зволяли. Собаки, кошки, кузнечики, листья -- я во всем
на свете побывала в  разное время, но  никогда  не была  женщиной в весенний
вечер, в такой вечер, как этот... О, прошу тебя, пойдем на танцы!
     Мысль ее напряглась, словно расправились пальцы в новой перчатке.
     -- Хорошо, -- сказала Энн Лири. -- Я пойду с тобой на танцы, Том.
     --  А  теперь  -- в дом,  живо! -- воскликнула  Сеси. --  Тебе еще надо
умыться, сказать родителям, достать платье, утюг в руки, за дело!
     -- Мама, -- сказала Энн, -- я передумала.
     Повозка мчалась  по дороге, комнаты фермы  вдруг ожили, кипела вода для
купания, плита  раскаляла утюг для платья, мать  металась из угла  в угол, и
рот ее ощетинился шпиль­ками.
     -- Что это на тебя вдруг нашло, Энн? Тебе ведь не нравится Том!
     -- Верно. -- И Энн в разгар приготовлений вдруг застыла на месте.
     "Но ведь весна!" -- подумала Сеси.
     -- Сейчас весна, -- сказала Энн.
     "И такой чудесный вечер для танцев", -- подумала Сеси.
     -- ...для танцев, -- пробормотала Энн Лири.
     И вот она уже сидит  в корыте, и  пузырчатое мыло пенится  на ее  белых
покатых  плечах,  лепит  под  мышками  гнездышки,  теплая  грудь скользит  в
ладонях, и  Сеси заставляет губы  шевелиться. Она терла тут,  мылила  там, а
теперь -- встать! Вытереться полотенцем! Духи! Пудра!
     -- Эй, ты? -- Энн окликнула свое отражение в зеркале: белое  и розовое,
словно лилии и гвоздики. -- Кто ты сего­дня вечером?
     -- Семнадцатилетняя девушка. -- Сеси выглянула из ее фиалковых глаз. --
Ты меня не видишь. А ты знаешь, что я здесь?
     Энн Лири покачала головой:
     -- Не иначе, в меня вселилась апрельская ведьма.
     -- Горячо, горячо! -- рассмеялась Сеси. -- А теперь оде­ваться.
     Ах, как сладостно, когда красивая одежда облекает пышу­щее жизнью тело!
И снаружи уже зовут...
     -- Энн, Том здесь!
     -- Скажите ему, пусть подождет. -- Энн вдруг села. -- Скажите, что я не
пойду на танцы.
     -- Что такое? -- сказала мать, стоя на пороге.
     Сеси  мигом  заняла  свое место.  На  какое-то  роковое  мгновение  она
отвлеклась, покинула тело Энн.  Услышала далекий топот копыт, скрип колес на
лунной дороге и вдруг подумала: "Полечу, найду Тома, проникну в его  голову,
посмотрю, что  чувствует  в  такую  ночь  парень двадцати двух лет".  И  она
пустилась в  полет над вересковым  лугом, но тотчас вернулась, будто птица в
родную клетку, и замета­лась, забилась в голове Энн Лири.
     -- Энн!
     -- Пусть уходит!
     -- Энн! -- Сеси устроилась поудобнее и напрягла свои мысли.
     Но Энн закусила удила.
     -- Нет-нет, я его ненавижу!
     Нельзя было ни на миг оставлять ее. Сеси подчинила себе руки девушки...
сердце... голову исподволь, осторож­но: "Встань!" -- подумала она.
     Энн встала.
     "Надень пальто!"
     Энн надела пальто.
     "Теперь иди!"
     "Нет!" -- подумала Энн Лири.
     "Ступай!"
     --  Энн, -- заговорила мать, --  не заставляй больше Тома ждать. Сейчас
же иди, и никаких фокусов. Что это на тебя нашло?
     -- Ничего, мама. Спокойной ночи. Мы вернемся поздно.
     Энн и Сеси вместе выбежали в весенний вечер.
