темноволос  с
проблесками   седины.  Приятное,  с  правильными  чертами  лицо
тридцатипятилетнего мужчины. Он слушал еще и еще. По его  щекам
струился холодный пот.  Это было невероятно.
        Одно  сердцебиение  каждые  тридцать  пять  секунд.   И
дыхание. В это нельзя было поверить, но тем не менее один вздох
каждые   четыре   минуты.   Слабое   движение  грудной  клетки.
Температура тела? 60 F.  Хартли неприятно рассмеялся
       -  Он  жив. Да, он жив. Ему почти удалось меня одурачить
несколько раз. Я сделал укол адреналина,  чтобы  ускорить  этот
пульс,  но  безуспешно.  Он  в  таком  состоянии уже двенадцать
недель. И я не мог больше держать это в секрете, Вот  почему  я
позвонил тебе, Рокуэлл. Это противоестественно.
         Невозможность   происходящего   привела   Рокуэлла   в
невероятное возбуждение. Он попробовал поднять веки Смита и  не
смог, они были оплетены кожистыми чешуйками так же, как и рот и
ноздри. Смит не мог дышать.
       -  И  все же он дышит. -  Голос Рокуэлла был неживым. Он
рассеянно уронил стетоскоп, поднял  его  и  посмотрел  на  свои
трясущиеся   руки.    Хартли,   высокий,  изнуренный,  нервный,
склонился над столом.
       -  Смит не хотел, чтобы я тебя звал. Я все равно позвал.
Смит предупреждал меня не делать этого. Всего час назад.  Глаза
Рокуэлла расширились.
       -  Как  он  мог  предупреждать  тебя?  Он  же  не  может
двигаться. - Лицо Хартли, с тяжелым подбородком, обострившееся,
с прищуренными серыми глазами, нервно передернулось.
       -  Смит  думает.  Я  знаю  его  мысли. Он боится, что ты
расскажешь о нем всему миру. Он ненавидит меня.  Почему? Я хочу
убить  егоз  вот  почему.  Вот.  -Хартли,  как  слепой, нащупал
блеснувший  голубой   сталью   револьвер   в   своем   измятом,
запятнанном пальто.
      - Мэрфи! Возьми его. Возьми, пока я не разрядил его в это
дурацкое тело!  Мэрфи отшатнулся с выражением испуга  на  своем
толстом красном лице.
      - Не люблю оружие. Лучше ты возьми его, Рокуэлл!  Рокуэлл
проговорил, как будто резанул скальпелем.
       -  Убери  револьвер,  Хартли.  Три месяца лечения одного
пациента довели тебя до психологического  перенапряжения.  Тебе
просто следует выспаться.  Он облизал пересохшие губы.
       -  Чем  был  болен  Смит?   Хартли  покачнулся. Его губы
медленно  выговаривали  слова.  Почти  засыпая  на   ногах   от
усталости, Рокуэлл расслышал, как Хартли с трудом проговорил:
       -  Он  не  был  болен.  Не  знаю, в чек дело, но он меня
раздражает, как ребенка раздражает рождение  нового  брата  или
сестры. С ним что-то не то. Помоги мне, прошу тебя.
      - Конечно, - улыбнулся Рокуэлл. - Мой пустынный санаторий
как раз подходящее место, чтобы как  следует  его  обследовать.
Еще бы, Смит-самый невероятный феномен в история медицины. Тела
просто не ведут себя таким образом.
       Он не смог продолжить. Хартли направил револьвер точно в
живот Рокуэлла.
      - Подожди. Подожди. Ты не собираешься похоронить Смита? Я
думал, ты поможешь мне. Смит  болен.   Я  хочу  убить  его!  Он
опасен! Я знаю это!
       Рокуэлл  моргнул.  Хартли явно дошел до психоневроза. Не
соображал,  что  говорит.  Рокуэлл  расправил  плечи,  чувствуя
внутри холодок и спокойствие.
