о и тоже: "Спасибо, Бланш",  "Спасибо  за  концерт  в
клубе,  мисс  Хилгуд".  Но  никто  из них по-настоящему не умел
слушать музыку. Когда же я, как-то еще давно, пыталась  мечтать
о  Нью-Йорке  или Чикаго, все только снисходительно похлопывали
меня по  плечу  и  со  смехом  твердили:  "Лучше  быть  большой
лягушкой  в  маленьком болоте, чем маленькой лягушкой в большом
болоте". И я оставалась, а те,  кто  давал  мне  такие  советы,
уезжали,  или же умирали, или с ними случалось и то и другое. А
большинство были просто глухи. Неделю назад я взялась за  ум  и
сказала себе: "Хватит! С каких это пор ты решила, что у лягушек
могут вырасти крылья?"
     -- Значит,  вы  решили  держать  путь на запад? -- спросил
мистер Терль.
     -- Может быть.  Устроюсь  где-нибудь  аккомпаниатором  или
буду играть в оркестре, в одном из тех, что дают концерты прямо
под  открытым  небом.  Но  я  должна  играть для тех, кто умеет
слушать музыку, по-настоящему умеет...
     Они слушали ее в  душной  темноте.  Женщина  умолкла,  она
сказала  им  все,  а  теперь  пусть  думают,  что это глупо или
смешно. Она  осторожно  откинулась  на  спинку  стула.  Наверху
кто-то кашлянул. Мисс Хилгуд прислушалась и встала.

     x x x

     Мистеру  Фермли  стоило усилий разомкнуть веки, и тогда он
увидел лицо женщины. Она  наклонилась  и  поставила  у  кровати
поднос.  --  О чем вы только что говорили там внизу? -- Я потом
приду и расскажу вам,-- ответила она,--  поешьте.  Салат  очень
вкусный.--  Она  повернулась,  чтобы уйти. И тогда он торопливо
спросил: -- Вы не уедете от нас?
     Она остановилась на пороге, пытаясь разглядеть  в  темноте
его  мокрое  от  испарины лицо. Он тоже еле различал ее глаза и
губы. Постояв еще немного, она спустилась вниз.
     -- Должно  быть,  не  слышала  моего  вопроса,--  произнес
мистер Фермли.
     И все же он был уверен, что она слышала.
     Мисс  Хилгуд пересекла гостиную и коснулась рукой кожаного
ящика.
     -- Я должна заплатить за ужин.
     -- Нет,   хозяин   отеля    бесплатно    угощает    вас,--
запротестовал мистер Терль.
     -- Я   должна,--  ответила  она  и  открыла  ящик.  Тускло
блеснула старая позолота.
     Мужчины встрепенулись. Они  вопросительно  поглядывали  на
женщину   возле   таинственного   предмета,  который  по  форме
напоминал сердце. Он возвышался над нею, у него  было  круглое,
как шар, блестящее подножие, а на нем -- высокая фигура женщины
со  спокойным  лицом греческой богини и продолговатыми глазами,
глядевшими на них так же дружелюбно, как глядела  на  них  мисс
Хилгуд.
     Мужчины   обменялись  быстрыми  взволнованными  взглядами,
словно догадались,  что  сейчас  произойдет.  Они  вскочили  со
стульев  и  пересели  на краешек плюшевого дивана, вытирая лица
влажными от пота платками.
     Мисс Хилгуд пододвинула к  себе  стул  и,  сев,  осторожно
накренила  золотую арфу и опустила ее на плечо. Пальцы ее легли
на струны.
     Мистер  Терль  втянул  в   себя   раскаленный   воздух   и
приготовился.   Из  пустыни  налетел  ветер,  и  кресла-качалки
закачались на веранде, словно пустые  лодки  на  пруду.  Сверху
послышался  капризный  голос  мистера  Фермли: -- Что у вас там
происходит? И тогда руки мисс Хилгуд побежали по  струнам.  Они
начали  свой  путь  где-то  сверху,  почти  у самого ее плеча и
побежали прямо к спокойному лицу греческой богини,  но  тут  же
снова  вернулись  обратно,  затем на мгновенье замерли, и звуки
поплыли по душной горячей гостиной, а из нее в каждую из пустых
темных комнат отеля.