     Комната,  полная  плавно  танцующих голубей, которые  мягко  распускают
оборки своих  величавых,  пышных  перьев, комната,  полная  павлинов, полная
радужных пятен и бли­ков. И посреди всего этого кружится, кружится, кружится
в танце Энн Лири...
     -- Какой сегодня чудесный вечер! -- сказала Сеси.
     -- Какой чудесный вечер! -- произнесла Энн.
     -- Ты какая-то странная, -- сказал Том.
     Вихревая  музыка окутала их мглой, закружила в струях песни; они плыли,
качались,  тонули  и вновь  всплывали за глотком  воздуха,  цепляясь друг за
друга,  словно  утопающие,  и опять кружились,  кружились в вихре, в шепоте,
вздохах, под звуки "Прекрасного Огайо".
     Сеси напевала. Губы Энн разомкнулись, и зазвучала мело­дия.
     -- Да, я странная, -- ответила Сеси.
     -- Ты на себя не похожа, -- сказал Том.
     -- Сегодня да.
     -- Ты не та Энн Лири, которую я знал.
     -- Совсем, совсем не та, -- прошептала Сеси за много-много миль оттуда.
     -- Совсем не та, -- послушно повторили губы Энн.
     -- У меня какое-то нелепое чувство, -- сказал Том.
     -- Насчет чего?
     --  Насчет тебя.  --  Он  чуть  отодвинулся и, кружа  ее,  при­стально,
пытливо посмотрел на разрумянившееся лицо. -- Твои глаза, -- произнес он, --
не возьму в толк.
     -- Ты видишь меня? -- спросила Сеси.
     -- Ты вроде бы здесь, и вроде бы где-то далеко отсюда. -- Том осторожно
ее кружил, лицо у него было озабоченное.
     -- Да.
     -- Почему ты пошла со мной?
     -- Я не хотела, -- ответила Энн.
     -- Так почему же?..
     -- Что-то меня заставило.
     -- Что?
     -- Не знаю. -- В голосе Энн зазвенели слезы.
     --  Спокойно, тише...  тише...  -- шепнула Сеси.  -- Вот так.  Кружись,
кружись.
     Они шуршали и  шелестели,  взлетали и  опускались в темной  комнате,  и
музыка вела и кружила их.
     -- И все-таки ты пошла на танцы, -- сказал Том.
     -- Пошла, -- ответила Сеси.
     -- Хватит. -- И  он легко увлек ее в танце к двери, на волю, неприметно
увел прочь от зала, от музыки и людей. Они забрались в повозку и сели рядом.
     -- Энн, -- сказал он и взял ее руки дрожащими руками, -- Энн.
     Но он произносил ее  имя  так, словно это было вовсе и не  ее  имя.  Он
пристально смотрел на бледное лицо Энн, теперь ее глаза были открыты.
     -- Энн, было время, я любил тебя, ты это знаешь, -- сказал он.
     -- Знаю.
     --  Но ты  всегда  была  так  переменчива, а  мне не  хотелось страдать
понапрасну.
     -- Ничего страшного, мы еще так молоды, -- ответила Энн.
     -- Нет-нет, я хотела сказать: прости меня, -- сказала Сеси.
     -- За что простить? -- Том отпустил ее руки и насто­рожился.
     Ночь была теплая,  и отовсюду их  обдавало  трепетное дыхание земли,  и
зазеленевшие деревья тихо дышали шур­шащими, шелестящими листьями.
     -- Не знаю, -- ответила Энн.
     -- Нет,  знаю, -- сказала Сеси. -- Ты высокий, ты самый красивый парень
на свете. Сегодня чудесный  вечер, я на всю жизнь запомню, как я провела его
с тобой.
     И она протянула  холодную  чужую руку за  его сопро­тивляющейся  рукой,
взяла ее, стиснула, согрела.
     -- Что  с  тобой  сегодня?  --  сказал,  недоумевая, Том.  --  То  одно
говоришь, то  другое. Сама на себя не похожа. Я тебя по старой  памяти решил
на танцы позвать. Поначалу спро­сил просто так. А когда мы  стояли с тобой у
колодца, вдруг почувствовал -- ты как-то переменилась, сильно перемени­лась.