       - Застрели Смита, и я обвиню тебя в убийстве.  Ты просто
переутомился и душевно и физически. Убери револьвер,
      Они молча смотрели друг на друга. Рокуэлл спокойно шагнул
вперед и, похлопав Хартли понимающе по плечу, взял револьвер  и
отдал  его  Мэрфи, который смотрел на орущие, как будто оно его
укусит.
      - Позвони в госпиталь, Мэрфи. Я беру неделю отгула. Может
быть, больше. Скажи им, что я провожу исследования в санатории.
Мэрфи нахмурился.
       -  Что мне делать с тим револьвером?  Хартли плотно сжал
зубы.
       -  Держи его при себе Тебе захочется им "воспользоваться
позже,
       Рокуэллу хотелось закричать на весь мир, что он является
единственным  обладателем  самого  невероятного   человеческого
существа в истории. Комната к пустынном санатории, в которой на
столе безмолвно лежал Смит, была  наполнена  солнечным  светом;
его красивое лицо застыло, превратившись в зеленую бесстрастную
маску.
       Рокуэлл тихо вошел в комнату. Он прикоснулся стетоскопом
к зеленой груди. Инструмент заскрипел, производя  звук  металла
разрезающего жесткие надкрылья жука.
       Макгвайр  стоял  рядом,  глядя  с  подозрением на тело и
источал запах нескольких недавно выпитых кружек пива.
      Рокуэлл внимательно слушал.
       -  Перевозка  в  машине  "Скорой  помощи",  должно быть,
растрясла его.  Нет  смысла  пробовать...   Рокуэлл  вскрикнул.
Тяжело и неуклюже Макгвайр придвинулся к нему..
      - В чем дело?
       - В чем? - глаза Рокуэлла отражали отчаяние Он сжал руку
в кулак. - Смит умирает!
        -   Откуда   ты   знаешь?   Хартли  говорил,  что  Смит
притворяется. Он снова обманул тебя...
       -  Нет!  -  Рокуэлл  неистово  работал  над  телом вводя
лекарства  и  ругаясь  во  весь  голос.  Любые  лекарства.  Все
лекарства. После всего, что произошло, невозможно было потерять
Смита.    Нет,   только   не   сейчас.    Трясясь,    дребезжа,
поворачиваясь   глубоко   внутри  тело  Смита  издавало  звуки,
напоминающие слышимые издалека взрывы начинающегося  извержения
вулкана.   Рокуэлл пытался сохранять спокойствие. Болезнь Смита
заключалась  в  нем  самом.  Обычное   лечение   на   него   не
действовало. Что же теперь? Что?
       Рокуэлл  смотрел  перед собой. Солнечный свет блестел на
твердой чешуе Смита.  Горячий  солнечный  свет.   Солнце.  Пока
Рокуэлл  наблюдал,  набежали тучи и заслонили солнце. В комнате
стемнело.  Тело  Смита   вздрогнуло  и  погрузилось  в  тишину.
Вулканический прилив прекратился.
       -  Макгвайр!  Опусти  шторы!  Быстрее,  пока  солнце  не
вернулось!    Макгвайр    повиновался.    Сердцебиение    Смита
замедлилось и снова стало вялым и редким.
       -  Солнечный свет вреден Смиту. Он что-то нарушает. Я не
знаю, что или  почему,  но  он  вреден.   Рокуэлл  расслабился.
      - Господи, мне бы не хотелось терять Смита. Ни за что! Он
не такой, как все, существуютщий по своим законам, делающий то,
что люди никогда не делали. Знаешь что, Мэрфи?
      - Что?
       -  Смит  не  в  агонии. И он не умирает. Ему не было. бы
лучше быть  мертвым,  неважно,  что  говорит  по  этому  поводу
Хартли.  Прошлой  ночью,  когда  я устраивал Смита на носилках,
готовя его к перевозке в санаторий, я неожиданно  осознал,  что
Смит любит меня.
