ой...
     - С пятницы у нас будет новая кухарка. Она будет здесь все время, а
я буду отсутствовать всего несколько дней.
     -  Я  боюсь,  даже  не  зная чего. Ты не поверишь мне, если я скажу
тебе. Кажется, я схожу с ума.
     Он  был  уже  в  постели.  Алиса выключила свет, подошла и, откинув
одеяло, легла рядом. Ее хорошо  вымытое  тело  источало  теплый  женский
запах.
     - Если хочешь, я  могу  попробовать  подождать  несколько  дней,  -
неуверенно сказал он.
     - Нет, поезжай, - ответила она. - Это важно, я  понимаю.  Только  я
никак  не могу перестать думать о том, что сказала тебе. Законы, любовь,
защита. Любовь защищает тебя  от  меня,  но  ребенок...  -  она  глубоко
вздохнула. - Что защищает тебя от него?
     Прежде, чем он мог ответить, прежде, чем он смог  сказать  ей,  как
глупо  так  рассуждать  о младенце, она внезапно включила свет - ночник,
висевший над кроватью.
     - Смотри! - воскликнула она.
     Ребенок лежал и смотрел на них  широко  раскрытыми  глазами.  Дэвид
выключил свет и лег. Алиса, дрожа, прижалась к нему.
     - Это ужасно - бояться существа, тобой же рожденного.  -  Ее  голос
понизился  до  шепота,  стал почти неслышным. - Он пытался убить меня. Я
клянусь! - она разразилась рыданиями.
     - Ну, ну! Успокойся! - обнял ее Дэвид.
     Она долго плакала в темноте. Было  уже  очень  поздно,  когда  они,
наконец,   уснули.   Но   даже  во  сне  она  продолжала  вздрагивать  и
всхлипывать.  Дэвид  тоже  задремал,  но   прежде,   чем   его   ресницы
окончательно  сомкнулись,  погружая  его в глубокий поток сновидений, он
услышал  странный  приглушенный  звук:  сопение  маленьких  пухлых  губ.
Ребенок...
     И потом - сон.
     Утром светило солнце. Алиса улыбалась. Дэвид крутил свои  часы  над
детской кроваткой.
     - Видишь, малыш? Что-то блестящее, что-то красивое.  Да-да.  Что-то
блестящее, что-то красивое.
     Алиса улыбалась. Она сказала ему, чтобы он  отправлялся  в  Чикаго.
Она будет молодцом, ему не о чем беспокоиться. Все будет в порядке.


     Самолет  взмыл  в  небо  и  взял курс на восток. Впереди было небо,
солнце, облака и Чикаго, приближавшийся со скоростью  600  миль  в  час.
Дэйв окунулся в атмосферу указаний, телефонных звонков, деловых встреч и
банкетов. Тем не менее, он каждый день  посылал  письмо  или  телеграмму
Алисе, а иногда и посылку.
     На шестой день, вечером, в его номере раздался  длинный  телефонный
звонок,  и  он  сразу  понял,  что  это  междугородний.  На  проводе был
Лос-Анжелис.
     - Алиса?
     - Нет, Дэйв. Это Джефферс.
     - Доктор?!
     - Собирайся, старина. Алиса больна. Лучше бы тебе следующим  рейсом
вылететь  домой  - у нее пневмония. Я сделаю все, что смогу. Если бы это
не сразу после ребенка! Она очень слаба.
     Лейбер  положил  трубку.  Он  не чувствовал ни рук. ни ног. Все его
тело стало чужим. Комната наполнилась серым туманом.
     - Алиса, - проговорил он, невидящим взглядом уставившись на дверь.


     Пропеллеры  замерли,  отбросив назад время и пространство. Только в
собственной спальне к Дэвиду  начало  возвращаться  ощущение  окружающей
реальности.  Первое,  что  он  увидел  - это фигуру доктора Джефферсона,
склонившегося над постелью, на которой  лежала  Алиса.  Доктор  медленно
выпрямился и подошел к Дэвиду.
     - Твоя жена - слишком хорошая мать. Она больше заботится о ребенке,
чем о себе...
     На бледном лице Алисы  еле  уловимо  промелькнула  горькая  улыбка.
Потом она начала рассказывать. В ее голосе слышался гнев, страх и полная
обреченность.
     -  Он  никак  не  хотел  спать.  Я  думала,  что он заболел. Лежал,
уставившись в одну точку, а поздно ночью начинал кричать. Очень  громко,
и  все  ночи  напролет...  Я  не  могла  успокоить его и прилечь хоть на
минутку.