Стала  другая.  Появилось   что-то   новое...  мягкость  какая-то...  --  Он
подыскивал слова. -- Не знаю, не умею сказать. И смотрела не так. И голос не
тот. И я знаю: я опять в тебя влюблен.
     "Не в нее, -- сказала Сеси, -- в меня!"
     -- А я боюсь  тебя любить, -- продолжал он.  --  Ты  опять станешь меня
мучить.
     -- Может быть, -- ответила Энн.
     "Нет-нет, я всем сердцем буду тебя  любить! -- подумала  Сеси.  -- Энн,
скажи ему это, скажи за меня. Скажи, что ты его всем сердцем полюбишь".
     Энн ничего не сказала.
     Том тихо придвинулся к ней, ласково взял ее за подборо­док.
     --  Я уезжаю. Нанялся на  работу,  сто миль отсюда. Ты  будешь  обо мне
скучать?
     -- Да, -- сказали Энн и Сеси.
     -- Так можно поцеловать тебя на прощание?
     -- Да, -- : сказала Сеси, прежде чем кто-либо другой успел ответить.
     Он прижался губами к чужому рту. Дрожа, он поцеловал чужие губы.
     Энн сидела будто белое изваяние.
     -- Энн! -- воскликнула Сеси. -- Подними руки, обними его!
     Она сидела в лунном сиянии,  будто деревянная кукла. Он снова поцеловал
ее в губы.
     -- Я люблю тебя, -- шептала Сеси. -- Я здесь,  это меня ты увидел  в ее
глазах, меня, а я тебя люблю, хоть бы она тебя никогда не полюбила.
     Он отодвинулся и  сидел  рядом с Энн такой измученный, будто  перед тем
пробежал невесть сколько.
     -- Не понимаю, что это делается?.. Только сейчас...
     -- Да? -- спросила Сеси.
     --  Сейчас мне показалось...  --  Он  протер руками глаза.  -- Неважно.
Отвезти тебя домой?
     -- Пожалуйста, -- сказала Энн Лири.
     Он почмокал лошади, вяло  дернул  вожжи, и повозка  тронулась.  Шуршали
колеса,  шлепали  ремни,  катилась  се­ребристая повозка,  а  кругом  ранняя
весенняя ночь, всего  одиннадцать часов, -- и мимо скользят мерцающие поля и
луга, благоухающие клевером.
     И Сеси, глядя на поля,  на луга, думала: "Все  можно  отдать, ничего не
жалко,  чтобы  быть с ним  вместе  с  этой ночи и навсегда".  И она услышала
издали голоса своих родителей:  "Будь осторожна. Неужели  ты хочешь потерять
свою магическую силу? А  ты ее потеряешь, если  выйдешь  замуж  за  простого
смертного. Берегись. Ведь ты этого не хочешь?"
     "Да,  хочу, -- подумала Сеси.  -- Я даже этим  готова по­ступиться хоть
сейчас, если  только я  ему нужна.  И  не  надо  больше  метаться  по  свету
весенними вечерами, не  надо  все­ляться  в птиц, собак, кошек, лис  --  мне
нужно одно: быть с ним. Только с ним. Только с ним".
     Дорога под ними, шурша, бежала назад.
     -- Том, -- заговорила наконец Энн.
     --  Да? -- Он угрюмо смотрел  на дорогу, на лошадь,  на деревья, небо и
звезды.
     -- Если ты когда-нибудь, в будущем, попадешь в Грин-таун в Иллинойсе --
это несколько миль отсюда, -- можешь ты сделать мне одолжение?
     -- Возможно.
     --  Можешь  ты  там зайти  к  моей подруге?  --  Энн Лири  сказала  это
запинаясь, неуверенно.
     -- Зачем?
     -- Это  моя хорошая подруга... Я рассказывала ей про  тебя. Я  тебе дам
адрес. Минутку.