     Если мистеру Фермли и вздумалось  еще  что-то  кричать  из
своей  комнаты,  его уже никто не слышал. Мистер Терль и мистер
Смит не могли больше сидеть и  словно  по  команде  вскочили  с
дивана.  Они  пока  ничего  не  слышали,  кроме  бешеного стука
собственных сердец и собственного свистящего  дыхания.  Выпучив
глаза  и  изумленно  раскрыв рот, они глядели на двух женщин --
незрячую богиню  и  хрупкую  старую  женщину,  которая  сидела,
прикрыв  добрые усталые глаза и вытянув вперед маленькие тонкие
руки.
     "Она похожа на девочку,-- подумали мистер Терль  и  мистер
Смит,--  девочку, протянувшую руки в окно, навстречу чему-то...
Чему же? Ну, конечно же, навстречу дождю!.."
     Шум  ливня  затихал  на  далеких  пустых  тротуарах  и   в
водосточных трубах.
     Наверху неохотно поднялся мистер Фермли, словно его кто-то
силком тащил с постели.
     А мисс Хилгуд продолжала играть. Никто из них не знал, что
она играла,  но им казалось, что эту мелодию они слышали не раз
в своей долгой жизни, только не знали ни названия, ни слов. Она
играла,  и  каждое  движение  ее  рук  сопровождалось   щедрыми
потоками  дождя,  стучащего  по  крыше. Прохладный дождь лил за
открытым окном, омывал  рассохшиеся  доски  крыльца,  падал  на
раскаленную  крышу,  на  жадно впитывавший его песок, на старый
ржавый автомобиль, на пустую конюшню и на  мертвые  кактусы  во
дворе. Он вымыл окна, прибил пыль, наполнил до краев пересохшие
дождевые   бочки  и  повесил  шелестящий  бисерный  занавес  на
открытые двери, и этот занавес, если бы вам  захотелось  выйти,
можно  было раздвинуть рукой. Но самым желанным мистеру Терлю и
мистеру   Смиту    казалось    его    живительное    прохладное
прикосновение. Приятная тяжесть дождя заставила их снова сесть.
Кожу  лица  слегка  покалывали,  пощипывали,  щекотали падавшие
капли, и первым побуждением было закрыть  рот,  закрыть  глаза,
закрыться  руками,  спрятаться.  Но они с наслаждением откинули
головы назад, подставили  лицо  дождю  --  пусть  льет  сколько
хочет.
     Но шквал продолжался недолго, всего какую-то минуту, потом
стал затихать, по мере того как затихали звуки арфы, и вот руки
в последний  раз  коснулись  струн,  извлекая  последние громы,
последние шумные всплески ливня.
     Прощальный аккорд застыл в воздухе, как озаренные вспышкой
молнии нити дождя.
     Виденье  погасло,  последние  капли   в   полной   темноте
беззвучно упали на землю.
     Мисс Хилгуд, не открывая глаз, опустила руки. Мистер Терль
и мистер  Смит  очнулись, посмотрели на двух сказочных женщин в
конце  гостиной  --  сухих,  невредимых,  каким-то   чудом   не
промокших под дождем.
     Мистер  Терль и мистер Смит, с трудом уняв дрожь, подались
вперед, словно хотели что-то сказать. На их лицах  была  полная
растерянность.
     Звук,  донесшийся  сверху,  вернул  их  к  жизни. Звук был
слабый, похожий на усталое  хлопанье  крыльев  одинокой  старой
птицы.