       - Ха! Сначала Хартли, теперь ты. Смит, что... сам сказал
тебе об этом?
       - Он не говорил мне. Но он не без сознания под всей этой
твердой кожей. Он сознает. Да, именно, он сознает.
      - Просто и ясно - он окаменевает. Он умрет. Он не питался
уже несколько недель. Так  сказал  Хартли.   Хартли  питал  его
внутривенными вливаниями, пока кожа не стала настолько жесткой,
что игла не могла ее проколоть.
       Дверь  медленно, с жалобным скрипом отворилась.  Рокуэлл
вздрогнул. На пороге стоял Хартли.  Его  острое  лицо  было  не
таким  напряженным  после  нескольких часов сна, но серые глаза
по-прежнему смотрели враждебно и с горечью.
       -  Если  вы  уйдете  из  комнаты,  - сказал он спокойным
голосом, - я уничтожу Смита за несколько секунд. Ну?!!
        -   Не   двигайся   с   места,  - чувствуя  нарастающее
раздражение, Рокуэлл подошел к Хартли. - В каждый  твой  приход
тебя  придется  обыскивать. Честно говоря, к не доверяю тебе, -
Оружия не оказалось.
      - Почему ты мне ничего не сказал о солнечном свете?
       -  Чтоб-  медленно  произнес  Хартли. - О да. Я забыл. Я
пытался передвинуть Смита  несколько  недель  назад.  Солнечный
свет  попал  на  пего,  и  он  начал  на  самом  деле  умирать.
Естественно, больше я его не трогал. Похоже,  что  Смят  смутно
сознавал,  что  его  ожидает. Может быть, даже планировал, я не
уверен.  Когда он еще мог говорить и жадно все поедать до того,
как  его  тело  полностью  затвердело,  он предупреждал меня не
двигать его э течение двенадцати недель. Говорил, что-не  любит
солнце.   Говорил, что это все испортят. Я думал, что он шутит.
Оказалось, нет. Он ел как животное, голодное,  дикое  животное,
впал в коматозное состояние, и вот вам результат. - Хартли тихо
выругался.
       -  Я скорее рассчитывал, что вы продержите его на солнце
достаточно долго, чтобы нечаянно его убить.
      Макгвайр с трудом передвинул свои двести пятьдесят фунтов
      - Послушай, а что, если мы подцепим от Смита эту болезнь?
      Хартли взглянул на тело, его зрачки сузились.
       - Смит не болен. Неужели вы не замечаете вырождение? Это
как рак. Вы не заражаетесь им, вы наследуете тенденцию. Я начал
бояться   и   ненавидеть   Смита  только  неделю  назад,  когда
обнаружил, что он существует, дышит и процветает с запечатанным
ртом и ноздрями. Этого не может быть. Этого не должно быть.
      Макгвайр проговорил с дрожью в голосе:
       -  Что,  если  ты, и я, и Рокуэлл- все станем зелеными и
чума охватит всю страну, что тогда?
      - Тогда, - ответил Рокуэлл, - если я ошибаюсь, что вполне
возможно, я умру. Но это их в малейшей степени меня не волнует.
      Он повернулся к Смиту и продолжил свою работу.

Колокол.  Еще  колокол.  Два  колокола,  два  колокола.  Дюжина
колоколов, сто колоколов. Десять  тысяч  и  миллион  лязгающих,
стучащих, грохочущих металлом колоколов. Родившиеся мгновенно и
одновременно в тишине, вопящие, визжащие,  ранящие,  бьющие  по
ушам  эхом!  Звенящие,  поющие  громкими  и  тихими,  низкими и
высокими голосами
       Из-за  всего  этого колокольного звона Смит не мог сразу
сообразить, где он находится. Он знал, что не сможет  смотреть,
потому  что  его  веки  были плотно прижаты; знал, что не может
говорить, потому что его губы  срослись.  Его  уши  были  тесно
зажаты, но тем не менее колокола колотили вовсю.
