рман вздрогнул и тяжело застонал.
     Дуглас  приложил  к глазам голубое стеклышко, которое он захватил с
собой. Он сразу оказался в голубом мире. Голубая мебель, голубые стены и
потолок,  голубое  лицо  Кобермана,  его  голубые руки. И вдруг... Глаза
Кобермана, широко  раскрытые,  были  устремлены  на  Дугласа,  и  в  них
светился какой-то звериный голод.
     Дуглас отшатнулся и отвел стекло  от  глаз.  Глаза  Кобермана  были
закрытыми.   Дуглас   прислонил  стекло  -  открыты,  убрал  -  закрыты.
Удивительно. Через голубое стекло глаза Кобермана жадно  светились.  Без
стекла - казались плотно закрытыми.
     А что творилось с телом Кобермана! Дуглас вскрикнул  от  изумления.
Через  стекло  одежда Кобермана как бы терялась и становилась прозрачной
вместе с его кожей. Дуглас видел его желудок и все его  внутренности.  У
Кобермана внутри были какие-то странные предметы.
     Несколько минут Дуглас стоял неподвижно, раздумывая о голубом мире,
красном,  желтом,  которые, наверно, существуют рядом друг с другом, как
стеклышки в разноцветном окне. "Разные стеклышки, разные  миры",  -  так
кажется говорил Коберман. Так вот почему окно оказалось разбитым!
     - Мистер Коберман, проснитесь!
     Никакого ответа.
     - Мистер Коберман, где вы работаете по ночам? Где вы работаете?
     Легкий ветерок шевелил портьеры.
     - В красном мире, или в зеленом? А может в желтом, мистер Коберман?
     Все таже тишина в полумраке.
     - Ну подожди же, - сказал Дуглас. Он спустился  в  кухню,  выдвинул
ящик  стола  и  вынул самый большой нож. Затем вернулся обратно, вошел в
комнату Кобермана и прикрыл за собой дверь, держа нож в руке.


     Бабушка делала тесто для пирожков, когда Дуглас вошел  на  кухню  и
что-то положил на стол.
     - Бабуля, ты знаешь, что это такое?
     Она бегло взглянула поверх очков.
     - Понятия не имею.
     Предмет  был  прямоугольной  формы,  как  небольшая  коробочка,  но
эластичный. Он был окрашен в  ярко  оранжевый  цвет.  От  него  отходили
четыре  квадратные  трубочки.  Предмет  издавал  какой-то  специфический
запах.
     - Никогда такого не видела, бабуля?
     - Никогда.
     - Так я и думал!
     Дуглас выскочил из кухни. Минут через пять  он  вернулся,  притащив
еще что-то.
     - А как насчет этого?
     Он  положил  ярко  розовую  цепь  с багровым треугольником с одного
конца.
     - Не морочь мне голову какой-то дурацкой цепью, - сказала бабушка.
     Дуглас снова исчез и вернулся с полными руками странных  предметов:
кольцо,   диск,   параллелепипед,  пирамида.  Все  они  были  упругие  и
эластичные, как будто сделанные из желатина.
     -  Это  не все, - сказал Дуглас, раскладывая их на столе. - Там еще
очень много.
     Бабушка была очень занята и не обращала на него внимания.
     - А ты ошиблась, бабуля!
     - Когда это?
     - А когда сказала, что все люди одинаковые внутри.
     - Не болтай чепухи!
     - А где мой мячик?
     - В коридоре, там, где ты его бросил.
     Дуглас взял мяч и вышел на улицу.
     Дедушка вернулся домой около пяти часов.
     - Деда, пойдем наверх.
     - Хорошо, а зачем, малыш?
     - Я покажу тебе что-то интересное.
     Посмеиваясь, дедушка поднялся за ним по лестнице.
     - Только не говори бабушке, ей это не понравится, - сказал Дуглас и
распахнул дверь в комнату Кобермана. Дедушка остолбенел.
     Все что было потом,  Дуглас  запомнил  на  всю  жизнь.  Полицейский
инспектор  и  его  помощники  долго  стояли над телом Кобермана. Бабушка
спрашивала у кого-то внизу:
     - Что там случилось?
     Дедушка говорил каким-то сдавленным голосом:
     -  Я  увезу  мальчика  куда-нибудь, чтобы он смог забыть эту жуткую
историю. Эту жуткую историю, жуткую историю!
     -  А  что  здесь  жуткого?  -  спросил  Дуглас.  - Я не вижу ничего
жуткого.
     Инспектор передернул плечами и сказал:
     - Коберман умер, все в порядке.