     Мистер  Терль  и  мистер Смит прислушались. Да, это мистер
Фермли аплодировал из комнаты. Мистеру Терлю понадобилось всего
мгновенье, чтобы прийти в себя. Он толкнул в бок мистера Смита,
и оба в экстазе захлопали. Эхо разнеслось  по  пустым  комнатам
отеля,  ударяясь  о  стены,  зеркала,  окна,  словно ища выхода
наружу.
     Теперь и мисс Хилгуд открыла глаза, и вид у нее был такой,
словно этот шквал застал ее врасплох.
     Мистер Терль и  мистер  Смит  уже  не  помнили  себя.  Они
хлопали  так  яростно  и  громко,  словно  в их руках с треском
лопались связки карнавальных ракет. Мистер Фермли что-то кричал
сверху, но никто его не слышал. Ладони разлетались, соединялись
снова в оглушительных хлопках и так до тех пор, пока пальцы  не
распухли, и дыхание не стало тяжелым и учащенным, и вот наконец
горящие, словно обожженные руки лежат на коленях.
     И тогда очень медленно, словно еще раздумывая, мистер Смит
встал,  вышел на крыльцо и внес свои чемоданы. Он остановился у
подножия лестницы, ведущей наверх, и посмотрел на мисс  Хилгуд.
Затем он перевел глаза на ее чемодан у ступенек веранды и снова
посмотрел на мисс Хилгуд: брови его чуть-чуть поднялись в немом
вопросе.
     Мисс  Хилгуд  взглянула  сначала  на  арфу,  потом на свой
единственный чемодан, затем  на  мистера  Терля  и  наконец  на
мистера Смита и кивнула головой.
     Мистер  Смит,  подхватив  под  мышку  один  из своих тощих
чемоданов, взял чемодан мисс Хилгуд и стал медленно подниматься
по  ступенькам,  уходящим  в  мягкий  полумрак.   Мисс   Хилгуд
притянула  к  себе  арфу,  и  с  этой  минуты  уже  нельзя было
разобрать, перебирает ли она  струны  в  такт  медленным  шагам
мистера  Смита или это он подлаживает свой шаг под неторопливые
аккорды. На площадке мистер Смит столкнулся с  мистером  Фермли
-- накинув  старый,  выцветший  халат,  тот осторожно спускался
вниз.
     Оба постояли с секунду, глядя вниз на фигуру мужчины и  на
двух  женщин  в  дальнем  конце гостиной -- всего лишь видение,
мираж. И оба подумали об одном и том же.
     Звуки арфы и звуки дождя -- каждый вечер. Не  надо  больше
поливать  крышу  из  садового  шланга. Можно сидеть на веранде,
лежать ночью в своей постели и слушать, как  стучит,  стучит  и
стучит по крыше дождь...
     Мистер  Смит  продолжил  свой  путь  наверх; мистер Фермли
спустился вниз.
     Звуки арфы... Слушайте, слушайте же их! Десятилетия засухи
кончились. Пришло время дождей.


                          МАЛЕНЬКИЙ   УБИЙЦА


     Она не могла бы сказать, когда к ней пришла мысль  о  том,  что  ее
убивают.  В  последний месяц были какие-то странные признаки, неуловимые
подозрения, ощущения, глубокие, как океанское дно, где  водятся  скрытые
от людских глаз монстры, разбухшие, многорукие, злобные и неотразимые.
     Komната плавала вокруг  нее,  источая  бациллы  истерии.  Порой  ей
попались  на  глаза  какие-то блестящие инструменты. Она слышала голоса,
видела людей в белых стерильных масках.
     -  "Мое  имя?  -  подумала  она. - Как же меня зовут? Ах, да! Алиса
Лебер. Жена Дэвида Лейбера."
     Но  от  этого  ей  не стало легче. Она была одинока с этими белыми,
невнятно бормочущими людьми. И в ней была жуткая боль, и  отвращение,  и
смертельный ужас.