       Он  не мог видеть, хотя нет, он мог, мог, и это было как
будто внутри маленькой темной красной пещеры, как если  бы  его
глаза были повернуты внутрь его головы.
       Затем  Смит  попробовал пошевелить языком, я неожиданно,
пытаясь вскрикнуть, он осознал, что у  него  пропал  язык.  Нет
языка.  Странно.  Почему?   Смит попытался остановить колокола.
Они  утихли,  наградив  его  тишиной,  окутавшей  его  холодным
одеялом.  Что-то  происходило.  Определенно  происходило.  Смит
попытался шевельнуть пальцем, но он ему не  повиновался.  Руки,
ноги,  голова,  туловище-  ничто  не  двигалось. Секундой позже
пришло ужасное открытие, что он больше  не  дышит,  по  крайней
мере при помощи легких.
       -  Потому  что  у  меня  нет  легких! - вскрякнул он, но
вскрикнул внутренне, про себя, и  крик  этот  обволокло  темным
красным потоком, который поглотил, растворил в себе и унес этот
крик, принеся Смиту облегчеяке я спокойствие.
       "Я  не  боюсь,  - думал он. - Я осознал это и не понимаю
почему. Я понимаю, что мне  не  страшно,  но  не  знаю  причины
этого.
       Без языка, без носа, без легких. Но, наверное, позже они
появятся. Да, конечно, появятся. Ведь что-то происходит.
        Через  поры  его  отвердевшего  тела  проникал  воздух,
пропитывая, как дождь, каждую часть его  тела,  вдыхая  в  него
жизнь.  Дыхание  через  миллионы  жаберных  пластинок, вдыхание
кислорода, азота, водорода и двуокиси углерода и усвоение всего
этого. Удивительно.  Билось ли еще его сердце?
       О да, оно билось. Медленно, медленно, медленно.  Неясный
красный шорох, поток, река, вздымающаяся вокруг него, медленно,
медленнее, еще медленнее.  Как хорошо! Как легко!
       Дни  слагались  в  недели,  и картина становилась яснее.
Помогал Макгвайр. Отставной хирург, он был секретарем  Рокуэлла
в  течение  нескольких лет. Не слишком много помощи, но хороший
компаньон.
       Рокуэлл  заметил, что Макгвайр много, нервно и грубовато
шутил по поводу Смита, стараясь сохранить  спокойствие.  Однако
как-то он прекратил это, поразмыслил и медленно проговорил:
       -  Слушай,  до меня только сейчас дошло! Смит жив. Но он
должен быть мертв. А он жив. О господи!  Рокуэлл рассмеялся.
       - Что, черт возьми, по-твоему, я собираюсь делать?  Я на
следующий неделе  приволоку  сюда  рентгеновский  аппарат  чубы
посмотреть, что же делается внутри этой скорлупы.
       Рокуэлл  ткнул  иглой в тело, но она сломалась о жесткую
оболочку. Он попробовал еще одну иглу, потом  еще  и  еще  пока
наконец   не  пробил  ее,  откачал  немного  крови  и  поместил
пластинки под микроскоп.  Несколькими часами позже он  спокойно
пихнул  пробу  сыворотки  под  красный  нос  Макгвайра я быстро
заговорил:
       -  Боже!  Я  не  могу  в это поверять. Его кровь убивает
бактерии. Я поместил в нее колонию стрептококков, которая  была
уничтожена   за   восемь  секунд!   Можно  ввести  Смиту  любые
известные болезнетворные микробы, и он уничтожит их всех!
       Через  несколько  часов  -  новые  открытия. Они держали
Рокуэлла в напряжении  ночи  напролет,  заставляя  его  думать,
сопоставлять,  удивляться и разрабатывать титанические теории и
идеи.
      Вот, например.