     Доктор Джефферс медленно кивнул.
     -  Довела  себя  до  пневмонии.   Ну,   теперь   мы   начинили   ее
антибиотиками, и дело идет на поправку.
     - А ребенок? - устало спросил Дэвид.
     - Здоров, как бык. Гуляет с кухаркой.
     - Спасибо, доктор.
     Джефферс собрал свой чемоданчик и, попрощавшись, ушел.
     - Дэвид! - Алиса порывисто схватила его за руку. -  Это  все  из-за
ребенка.  Я пытаюсь обмануть себя, думаю, что может это все глупости. Но
это не так! Он знал, что я еле на ногах  стою  после  больницы,  поэтому
кричал  каждую  ночь.  А  когда не кричал, то лежал совсем тихо. Когда я
зажигала свет, он смотрел на меня в упор, не мигая...
     Дэвид  почувствовал,  что  все в нем напряглось. Он вспомнил, что и
сам не раз наблюдал  эту  картину:  ребенок  молча  лежал  в  темноте  с
открытыми   глазами.  Он  не  плакал,  а  пристально  смотрел  из  своей
кроватки... Дэвид постарался отогнать эти мысли - они были безумны.
     А Алиса продолжала рассказывать.
     - Я хотела убить его. Да, хотела. Прошел  день  твоего  отъезда.  Я
пошла  в  его  комнату  и  положила  руку  ему  на  горло.  И так стояла
долго-долго. Но я не смогла! Тогда я завернула его в одеяло, перевернула
его на живот и прижала лицо к подушке. Потом я выбежала из комнаты.
     Дэвид пытался остановить ее.
     -  Нет,  дай мне закончить, - хрипло сказала она, глядя на стену. -
Когда я выбежала из комнаты, я думала, все это просто.  Дети  задыхаются
каждый  день,  никто  бы  и  не  догадался.  Но когда я вернулась, чтобы
застать его мертвым, Дэвид, он был жив! Да, он  перевернулся  на  спину,
дышал  и улыбался! После этого я не могла прикоснуться к нему. Я бросила
его и не приходила даже кормить. Наверное, о нем заботится  кухарка,  не
знаю.  Я  знаю  только,  что  своим  криком  он  не давал мне спать, и я
мучилась все ночи и металась по комнате, а теперь я больна. А он лежит и
думает, как бы убить меня. Проще - он понимает, что я слишком много знаю
о нем. Я не люблю его,  между  нами  нет  никакаой  защиты  и  не  будет
никогда.
     Она выговорилась. Бессильно откинувшись на подушку,  она  некоторое
время  лежала  с  закрытыми глазами, затем уснула. Дэвид долго стоял над
ней, не в силах пошевелиться. Кровь застыла у него  в  жилах;  казалось,
все клетки замерли в оцепенении.
     На следующее утро он сделал то, что ему оставалось  сделать.  Дэвид
пошел  к  доктору  Джефферсу  и  все  ему рассказал. Ответ Джефферса был
весьма хладнокровен:
     -  Не  стоит  расстраиваться,  старина.  В некоторых случаях матери
ненавидят своих детей, и мы считаем это, совершенно естественным. У  нас
есть  даже  специальный  термин  для  этого  явления  - амбивалентность:
способность ненавидеть любя. Любовники, например, очень часто  ненавидят
друг друга, дети ненавидят матерей...
     Лейбер прервал его:
     - Я никогда не ненавидел свою мать.
     - Конечно, ты никогда не признаешь этого.  Люди  никогда  не  любят
признаваться в таких вещах. Да, зачастую, эта ненависть бывает абсолютно
бессознательна.
     - Но Алиса признает, что ненавидет своего ребенка.
     - Toчнее скажем, у нее есть навязчивая идея. Она сделала шаг вперед
от примитивной амбвивалентности.
     Кесарево сечение дало жизнь ребенку и чуть  было  не  лишило  Алису
жизни.  Она  винит ребенка в своем предсмертном состоянии и в пневмонии.