     - "Меня убивают на их глазах.  Эти  доктора,  эти  сестры,  они  не
понимают,  что  со  мной  происходит. И Дэвид не знает. И никто не знает
кроме меня и него - убийцы, этого маленького убийцы. Я умираю, и  ничего
не  могу  им сказать. Они посмеются надо мной, скажут, что это бред. Они
увидят убийцу, будут держать его на руках, и никогда не подумают, что он
виноват  в  моей смерти. И вот я, перед богом и людьми чиста в помыслах,
но никто не поверит мне, меня успокоют ложью, похоронят в незнании, меня
будут оплакивать, а моего убийцу - ласкать."
     - "Где же Дэвид? - подумала  она.  -  Наверное  в  приемной,  курит
сигарету за сигаретой и прислушивается к тиканью часов".
     Пот брызнул из всего ее тела и с ним предсмертный крик:
     - Ну же! Ну! Убей меня! Но я не хочу умирать! Не хочу-у!
     И пустота. Вакуум. Внезапно боль схлынула. Изнеможение и мрак.  Все
кончилось.  О,  господи!  Она  погружалась  в  черное ничто, все дальше,
дальше...
     Шаги.  Мягкие  приближающиеся  шаги.  Где-то  далеко  глухой  голос
сказал:
     - Она спит. Не беспокойте ее.
     Запах твида, табака, одекалона "Лютеция". Над ней склонился  Дэвид.
А  позади  него  специфический  запах  доктора  Джефферса.  Она не стала
открывать глаза.
     -  Я еще не сплю, - спокойно сказала она. Это было удивительно: она
была жива, могла говорить и почти не ощущала боли.
     "Ты хотел посмотреть на убийцу, Дэвид? - подумала она. - Я слышала,
ты хотел взглянуть на него. Ну, что ж, кроме  меня  тебе  его  никто  не
покажет. "
     Она открыла глаза.  Очертания  комнаты  стали  резче.  Она  сделала
слабый жест рукой и откинула покрывало.
     Убийца со своим  красным  маленьким  личиком  спокойно  смотрел  на
Дэвида Лейбера. Его голубые глазки были безмятежны.
     - Эй! - воскликнул Дэвид, улыбаясь. - Да он же чудесный малыш!
     Доктор  Джефферс  ждал  Дэвида  Лейбера  в  день,  когда он приехал
забрать жену и новорожденного домой. Он усадил Лейбера в кресло в  своем
кабинете,  угостил сигарой, закурил сам, пристроевшись на краешке стола.
Откашлявшись, он пристально посмотрел на Дэвида и сказал:
     - Твоя жена не любит ребенка, Дэ
     - Что?!
     - Он ей тяжело дался. И ей самой потребуется много любви и заботы в
ближайшее время. Я не говорил тебе тогда, но в операционной у  нее  была
истерика.  Она  говорила  странные  вещи,  я не хочу их повторять. Можно
сказать только, что она чувствует  себя  чужой  ребенку.  Возможно,  все
можно  уяснить  одним  вопросом. - Он глубоко затянулся и спросил. - Это
был желанный ребенок?
     - Почему ты это спрашиваешь?
     - Это очень важный вопрос.
     -  Да, да. Это, конечно, был желанный ребенок! Мы вместе ждали его.
И Алиса была так счастлива, когда поняла, что...
     -  Это  усложнит  дело.  Если  бы  ребенок не был запланирован, все
свелось  бы  к  тому  случаю,  когда  женщине   ненавистна   сама   идея
материнства.  Значит,  к  Алисе это не подходит. - Доктор Джефферс вынул
изо рта сигару и задумчиво почесал подбородок.  -  Видно,  здесь  что-то
другое.  Может  что-нибудь захороненное в детстве, что сейчас вырывается
наружу. А может просто временные сомнения и недоверие матери,  прошедшей
через  невыносимую  боль  и  предсмертное состояние, как Алиса. Если это
так, то пройдет немного времени, и она исцелится.  Но  все-таки  я  счел
нужным  поговорить  с  тобой,  Дэйв.  Это  поможет тебе быть спокойным и
терпеливым, если она начнет говорить, что хотела бы, ну... чтобы ребенок
родился мертвым. Ну, если заметишь, что что-то не так, приезжайте ко мне
все втроем. Ты же знаешь, я всегда рад видеть старых  друзей.  А  теперь
давай-ка выпьем по одной за младенца
     Был чудесный весенний день. Их машина медленно ползла по бульварам,
окаймленным зеленеющими деревьями. Голубое небо, цветы, теплый ветерок.