       Хартли  до  последнего  времени  ежедневно  питал  Смита
огромным количеством внутривенных вливаний.  Ни один миллиграмм
этой  пищи  не  бы  уничтожен.   Вся  она  была запасена и не в
жировых складках, а в совершенно нормальном виде- икс-жидкости,
содержавшейся  в  высококонцентрированной  форме в крови Смита.
Унция ее могла обеспечить человека всем необходимым  в  течение
трех  суток..,  Эта  икс-жидкость  циркулировала по телу до тех
пор, пока в ней не возникала надобность, тогда она  усваивалась
и  использовалась.  Удобнее, чем жир.  Гораздо удобнее! Рокуэлл
сиял, довольный своим открытием. Смит запасся таким количеством
икс-жидкости,   что   ее   хватило  бы  на  на  многие  месяцы.
Самопитание.
       Макгвайр, когда узнал об этом, сказал, печально созерцая
свое брюшко
       -  Хотел  бы  я хранить свое питание таким образом.  Это
было еще не все. Смиту не нужно было много воздуха. То, что  он
имел,  он  получал,  видимо, посредством осмотического процесса
через свою кожу. И  он  использовал  каждую  молекулу.  Никаких
потерь.
       -  И, - заключил Рокуэлл, - э конце концов, сердце Смита
даже может  отдохнуть  от  своей  работы,  полностью  прекратит
биться!
      - Тогда он будет мертв, - сказал Макгвайр.
       - Для тебя и для меня- да. Для Смита- может быть. Только
может быть. Подумай над этим, Макгвайр. В  общем-то  Смит-  это
самоочищающийся  поток  крови,  в  течение месяцев не требующий
восстановления,  почти  не  подверженный  нарушениям.   Он   не
уничтожает  отходы  своей  жизнедеятельности,  каждая  молекула
используется. Этот лоток саморазвивается и смертелен  для  всех
микробов. И Хартли еще говорит о вырождении!
       Хартли  был  раздражен,  когда  услышал об открытиях. но
продолжал  утверждать,  что  Смит  вырождался  и  был   опасен.
Макгвайр внес свою лепту.
       -  Откуда  мы  знаем,  а  может  быть,  это какая-нибудь
сверхмикроскопическая зараза,  которая  уничтожает  все  другие
бактерии,  пока расправляется со своей жертвой. В конце концов,
и малярийный вирус иногда используют для лечения, почему бы  не
существовать  новой бацилле, которая уничтожает всех остальных?
       -  Хорошая  мысль,  -  сказал  Рокуэлл,  - но ведь мы не
больны, не правда ли?
      - Может быть, ей нужен инкубационный период?
        -  Типичный  ответ  старомодного  врача.  Неважно,  что
происходит с человеком, если есть отклонения от нормы. Это твоя
мысль, Хартли, - заявил Рокуэлл,
       -  А не моя. Доктора не удовлетворяются до тех пор, пока
не поставят диагноз и не наклеят ярлык на каждый случай.  Я  же
считаю. что Смит здоров, так здоров, что вы боитесь его.
      - Ты ненормальный, - сказал Макгвайр.
       -  Может  быть.  Но  я  не  считаю, что Смит нуждается в
медицинском вмешательстве. Он сам работает над своим спасением.
Ты считаешь, что он вырождается, а я говорю, что он растет.
      - Посмотри на его кожу, - произнес Макгвайр.
       -  Овца  в  волчьей  шкуре.  Снаружи-  жесткий,  хрупкий
эпидермис.  Внутри-  упорядоченное   перерастание,   изменение.
Почему?  Я  на  грани  понимания.   Эти  перемены  внутри Смита
настолько   интенсивны,   что   потребовалась   оболочка    для
обеспечения их действия. А что касается тебя, Хартли, скажи мне
честно, когда ты был молод, ты боялся насекомых, пауков и всего
такого прочего?