Она путает причину и следствие и сваливает вину за свои  беды  на  самый
удобный  объект. Господи, да все мы так делаем! Мы спотыкаемся о стул, и
проклинаем его, а не нашу неловкость. Если мы промазали, играя в  гольф,
то  ругаем клюшку, мячик, неровную площадку. Или неприятности в бизнесе,
мы обвиняем бога, погоду, судьбу,  но  только  не  самих  себя.  Я  могу
повторить  тебе только то, что говорил раньше: люби ее. Духовный покой и
гармония - лучшее лекарство. Найди  способ  продемонстрировать  ей  свои
чувства,  придай ей уверенность в себе. Помоги ей понять, какое невинное
и безобидное  существо  ребенок.  Убеди  ее,  что  ради  ребенка  стоило
рискнуть  жизнью.  Пройдет  время,  все уляжется, она забудет о смерти и
полюбит ребенка. Если через месяц она не успокоится, дай  мне  знать.  Я
поищу хорошего психиатора. А теперь, иди к Алисе и преобрази свою унылую
физиономию.
     На  следующий  день  Алиса  решила  сама  отвезти его на работу. На
пол-пути она вдруг свернула к  обочине  и  затормозила.  Затем  медленно
повернулась к мужу.
     - Я хотела бы куда-нибудь уехать. Я не знаю, сможешь ли  ты  сейчас
взять отпуск, но если нет, то отпусти меня одну. Пожалуйста. Мы могли бы
кого-нибудь  нанять  присмотреть  за   ребенком.   Но   мне   необходимо
куда-нибудь  уехать  на  время.  Я  думала, что отделаюсь от этого... от
этого ощущения. Но я не могу, я не могу оставаться с ним в комнате. И он
смотрит  на  меня,  как  будто смертельно ненавидит. Я не могу заставить
себя прикоснуться к нему... Я хочу куда-нибудь уехать, прежде чем что-то
случится.
     Он молча вышел из машины, обошел ее кругом и знаком попросил  Алису
отодвинуться.
     - Все, что тебе нужно, это побывать у психиатора. Если он предложит
съездить  в отпуск, я согласен. Но это не может так дальше продолжаться.
У меня просто голова кругом идет. - Дэвид устроился за рулем  и  включил
зажигание.
     - Дальше я поведу машину сам.
     Она  опустила  голову, пытаясь удержать слезы. Когда они приехали к
конторе Дэвида, Алиса повернулась к нему:
     - Хорошо. Поговори с доктором. Я готова поговорить с кем хочешь.
     Он поцеловал ее.
     -  Вот  теперь,  мадам,  вы  рассуждаете  разумно.  Ты  в состоянии
добраться домой самостоятельно?
     - Конечно, чудак.
     - Тогда до ужина. Поезжай осторожнее.
     - Я всегда так езжу. Пока.
     Дэвид отступил на обочину и посмотрел вслед удаляющейся машине.
     Первое,  что  он  сумел  сделать,  придя  на  работу, это позвонить
Джефферсону и попросить договориться о приеме у надежного психиатора.
     День  тянулся невыразимо долго, дела не клеились. Его сознание было
окутано каким-то туманом, в котором ему виделось искаженное ужасом  лицо
Алисы, повторявшей его имя. Ей все-таки удалось внушить ему свои страхи.
+Она буквально убедила его, что ребенок в какой-то  степени  ненормален.
Он   диктовал   какие-то  нудные  письма,  разговаривал  с  бестолковыми
клерками, подписывал никому не нужные бумаги. В конце  дня  он  был  как
выжатый  лимон,  голова  раскалывалась  от  боли, и он был счастлив, что
отправляется домой.
     Когда  наступило  лето,  страсти,  казалось,  действительно  начали
утихать. Дэйв, хотя и был поглащен работой, находил время  и  для  своей
жены.  Она,  в  свою очередь, много время проводила на воздухе - гуляла,
играла с соседями в бадминтон. Стала более уравновешанной. Казалось, она
забыла о своих страхах...
     Алиса проснулась, дрожа от страха. За окном  лил  дождь  и  завывал
ветер.  Она  схватила  мужа за плечо и трясла, пока он не проснулся и не
спросил сонным голосом, что случилось.
     - Что-то здесь в комнате. Следит за нами, прошептала она.
     Дэйв включил свет.
     -  Тебе показалось, - сказал он. - Успокойся, все в порядке. У тебя
давно уже этого не было.
     Она  глубоко  вздохнула,  когда  он выключил свет, и внезапно сразу
уснула. Дэйв обнял ее и задумался о том; какая славная и, вместе  с  тем
странная женщина, его жена.
     Прошло примерно  полчаса.  Он  услышал,  как  скрипнула  и  немного
отворилась  дверь  в  спальню.  Дэйв  знал,  что за дверью никого нет, а
поэтому нет смысла вставать и закрывать ее. Однако ему  не  спалось.  Он
долго лежал в темноте. Кругом была тишина. Наверное прошел еще час.