     Дейв много болтал, пытаясь увлечь  Алису  разговором.  Сначала  она
отвечала  односложно,  равнодушно,  но  постепенно  оттаяла. Она держала
ребенка на  руках,  но  в  ее  позе  не  было  ни  малейшего  намека  на
материнскую  теплоту,  и  это  причиняло  Дэйву  почти  физическую боль.
Казалось, молодая женщина просто везла фарфоровую статуэтку.
     - Да, - сказал он, принужденно улыбнувшись.
     - А как мы его назовем?
     Алиса равнодушно посмотрела на убегающие деревья.
     - Давай не будем пока решать этого. Лучше подождем, пока не выберем
для  него  какое-нибудь  исключительное  имя.  Не дыми, пожалуйста ему в
лицо.
     -  Ее  предложения монотонно следовали одно за другим. Последнее из
них не содержало ни материнского упрека, ни  интереса,  ни  раздражения.
Дэйв засуетился и выбросил только что закуренную сигару в окно.
     - Прости, пожалуйста, - сказал он.
     Ребенок лежал на руках матери. Тени деревьев пробегали по его лицу.
Голубые глаза  были  широко  раскрыты.  Из  крошечного  розового  ротика
раздавалось  мерное  посапывание.  Алиса  мельком взглянула на ребенка и
передернула плечами.
     - Холодно? - спросил Дэйв.
     - Я совсем продрогла. Закрой, пожалуйста, окно, Дэвид.


     Они ужинали. Дэйв  принес  ребенка  из  детской  и  усадил  его  на
высокий, недавно купленный стул, подоткнув со всех сторон подушки.
     - Он еще не дорос до стула, - сказала Алиса, глядя на свою вилку.
     -  Ну,  все-таки  забавно, когда он сидит с нами, - улыбаясь сказал
Дэвид. - И вообще у меня все хорошо. Даже на  работе,  если  так  пойдет
дальше,  я  получу в этом году не меньше 15 тысяч. Эй, посмотри на этого
красавца. Весь расслюнявился.
     Вытирая  ребенку  рот,  он заметил, что Алиса даже не повернулась в
его сторону.
     -  Я  понимаю,  что  это  не  очень  интересно,  - сказал он, снова
принимаясь за еду. - Но мать могла  бы  проявлять  побольше  внимания  к
собственному ребенку.
     Алиса резко выпрямилась:
     - Не говори так! По крайней мере, в его присутствии! Можешь сказать
это позже, если необходимо.
     - Позже?! - воскликнул он. - В его присутствии, в его отсутствии...
Да какая разница? - Внезапно он пожалел о сказанном и  обмяк.  -  Ладно,
ладно. Я же ничего не говорю.
     После ужина она позволила ему отнести ребенка  наверх,  в  детскую.
Она не просила его - она позволила.
     Вернувшись, он застал ее у радиоприемника. Играла  музыка,  которую
она  явно  не  слышала.  Глаза  ее  были  закрыты. Когда Дэйв вошел, она
вздрогнула, словно испугалась, порывисто бросилась к  нему  и  прижалась
губами  к его губам. Дэйв был ошеломлен. Теперь, когда ребенка не было в
их комнате, она снова ожила - она была свободна.
     -  Благодорю тебя, - прошептала она. - Благодарю тебя за то, что на
тебя всегда можно положиться, что ты всегда остаешься самим собой.
     Он не выдержал и улыбнулся:
     - Моя мать говорила мне: "Ты должен  сделать  так,  чтобы  в  своей
семье было все что нужно".