     Его помощник вытер пот со лба:
     - А вы видели эти штучки, которые плавают в тазике с водой,  и  еще
те, которые завернуты в бумагу?
     - Да, видел, с ума можно сойти.
     - Боже мой!
     Инспектор отвернулся от тела Кобермана.
     -  Нам,  ребята, лучше попридержать языки - это не убийство. Просто
счастье, что мальчишка так сделал. Если бы не он, черт знает, что  здесь
могло бы еще произойти.
     - Кто же был Коберман? Вампир? Монстр?
     -  Может быть. Во всяком случае не человек, - он потрогал рукой шов
на животе трупа.
     Дуглас  был  горд  своей работой. Он не раз смотрел, как это делает
бабушка, и все помнил. Иголка и нитка, больше ничего и не нужно. В конце
концов  этот Коберман мало отличался от тех цыплят, которйх потрошила, а
затем зашивала бабушка.
     -  Я слышал, мальчишка говорил, что Коберман еще жил, когда всю это
было вынуто из него, - инспектор  кивнул  на  таз  с  водой,  в  котором
плавали треугольники, пирамиды и цепочки. - Еще жил. Боже мой!
     - И что же убило его?
     -  Вот  это,  -  инспектор  показал пальцами, и раздвинул край шва.
Полицейские  увидели,  что  живот  Кобермана  набит  серебряными   20-ти
центовиками.
     - Дуглас говорит, что там 6 долларов 70 центов.  Я  думаю,  что  он
сделал мудрое капиталовложение.


                                Озеро.

     Волна выплеснула меня из мира, где птицы в небе, дети на пляже, моя
мать на берегу. На какое-то мгновение меня охватило  зеленое  безмолвие.
Потом  все  снова  вернулось - небо, песок, дети. Я вышел из озера, меня
ждал мир, в котором едва ли что-нибудь изменилось, пока меня не было.  Я
побежал по пляжу. Мама растерла меня полотенцем.
     - Стой и сохни, - сказала она.
     Я  стоял  и  смотрел, как солнце сушит капельки воды на моих руках.
Вместо них появлялись пупырышки гусиной кожи.
     - Ой, - сказала мама. - Ветер поднялся. Ну-ка надень свитер.
     - Подожди, я посмотрю на гусиную кожу.
     - Гарольд! - прикрикнула мама.
     Я надел свитер и стал смотреть на  волны,  которые  накатывались  и
падали  на берег. Они падали очень ловко, с какой-то элегантностью; даже
пьяный не смог бы упасть на берег так изящно, как это делали волны.
     Стояли  последние  дни  сентября,  когда  без всяких видимых причин
жизнь становится такой печальной.  Пляж  был  почти  пуст,  и  от  этого
казался  еще  больше.  Ребятишки  вяло копошились с мячом. наверное, они
тоже чувствовали, что пришла осень, и все кончилось.
     Ларьки,  в которых летом продавали пирожки и сосиски, были закрыты,
и ветер разглаживал следы людей, приходивших сюда в июле  и  августе.  А
сегодня  здесь были только следы моих теннисных тапочек, да еще Дональда
и Арнольда Дэлуа.
     Песок  заполнил  дорожку,  которая вела к каруселям. Лошади стояли,
укрытые брезентом, и  вспоминали  музыку,  под  которую  они  скакали  в
чудесные летние дни.
     Все мои сверстники были уже в школе. Завтра  в  это  время  я  буду
сидеть в поезде далеко отсюда. Мы с мамой пришли на пляж. На прощание.
     - Мама, можно я немного побегаю по пляжу?
     - Ладно, согрейся. Но только не долго, и не бегай к воде.
     Я побежал, широко расставив руки, как крылья. Мама исчезла вдали  и
скоро превратилась в маленькое пятнышко. Я был один.
     Человек в 12 лет не так уж  часто  остается  один.  Вокруг  столько
людей,  которые  всегда  говорят  как  и  что  ты должен делать! А чтобы
оказаться в одиночестве, нужно  сломя  голову  бежать  далеко-далеко  по
пустынному  пляжу.  И чаще всего это бывает только в мечтах. Но сейчас я
был один. Совсем один!
     Я  подбежал к воде и зашел в нее по пояс. Раньше, когда вокруг были
люди,  я  не  отваживался  оглянуться  кругом,  дойти  до  этого  места,
всмотрется в дно и назвать одно имя. Но сейчас...
     Вода - как волшебник. Она разрезает все пополам и  растворяет  вашу
нижнюю  часть,  как  сахар.  Холодная  вода.  А  время  от  времени  она
набрасывается на вас порывистым буруном волны.