     Повозка  остановилась возле дома Энн, она достала из сумочки карандаш и
бумагу и, положив листок на колено, стала писать при свете луны.
     -- Вот. Разберешь?
     Он поглядел на листок и озадаченно кивнул.
     -- "Сеси Элиот. Тополевая  улица, 12, Грин-таун,  Илли­нойс", -- прочел
он.
     -- Зайдешь к ней как-нибудь? -- спросила Энн.
     -- Как-нибудь, -- ответил он.
     -- Обещаешь?
     -- Какое  отношение это имеет к нам? -- сердито  крикнул он. --  На что
мне бумажки, имена?
     Он скомкал листок и сунул бумажный шарик в карман.
     -- Пожалуйста, обещай! -- взмолилась Сеси.
     -- ...обещай... -- сказала Энн.
     -- Ладно-ладно, только не приставай! -- крикнул он.
     "Я  устала,  --  подумала Сеси.  -- Не могу  больше.  Пора  домой. Силы
кончаются.  У  меня всего  на несколько часов сил хватает, когда я ночью вот
так странствую... Но на прощание..."
     -- ...на прощание, -- сказала Энн. Она поцеловала Тома в губы.
     -- Это я тебя целую, -- сказала Сеси
     Том отодвинул от себя Энн  Лири и  поглядел на нее, заглянул ей в самую
душу.   Он   ничего  не  сказал,  но  лицо  его   медленно,  очень  медленно
разгладилось,  морщины  исчезли, каменные  губы  смягчились,  и он  еще  раз
пристально всмот­релся в озаренное луной лицо, белеющее перед ним.
     Потом  помог  ей  сойти с повозки и  быстро,  даже не сказав "спокойной
ночи", покатил прочь.
     Сеси отпустила Энн.
     Энн  Лири вскрикнула,  точно  вырвалась из плена, по­бежала  по светлой
дорожке к дому и захлопнула за собой дверь.
     Сеси чуть  помешкала. Глазами сверчка она посмотрела на ночной весенний
мир. Одну минутку, не больше, глядя  глазами лягушки, посидела в одиночестве
возле пруда. Гла­зами  ночной птицы глянула вниз  с высокого,  купающегося в
лунном свете вяза и увидела, как  гаснет свет в  двух  доми­ках -- ближнем и
другом, в миле оттуда. Она думала о себе, о всех своих, о своем редком даре,
о  том, что  ни  одна  девушка в их роду  не может выйти  замуж за человека,
живущего в этом большом мире за холмами.
     "Том. -- Ее душа, теряя силы, летела в ночной птице  под деревьями, над
темными  полями   дикой  горчицы.   --  Том,  ты  сохранил  листок?  Зайдешь
когда-нибудь,   как-нибудь  при   случае,  навестить  меня?   Узнаешь  меня?
Вглядишься в мое лицо и вспомнишь, где меня видел, почувствуешь, что лю­бишь
меня, как я люблю тебя -- всем сердцем и навсегда?"
     Она остановилась, а  кругом  --  прохладный ночной воз­дух, и  миллионы
миль до городов и людей, и далеко-далеко внизу фермы и поля, реки и холмы.
     Тихонько: "Том?"
     Том спал.  Была  уже  глубокая  ночь;  его  одежда аккуратно висела  на
стульях,  на спинке  кровати.  А возле его головы  на белой  подушке ладонью
кверху удобно покоилась рука,  и на  ладони лежал клочок бумаги  с  буквами.
Медленно-медленно  пальцы  согнулись  и  крепко  его  сжали.  И Том даже  не
шелохнулся, даже не заметил, когда черный дрозд на миг тихо и мягко прильнул
к  переливающемуся  лунными  бли­ками  окну,  бесшумно вспорхнул, замер -- и
полетел прочь, на восток, над спящей землей.
     2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского



    Рэй Брэдбери.