      - Да
       -  Ну  вот.  Невроз страха, фобия, которая отразилась на
твоем отношении  к  Смиту.  Это  объясняет  твое  отвращение  к
происшедшим с ним переменам.
      В течение последующих недель Рокуэлл тщательно исследовал
прошлую жизнь Смита. Он посетил  электронную  лабораторию,  где
работал к заболел Смит, проверил комнату, в которой Смит провел
первые недели своей "болезни", и осмотрел стоявшую там технику,
выяснил что-то о радиации...
       Пока  его  не  было  к  санатории, Рокуэлл запер Смита и
поставил Макгвайра охранять дверь  на  случая,  если  в  голову
Хартли полезут какие-нибудь странные идея.
       Детали  двадцати  трех лет жизни Смита были просты: он в
течение пяти лет работал в электронной  лаборатории,  занимаясь
экспериментами. Он ни разу серьезно не болел за свою жизнь.
       Рокуэлл  долгое  время  прогуливался в одиночестве около
санатория, обдумывая и детализируя невероятную теорию,  которая
начала  выкристаллизовываться  в  его  мозгу. И однажды днем он
остановился у  куста  жасмина,  который  рос  около  санатория,
улыбаясь, протянул руку и снял с длинной ветки темный блестящий
предмет. Он взглянул на него, положил в карман и  направился  к
санаторию.
       С  веранды  он  позвал  Макгвайра, за которым притащился
Хартли, бормоча угрозы.  Вот что сказал хм Рокуэлл:
      - Смит не болен. Бактерии не могут в нем жить.  В нем нет
ни  духов,  ни  монстров,  которые  "овладели"  его  телом.   Я
специально  сказал  об  этом, чтобы показать, что не упустил их
одного момента. Я отвергаю все  обычные  диагнозы  я  предлагаю
самую  важную и самую легко допустимую возможность- эамедленная
наследственная мутация.
       -  Мутация?  - Голос Макгвайра прозвучал странно Рокуэлл
поднял к свету темный блестящий предмет..
      - Я нашел это в саду. Это превосходно проиллюстрирует мою
теорию.  После  изучения  симптомов,  осмотра   лаборатории   и
изучения  нескольких  подобных вариантов, - он повертел предмет
пальцами,  -  я  уверен.  Это  метаморфоза,  превращение.   Это
регенерация,  изменение, мутация после рождения. Вот, лови, это
Смят. - Он бросил предмет Хартли, тот поймал его.
      - Это куколка гусеницы, - сказал Хартли.
      - Правильно, - кивнул Рокуэлл.
      - Не хочешь же ты сказать, что Смит- куколка?
      - Я уверен в этом, - ответил Рокуэлл.
       Рокуэлл стоял у тела Смита в вечерней темноте.  Хартли я
Макгвайр  тихо  сидели  напротив  и  слушали.   Рокуэлл   мягко
прикоснулся и телу Смита.
        -  Предположим,  что  жизнь-  это  нечто  большее,  чем
родиться, прожить семьдесят лет и умереть. Предположим,  что  в
человеческом  существовании  есть еще один великий шаг вверх, и
Смит- первый из нас, делающий этот шаг.
       Глядя  на гусеницу, мы видим то, что считаем статическим
объектом. Но она превращается в бабочку.  Почему? Не существует
законченных  теорий,  объясняющих это. В основном это прогресс,
развитие.  По  существу,  предположительно  неизменный   объект
превращается  в промежуточный, совершенно непохожей, куколку, и
затем появляется бабочка. Внешне куколка выглядит мертвой.  Это
заблуждение.  Смит  ввел  нас в заблуждение, понимаете? Внешне-
мертв. Внутри-водоворот,  перестройка,  лихорадочная  работа  с
невероятной  целью.  Из  личинки-  в  москита,  из гусеницы - в
бабочку, из Смита- в...
      - Смит-куколка? -Макгвайр неестественно засмеялся.
      - Да.
      - Люди не ведут