     Я  назвал  ее  имя.  Я выкрикнул его много раз: - Талли! Талли! Эй,
Талли!
     Если  вам 12, то на каждый свой зов вы ожидаете услышать отклик. Вы
чувствуете, что любое желание может исполнится. И порой вы, может  быть,
и не очень далеки от истины.
     Я думал о том майском дне, когда Талли, улыбаясь,  шла  в  воду,  а
солнце  играло  на  ее худых плечиках. Я вспомнил, какой спокойной вдруг
стала гладь воды, как вскрикнула и побледнела мать Талли, как прыгнул  в
воду спасатель, и как Талли не вернулась...
     Спасатель хотел убедить ее выйти обратно, но  она  не  послушалась.
Ему   пришлось  вернуться  одному,  и  между  пальцами  у  него  торчали
водоросли.
     А  Талли ушла. Больше она не будет сидеть в нашем классе и не будет
по вечерам приходить ко  мне.  Она  ушла  слишком  далеко,  и  озеро  не
позволит ей вернуться.
     И теперь, когда пришла осень, небо и  вода  стали  серыми,  а  пляж
пустым, я пришел сюда в последний раз. Один. Я звал ее снова и снова:
     - Талли! Эй, Талли! Вернись!
     Мне  было только 12. Но я знал, как я любил ее. Это была та любовь,
которая приходит раньше всяких понятий о теле и морали. Эта  любовь  так
же  бескорыстна  и  так  же  реальна,  как  ветер, и озеро, и песок. Она
включала в себя и теплые дни На пляже, и стремительные школьные  дни,  и
вечера, когда мы возвращались из школы, и я нес ее портфель.
     - Талли!
     Я  позвал  ее в последний раз. Я дрожал, я чувствовал, что мое лицо
стало мокрым и не понимал от чего. Волны  не  доставали  так  высоко.  Я
выбежал  на  песок  и долго смотрел в воду, надеясь увидеть какой-нибудь
таинственный знак, который подаст мне Талли. Затем я встал на  колени  и
стал  строить  дворец  из песка. Такой, как мы, бывало, строили с Талли.
Только на этот раз я  построил  половину  дворца.  Потом  я  поднялся  и
крикнул:
     - Талли! Если ты слышишь меня, приди и дострой его!
     Я  медленно пошел к тому пятнышку, в которое превратилась моя мать.
Обернувшись через плечо, я увидел, как волны  захлестнули  мой  замок  и
потащили  за  собой.  В  полной  тишине  я  брел  по  берегу. Далеко, на
карусели, что-то заскрипело, но это был только ветер.


     На следующий день мы уехали на Запад. У поезда  плохая  память,  он
все  оставляет  позади. Он забывает поля Иллинойса, реки детства, мосты,
озера, долины, коттеджы, горе и радость. Он оставляет их позади,  и  они
исчезают за горизонтом...


     Мои  кости  вытянулись,  обросли мясом. Я сменил свой детский ум на
взрослый, перешел из школы в колледж. Потом  появилась  эта  женщина  из
Сакраменто.  Мы  познакомились,  поженились. Мне было уже 22, и я совсем
уже забыл, на что похож Восток. Но Маргарет предложила провести там  наш
медовый месяц.
     Как и память, поезд приходит и уходит. И он может вернуть  вам  все
то, что вы оставили позади много лет назад.
     Лейк Блафф с населением  10000  жителей,  показался  нам  за  окном
вагона.  Я  посмотрел на Маргарет - она была очаровательна в своем новом
платье. Я взял ее за руку, и мы вышли на платформу.  Носильщик  выгрузил
наши вещи.
     Мы остановились на 2 недели в небольшом отеле.  Вставали  поздно  и
шли  бродить  по  городу.  Я  вновь  открывал для себя кривые улочки, на
которых прошло мое детство. В городе я не встретил никого  из  знакомых.
Порой  мне попадались лица, напоминавшие мне кое-кого из друзей детства,
но я, не останавливаясь, проходил мимо. Я собирал в душе обрывки памяти,
как собирают в кучу осенние листья, чтобы сжечь их.
     Все время мы были вдвоем с Маргарет. Это  были  счастливые  дни.  Я
любил ее, по крайней мере, я так думал. Однажды мы пошли на пляж, потому
что выдался хороший день. Это не был один из последних дней сезона,  как
тогда,  10  лет  назад, но первые признаки осени и осеннего опустошения,
уже коснулись пляжа. Народ поредел, несколько ларьков было заколочено, и
холодный ветер уже начал напевать свои песни.