     Она устало откинула назад свои блестящие темные волосы.
     - Ты перестарался. Иногда я мечтаю о том, чтобы все у нас было так,
как после свадьбы. Никакой ответственности, никаких детей. - Она сжимала
его  руки в своих. Лицо ее было неестественно белым. - О, Дэйв! Когда-то
были только ты и я.  Мы  защищали  друг  друга,  а  сейчас  мы  защищаем
ребенка,  но  мы  сами  никак  не защищены от него. Ты понимаешь? Там, в
больнице, у меня  было  много  времени,  чтобы  подумать  об  этом.  Мир
заполнен злом...
     - Действительно?
     -  Да,  это так! Но законы защищают нас от этого. А если бы их и не
было, то защищала бы любовь. Я не смогла бы сделать тебе ничего плохого,
потому  что ты защищен моей любовью. Ты уязвим для меня, для всех людей,
но любовь охраняет тебя. Я совсем не боюсь за тебя,  потому  что  любовь
смягчает   твои  неестественные  инстинкты,  гнев,  раздражение.  Ну,  а
ребенок? Он еще слишком мал, чтобы  понимать,  что  такое  любовь  и  ее
законы.  Когда-нибудь  мы  возможно  научим  его этому. Но до тех пор мы
абсолютно уязвимы для него.
     -  Уязвимы  для  ребенка?  -  Дэйв  отодвинулся от нее и пристально
посмотрел ей в глаза.
     -  Разве  ребенок  понимает  разницу между тем что правильно, а что
нет? Нет, но он научит понимать.
     -  Но  ведь ребенок такой маленький, такой аморальный. Он просто не
знает, что такое мораль и совесть... - она оборвала свою мысль  и  резко
обернулась. - Этот шорох! Что это?
     Лейбер огляделся.
     - Я ничего не слышал...
     Она, не мигая, смотрела  на  дверь  в  библиотеку.  Лейбер  пересек
комнату, открыл дверь в библиотеку и включил свет.
     - Здесь никого нет. - Он повернулся к ней. - Ты совсем устала. Идем
спать.
     Они погасили свет и молча поднялись на верх.
     -  Прости меня за все эти глупости, - сказала Алиса. - Я, наверное,
действительно устала, очень устала.
     Дэвид  кивнул.  Они  нерешительно  постояли перед дверью в детскую.
Потом она резко взялась за ручку и распахнула дверь. Он видел,  как  она
подошла  к  кроватке,  наклонилась  над ней и испуганно отшатнулась, как
будто ее ударили в лицо.


     "Дэвид!"
     Лейбер быстро подошел к ней.
     Лицо ребенка было ярко-красным и очень влажным, его крошечный ротик
открывался и закрывался, глаза были темно-синими. Он беспорядочно двигал
руками, сжимая пальцы в кулачки.
     - О, - сказал Дэвид. - Да он видно сильно плакал.
     -  Плакал?  -  Алиса  нагнулась  и,  чтобы   удержать   равновесие,
схватилась за перекладину кровати. - Я ничего не слышала.
     - Но ведь дверь была закрыта!
     - Поэтому он так тяжело дышит, и лицо у него такое красное?
     - Конечно. Бедный малыш. Плакал один, в темноте. Пускай он  сегодня
спит в нашей комнате. Если опять заплачет мы будем рядом.
     - Ты испортишь его, - сказала Алиса.
     Лейбер  чувствовал  за  спиной  ее  пристальный взгляд, когда катил
кроватку в их спальню. Он молча разделся и сел на край кровати. Внезапно
он поднял голову, чертыхнулся и щелкнул пальцами.
     - Совсем забыл иебе сказать. В пятницу я должен лететь в Чикаго.
     - О, Дэвид, - прошептала Алиса.
     - Я откладывал эту  поездку  уже  два  месяца,  а  теперь  это  мне
необходимо. Я обязан ехать.
     - Mне страшно остаться одн