    Большая игра между черными и белыми


     Текст из 1999 Электронной библиотеки Алексея Снежинского
     С. Трофимов, перевод



     Трибуны за проволочной сеткой постепенно заполнялись  людьми. Мы, дети,
повылезали  из  озера,  с  кри­ками  промчались мимо белых  дачных  домов  и
курортного отеля, а затем звонкоголосой ордой начали занимать места, помечая
скамейки своими мокрыми ягодицами. Горячее солн­це било сквозь кроны высоких
дубов, стоявших вокруг бейс­больной площадки. Наши папы  и мамы,  в  шортах,
майках и летних платьях,  шикали и кричали  на нас,  заставляя сидеть тихо и
спокойно.
     Все  нетерпеливо  посматривали  на  отель  и особенно на  заднюю  дверь
огромной кухни.  По тенистой  аллее,  покрытой веснушками  солнечных  пятен,
побежал табунок  чернокожих  женщин. Через  десять минут вся  левая  трибуна
стала пест­рой от их цветастых платьев, свежевымытых лиц  и мель­кавших рук.
Даже  сейчас, возвращаясь мыслями к  тем  да­леким временам,  я  по-прежнему
слышу звуки, которые они издавали. Теплый воздух смягчал тона, и каждый раз,
когда они о чем-то говорили друг с другом, их  голоса напоминали мне  мягкое
воркование голубей.
     Публика   оживилась  в  предчувствии  скорого  начала.  Смех  и   крики
поднимались  вверх, в бездонное синее небо  Вис­консина. А потом дверь кухни
раскрылась,  и  оттуда  вы­бежала команда чернокожих  парней  --  официанты,
швей­цары и  повара, уборщики, лодочники и посудомойщики, уличные  продавцы,
садовники и  рабочие с площадок для гольфа. Они выделывали забавные прыжки и
скалили  белые  зубы, безумно гордые  своими  блестящими  ботинками  и новой
формой  в красную  полоску.  Прежде чем свернуть на зеленую траву  площадки,
команда пробежала вдоль трибун, размахивая руками и приветствуя зрителей.
     Мы,  мальчишки,  выражали свой восторг пронзительным свистом. Мимо  нас
проносились такие звезды,  как  Дылда Джонсон, работавший газонокосильщиком;
Коротышка  Смит, продававший газированную воду; Бурый Пит и Джиффи Миллер. А
следом за  ними бежал  Большой По! Мы  засвистели  еще громче и захлопали  в
ладоши.
     Большой По был тем добрым великаном, который  про­давал попкорн у входа
в  танцевальный  павильон, --  почти  у самой  кромки  озера. Каждый вечер я
покупал у него воздушную  кукурузу,  и  он специально для  меня  подливал  в
аппарат побольше масла.
     Я топал ногами и орал:
     -- Большой По! Большой По!
     Он обернулся, помахал мне рукой и засмеялся, сверкая белыми зубами.
     Мама  быстро осмотрелась по сторонам и  ткнула меня  в бок своим острым
локтем.
     -- Ш-ш-ш, -- прошептала она. -- Немедленно заткнись, кому я сказала!
     -- О Боже, Боже! -- воскликнула  мамина соседка, обма­хиваясь сложенной
газетой. -- Для чернокожих это прямо какой-то праздник. Единственный день  в
году,  когда наши слуги вырываются на свободу. У меня такое впечатление, что
они  все лето ждут большой игры  между белыми и  черными.  Да  что там игра!
Посмотрели бы вы на их пи­рушку с танцами!
     -- Мы купили  на нее билеты, -- ответила мама. --  И  сего­дня  вечером
идем в павильон. С каждого  белого  по доллару, представляете? Я бы сказала,
это дорого для танцев.
     -- Ничего! Раз  в году можно и раскошелиться, --  пошу­тила женщина. --
Между  прочим,  на   их  танцы  действи­тельно  стоит  посмотреть.  Они  так
естественно держат... этот... Ну, как его?
     -- Ритм, -- подсказала мама.