     Все здесь было по-прежнему. Я почти явственно увидел маму, сидевшую
на  песке в своей любимой позе, положив ногу на ногу и оперевшись руками
сзади. У меня снова возникло то неопределенное желание побыть одному, но
я не мог себя заставить сказать об этом Маргарет. Я только держал ее под
руку и молчал.
     Было  около  четырех  часов.  Детей, в основном, уже увели домой, и
лишь несколько группок мужчин и женщин, несмотря на ветер, нежились  под
лучами  вечернего  солнца.  К  берегу  причалила  лодка  со спасательной
станции. Плечистый спасатель вышел из нее, что-то держа в руках.
     Я замер, мне стало страшно. Мне было снова 12 лет, и я был отчаянно
одинок. Я не видел Маргарет; я видел только пляж и  спасателя  с  серым,
наверное, не очень тяжелым мешком в руках и почти таким же серым лицом.
     - Постой здесь, Маргарет, - сказал я. Я сам  не  знаю,  почему  это
сказал.
     - Но что случилось?
     - Ничего. Просто постой здесь.
     Я медленно пошел по песку к тому месту,  где  стоял  спасатель.  Он
посмотрел на меня.
     - Что это? - спросил я.
     Он  ничего не ответил и положил мешок на песок. Из него с журчанием
побежали струйки воды, тут же затихая на пляже.
     - Что это? - настойчиво спросил я.
     - Странно, - задумчиво сказал спсатель.
     - Никогда о таком не слышал. Она же давно умерла.
     - Давно умерла?
     Он кивнул:
     - Лет десять назад. С 1933 года здесь никто из детей  не  тонул.  А
тех,  кто  утонул раньше, мы находили через несколько часов. Всех, кроме
одной девочки. Вот это тело; как оно могло пробыть в воде 10 лет?
     Я смотрел на серый мешок.
     - Откройте. - Я не знаю, почему сказал это. Ветер усилился.
     Спасатель топтался в нерешительности.
     - Да откройте же скорее, черт побери! - Закричал я.
     - Лучше бы не надо... - начал он. - Она была такой милашкой...
     Но увидев выражение моего лица, он наклонился  и,  развязав  мешок,
откинул  верхнюю часть. Этого было достаточно. Спасатель, Маргарет и все
люди на пляже исчезли. Осталось только небо, ветер, озеро, я и Талли.  Я
что-то  повторял  снова  и снова: ее имя. Спасатель удивленно смотрел на
меня.
     - Где вы ее нашли? - спросил я.
     - Да вон там, на мели. Она так долго была  в  воде,  а  совсем  как
живая.
     - Да, - кивнул я. - Совсем, как живая.
     "Люди  растут",  - подумал я. А она не изменилась, она все такая же
маленькая, все  такая  же  юная.  Смерть  не  дает  человеку  расти  или
меняться.  У  нее  все  такие  же золотые волосы. Она навсегда останется
юной, и я всегда буду любить ее, только ее...
     Спасатель завязал мешок. Я отвернулся и медленно побрел вдоль воды.
Вот и мель, у которой он нашел ее.
     И вдруг я замер. Там, где вода лизала песчаный берег, стоял дворец.
Он был построен наполовину. Точно  также,  как  когда-то  мы  строили  с
Талли:  наполовину  она,  наполовину  я.  Я  наклонился и увидел цепочку
маленьких следов, выходящих из озера и возвращающихся  обратно  в  воду.
Тогда я все понял.
     - Я помогу тебе закончить, - сказал я.
     Я  медленно  достроил  дворец,  потом  поднялся и, не оборачиваясь,
побрел прочь. Я не хотел верить, что он разрушится в волнах, как рушится
все  в  этой  жизни.  Я медленно шел по пляжу туда, где, улыбаясь, ждала
меня чужая женщина, по имени Маргарет.
                        Улыбающееся семейство.

     Самым замечательным свойством дома  была  полнейшая  тишина.  Когда
мистер  Грапин  входил,  хорошо  смазанная  дверь  захлопывалась  за ним
беззвучно, как во сне. Двойной ковер, который он сам  постелил  недавно,
полностью  поглощал  звуки шагов. Водосточные желоба и оконные переплеты
были укреплены так надежно, что не скрипнули бы в  самую  ужасную  бурю.
Все двери в комнатах закрывались новыми прочными крюками, а отопительная
система беззвучно  выдыхала  струю  теплого  воздуха  на  отвороты  брюк
мистера Грапина, который согревался в этот промозглый вечер.
     Оценив царившую вокруг тишину тончайшим инструментом,  находившимся
в  его  маленьких ушах, Грапин удовлетворенно кивнул, ибо безмолвие было
абсолютным и совершенным. А ведь бывало, по ночам в доме  бегали  крысы.
