Ну... Давай!
     И  он  натянул  на  бритую  голову  блестящий  черный  парик.   Потом
притронулся к нему - так прикасаются к шляпе, приветствуя знакомого.
     Парик сидел на удивление хорошо, а главное - прикрывал черную круглую
вмятину над бровью. Эндрю Лимен внимательно осмотрел незнакомца в  зеркале
и завопил от радости:
     - Эй, ты, там, как тебя зовут? Похоже, я встречал тебя на  улице,  но
теперь ты выглядишь получше. Почему? Потому что этого больше нет, не видно
проклятой дыры, никто не догадается, что она была вообще. С  Новым  годом,
дружище, вот что это значит, с Новым годом!
     Он ходил и ходил по небольшой своей  квартире,  улыбался  кому-то,  с
кем-то раскланивался, но все не решался открыть дверь и явить  себя  миру.
Он снова подошел к зеркалу, скосил глаза, рассматривая в профиль человека,
который подошел  к  зеркалу  с  другой  стороны,  и  все  время  улыбался,
потряхивая  новой   шевелюрой.   Потом,   все   еще   усмехаясь,   сел   в
кресло-качалку, усмехаясь, попытался читать "Еженедельник Дикого Запада" и
"Удивительный мир кино", но все никак не мог унять свою правую  руку:  она
то и дело робко вползала по лицу, чтобы потрогать завитки новых волос.
     - Разреши-ка угостить тебя, дружище!
     Открыв обшарпанную аптечку, он три раза  глотнул  прямо  из  бутылки.
Глаза увлажнились, и он совсем было собрался отломить жевательного табаку,
но вдруг застыл, прислушиваясь.
     Из коридора донесся  шелест,  словно  мышка  пробежала  по  истертому
ковру.
     - Мисс Фрэмуэлл, - шепнул он зеркалу.
     В одно мгновение парик отшутился  в  своей  коробке,  словно  он  сам
спрятался там, испугавшись. Эндрю Лимен  захлопнул  крышку,  лоб  покрылся
испариной - и все это от одного звука женских шагов,  легкого,  как  лепет
летнего ветерка.
     Покраснев, он на цыпочках  подошел  к  заколоченной  двери  в  стене,
прижался к ней своей изуродованной головой. Он слушал, как  мисс  Фрэмуэлл
отпирает свою дверь, как притворяет ее за собой, как легко ходит по  своей
комнате среди колокольчиков китайского фарфора и перезвона ножей в обычной
предобеденной  круговерти.  Потом  он  отступил  от  двери   -   закрытой,
захлопнутой,  запертой  и  забитой  четырехдюймовыми  стальными  гвоздями.
Ночами Лимен часто вздрагивал  в  своей  постели:  ему  казалось,  что  он
слышит, как мисс Фрэмуэлл тихо  вытягивает  один  гвоздь  за  другим,  как
отодвигается задвижка, скользит вбок язычок замка... Вот это чудилось  ему
в преддверии сновидений.
     С час или  около  того  она  шелестела  чем-то  в  своей  комнате.  И
сгустилась тьма. И взошли звезды и воссияли. И он подошел к  ее  двери,  и
ему подумалось, что она, наверное, сидит на крыльце или  гуляет  в  парке.
Там она могла бы распознать его третий глаз,  слепой  и  всегда  открытый,
только на ощупь, пробежав пальцами по его лицу, словно по  азбуке  Брайля.
Но маленькие белые пальцы никогда не протянутся к этому шраму через тысячи
миль. Он ей так же безразличен, как оспины на лунном  диске.  Эндрю  Лимен
споткнулся о корешок "Удивительных научных рассказов". Фыркнул.  Возможно,
если она вообще когда-нибудь подумает об этой ране, ей представится, будто
давным-давно прилетел метеор, ударил его, и исчез там, где нет ни кустика,
ни деревьев, есть только необъятное пространство, прозрачное  на  миллионы
миль. Ведь читала же и она что-нибудь  в  этом  роде.  Он  снова  фыркнул,
помотал головой. Может быть, может быть. Как бы то ни было, он никогда  не
посмеет показаться ей при свете солнца.
     Он подождал еще час, время от времени  сплевывая  табачную  жвачку  в
душную летнюю тьму.
     Половина девятого. Пора.
     Эндрю Лимен открыл  дверь  в  коридор,  на  мгновенье  задержался  на
пороге, глядя на коробку, где лежал чудесный новый парик.  Нет,  не  стоит
прикрываться.
     Он подошел к ее двери, такой тонкой, что, казалось, будто  из-за  нее
доносится биение сердца мисс Наоми Фрэмуэлл.
     - Мисс Фрэмуэлл, - вздохнул он.
     Ему захотелось взять ее в ладони, словно маленькую беленькую  птичку,
и тихо говорить с ее  молчанием.  Смахивая  со  лба  внезапно  выступившую
испарину, он задел свою рану и на один краткий  миг  испугался,  что  весь
провалится в нее - с криком, вниз! Он приложил ладонь ко лбу, заслоняя эту
пропасть. Все сильнее и сильнее прижимал он ладонь,  пока  ему  не  начало
казаться, что отнять ее уже невозможно. Вдруг все переменилось. Теперь  он
уже боялся убрать ладонь со лба, боялся, что из этой  дыры  хлынет  что-то
ужасное, что-то тайное, и он утонет.
     Другой рукой он прикоснулся к двери - пыль, и та оседает громче.
     - Мисс Фрэмуэлл...
     Еще ему казалось, что из-под двери бьет  слишком  сильный  свет,  что
этот свет отшвырнет его, едва  откроется  дверь,  отбросит  со  лба  руку,
откроет рану. Сможет ли она, словно через замочную скважину,  уловить  его
мысли?
     Из-под двери еле пробивался тусклый луч.
     Эндрю Лимен сжал кулак и заставил его тихо  постучать  в  дверь  мисс
Фрэмуэлл.
     Дверь медленно распахнулась.


     Позже, когда они сидели на крыльце, Эндрю Лимен нервно потея  и  едва
унимая лихорадочную дрожь, искал нужные слова. Он хотел предложить ей руку
и сердце. Луна была уже высоко, и шрам его выглядел  так,  словно  на  лоб
упала тень от какого-то  листка.  Он  мог  бы  не  показывать  его  вовсе,
повернуться к ней профилем,  словно  аверсом  медали.  Но  сделай-он  так,
казалось ему, и половина из множества слов окажется несказанной, да и  сам
он ощутит себя лишь половинкой человека.
     - Мисс Фрэмуэлл... - выдавил он наконец.
     - Да? - Она смотрела на него, словно видела впервые.
     - Мисс Наоми, я не уверен, что вы обращаете на меня внимание.
     Она ждала. Он заставил себя продолжать.
     - Вы мне нравитесь. Я совершенно уверен в этом. Буду говорить  прямо,
без долгих  предисловий.  Мы  часто  сидели  вместе  на  этих  ступеньках.
Кажется, мы достаточно узнали друг друга. Конечно, вы на доб