     -- Да, правильно, ритм,  -- подхватила леди. -- Вот его они и держат. А
вы видели этих чернокожих горничных в  отеле? Они за месяц  до  игры  ярдами
покупали  сатин в большом магазине  Мэдисона и в свободное  время  шили себе
платья. Однажды, я видела,  как некоторые из них вы­бирали перья для шляп --
горчичные, вишневые, голубые и фиолетовые. О, это будет еще то зрелище!
     -- А их парни всю прошлую неделю проветривали свои пропахшие нафталином
смокинги, -- добавил я. -- Там,  на веревках за  отелем, висело по несколько
дюжин костюмов!
     -- Посмотрите на их гордую походку, -- сказала мама. -- Можно подумать,
что они уже выиграли у наших ребят.
     Чернокожие  игроки  разминались  и  подбадривали  друг  друга  высокими
звонкими голосами.  Они, как кролики, носи­лись по траве, подпрыгивали вверх
и вниз и делали круговые махи руками.
     Большой  По  взял охапку бит,  взвалил  их на огромное покатое плечо и,
задирая от гордости  подбородок, затрусил к линии первой базы. На  его  лице
сияла улыбка. Губы напевали слива любимой песни:

     ...Вы будете танцевать, мои туфли,
     Под звуки блюза "желе-ролл";
     Завтра вечером, в Городе чернокожих,
     На балу веселых задавак!

     Легонько   приседая  в  такт   мелодии,  он  размахивал   би­тами,  как
дирижерскими палочками. На левой трибуне по­слышались аплодисменты и смех. Я
взглянул  туда,  и  у  меня зарябило  в глазах от цветастых одежд  и быстрых
граци­озных  движений.  Юные трепетные девушки, сияя  коричне­выми  глазами,
нетерпеливо  ожидали  начала  игры. Их смех походил  на  чириканье птиц. Они
подавали знаки своим пар­ням, а одна из них кричала:
     -- Ах, мой По! Мой милый и славный великан! Когда  Большой  По закончил
свой танец, белые трибуны отозвались умеренными аплодисментами.
     -- Браво, По! -- закричал я изо всех сил.
     Мама треснула меня по затылку и сердито прошептала:
     -- Дуглас! Прекрати орать!
     И тут на аллее появилась наша  команда. Трибуны со­дрогнулись от шума и
криков.  Люди  восторженно  вскаки­вали с мест,  размахивая руками, хлопая в
ладоши  и топая ногами. Белые  парни в ослепительно белой форме  выбежали на
зеленую площадку.
     -- Смотри,  там дядюшка Джордж! --  сказала  мама.  --  Ну разве он  не
великолепен?
     Я взглянул на дядюшку Джорджа, который тащился в  хвосте команды. Из-за
большого  живота и толстых щек, свисавших на воротник, он казался  смешным и
нелепым в спортивной форме. Дядя с трудом успевал  дышать и улыбаться в одно
и  то же  время.  А  ведь  ему  еще приходилось  бежать, перебирая  толстыми
короткими ногами.
     --  По-моему,  наши  ребята  выглядят  прекрасно,   --  с  эн­тузиазмом
продолжала мама.
     Я промолчал, наблюдая  за их  движениями. Мать сидела рядом, и мне было
ясно, что она  тоже сравнивала  их с черными парнями.  Похоже, это сравнение
удивило и рас­строило ее. Негры бегали легко и  плавно, как  облака из снов,
как  антилопы и козы в замедленных кадрах фильмов  про Африку. Там, на поле,
они  походили на  стадо  пре­красных животных,  которые  жили  игрой,  а  не
притворялись  живыми.  Беззаботно  перебирая  длинными  ногами  и помахи­вая
полусогнутыми руками, эти парни улыбались ветру и небу и всем своим видом не
кричали всем и  каждому: "Смотрите, как я бегу! Смотрите на меня!" Наоборот!
Они  мечтательно  говорили:  "О  Боже!  Как  прекрасен этот день.  Как мягко
пружинит земля под ногами. Мои мышцы по­слушны  мне, и  нет на свете лучшего
удовольствия, чем бежать, бежать и  бежать!" Их движения напоминали весе­лую
песню. Их бег казался полетом небесных птиц.
     А белы