Приходилось ставить капканы и класть отравленную еду, чтобы заставить их
замолчать. Даже дедушкины часы  были  остановлены.  Их  могучий  маятник
неподвижно застыл в гробу из стекла и кедра.
     ОНИ ждали его в столовой. Он прислушался - ни звука,  хорошо.  Даже
отлично.  Значит  они научились вести себя тихо. Иногда приходится учить
людей. Но урок не пошел зря - в столовой не слышно даже  звона  вилок  и
ножей.  Он  снял  свои  теплые  перчатки, повесил на вешалку пальто и на
мгновение задумался о том, что нужно сделать. Затем он решительно прошел
в  столовую,  где  за  столом  сидели  четыре индивида, не двигаясь и не
произнося ни слова. Единственным звуком, нарушившим тишину,  был  слабый
шорох его ботинок по толстому ковру.
     Как обычно он остановил свой взгляд на женщине, сидевшей  во  главе
стола.  Проходя  мимо,  он  взмахнул  пальцами  около  ее  щеки.  Она не
моргнула.
     Тетя  Роза  сидела  прямо  и  неподвижно. А если с пола поднималась
вдруг случайная пылинка, следила ли она  за  ней  взглядом?  А  если  бы
пылинка  попала  ей  на  ресницу, дрогнули бы ее веки? Сжались бы мышцы,
моргнули бы глаза? Нет! Руки тети  Розы  лежали  на  столе,  высохшие  и
желтые,  как  у  манекена.  Ее тело утопало в широком льняном платье. Ее
груди не обнажались годами ни для любви, ни для кормления младенца.  Они
были  как мумии, запеленутые в холостины и погребены навечно. Тощие ноги
тети Розы были одеты в глухие высокие  ботинки,  уходившие  под  платье.
Линии  ее ног под платьем придавали ей еще большее сходство с манекеном,
ибо оттуда как бы начиналось восковое ничто.
     Тетя   Роза  сидела,  уставившись  прямо  на  мистера  Грапина.  Он
насмешливо помахал рукой перед ее  носом  -  над  верхней  губой  у  нее
собиралась пыль, образуя подобие маленьких усиков!
     - Добрый вечер, тетушка Рози!  -  сказал  Грапин,  поклонившись.  -
Добрый вечер, дядюшка Дэйм.
     "И ни единого слова", - подумал он. - "Ни единого слова!"
     -  А, добрый вечер, кузина Лейла, и вам, кузен Лестер, - поклонился
он снова.
     Лейла сидела слева от тетушки. Ее золотистые волосы завивались, как
медная стружка под токарным станком. Лестер сидел напротив нее, и волосы
его торчали во все стороны. они были почти детьми, ему было 14 лет, ей -
16. Дядя Дэйм, их отец /"отец" - что за дурацкое слово!/ сидел  рядом  с
Лейлой  у  боковой  ниши,  потому  что тетушка Роза сказала, что если он
сядет во главе стола, ему продует шею из окна. Ох, уж эта тетушка Роза!
     Грапин  пододвинул  к  себе свободный стул и сел, поставив локти на
скатерть.
     -  Я должен с вами поговорить, - сказал он. - Это очень важно. Надо
кончать с этим делом оно и так уже затянулось.  Я  влюблен.  Да,  да,  я
говорил вам уже. В тот день, когда я заставлял вас улыбаться, помните?
     Четыре человека, сидевших  за  столом,  не  моргнули  глазом  и  не
пошевелились.
     Тот день, когда он заставлял их улыбаться Воспоминания нахлынули на
Грапина:
     Это было две недели назад.  Он  пришел  домой,  вошел  в  столовую,
посмотрел на них и сказал:
     - Я собираюсь жениться.
     Они  замерли  с  таким  выражением лиц, как будто кто-то только что
выбил окно.
     - Что ты собираешься? - воскликнула тетушка.
     - Жениться на Алисе Джейн Беллард, - твердо сказал он.
     -  Поздравляю,  -  сказал  дядюшка Дэйм, глядя на свою жену. - Но я
полагаю... А не слишком ли рано, сынок? - он закашлялся и снова и  снова
посмотрел  на  свою  жену.  -  Да,  да.  Я думаю, это немного рано. Я не
советовал бы тебе это сейчас.
     - Дом в жутком состоянии, - сказала тетушка Роза. - Нам и за год не
привести его в порядок.
     -  Это  я слышал от вас и в прошлом году, и в позапрошлом, - сказал
Грапин. - В конце концов, это мой дом!
     При этих словах челюсть у тети Розы отвисла.
     - В благодарность за все эти годы, вы