     Вдруг из детской раздался  пронзительный  крик.  Это  был  одинокий
звук,  затерянный  в пространстве из звезд, темноты, дыхания Алисы в его
объятиях.
     Лейбер  медленно  сосчитал  до  ста.  Крик продолжался. Стараясь не
потревожить Алису, он выскользнул из постели, надел тапочки  и  прямо  в
пижаме  двинулся  из  спальни.  "Надо  спуститься  вниз, - подумал он. -
Подогрею молоко и ..." Его нога подскользнулась на чем-то мягком,  и  он
полетел  вниз, в темноту. Инстинктивно расставив руки, Дэйв ухватился за
перила лестницы и удержался. Он выругался.
     Предмет,  на  который  он  наступил,  пролетел  вниз и шлепнулся на
ступеньку. Волна ярости накатила на Дэйва.  "Какого  черта  разбрасывать
вещи  на  лестнице!  " Он наклонился и поднял этот предмет, чуть было не
лишившей его жизни. Пальцы Дэйва похолодели. У него перехватило дыхание.
Вещь, которую он держал в руке, была игрушкой.
     Нескладная, сшитая из кусков и лоскутов, купленная им в  шутку  для
ребенка, кукла.
     В лифте он подумал: А что, если бы я сказал Алисе про игрушку - про
ту  тряпичную  куклу, на которой я подскользнулся на лестнице ночью? Бог
мой, да это совсем выбило бы ее из колеи. Нет. Ни за что,  мало  ли  что
бывает... "
     Уже начинало  смеркаться,  когда  он  подъехал  к  дому  на  такси.
Расставшись  с  шофером,  Дэвид  вышел  из  машины и по бетонной дорожке
двинулся к дому. Дом почему-то казался  очень  молчаливым,  необитаемым.
Дэвид вспомнил, что сегодня пятница, а значит кухарка со второй половины
дня свободна. А Алиса, наверное, уснула, измотанная своими страхами.  Он
вздохнул  и  повернул ключ в замочной скважине. Дверь беззвучно подалась
на хорошо смазанных петлях. Дэвид вошел,  бросил  шляпу  на  стул  возле
портфеля.  Затем  он  начал  снимать  плащ,  и тут, случайно взглянув на
лестницу, замер...
     Лучи  заходящего  солнца  проникали  через  боковое окно и освещали
яркие лоскуты тряпичной куклы, лежащей на верхней ступеньке. Но на куклу
он  почти не обратил внимания. Его взгляд был прикован к Алисе, лежавшей
на лестнице в неестественной позе сломанной марионетки,  которая  больше
не  может  танцевать.  Алиса была мертва. Если не считать грохота ударов
его сердца, в доме была абсолютная тишина. Алиса была МЕРТВА !!!
     Он  бросился к ней, сжал в ладонях ее лицо, он тряс ее за плечи. Он
пытался посадить ее, бессвязно выкрикивая ее имя. Все было напрасно.  Он
оставил  ее  и  бросился  наверх.  Распахнул дверь в детскую, подбежал к
кроватке. Ребенок лежал с закрытыми глазами. Его личико  было  потным  и
красным, как будто он долго плакал.
     - Oна умерла, - сказал Лейбер ребенку. - Она умерла.
     Он  захохотал  сначала  тихо,  потом  все  громче и громче. В таком
состоянии и застал его Джефферс, который был обеспокоен  его  звонком  и
зашел  повидать  Алису. После нескольких крепких пощечин, Дэвид пришел в
себя.
     -  Она  упала  с  лестницы, доктор. Она наступила на куклу и упала.
Сегодня ночью я сам чуть было не упал из-за этой куклы, а теперь...
     Джефферс энергично потряс его за плечи.
     - Эх доктор, - Дэвид улыбался, как пьяный. - Вот  ведь  забавно.  Я
же, наконец, придумал имя для этого ребенка.
     Доктор молчал.
     - Я буду крестить его в воскресенье. Знаете, какое имя я ему дам? Я
назову его Люцифером.
     Было  уже  одиннадцать  часов  вечера.  Все  эти  странные  и почти
незнакомые люди, выражавшие свое соболезнования уже ушли из дома.  Дэвид
и Джефферс сидели в библиотеке.
     - Алиса не была сумасшедшей, - медленно сказал Дэвид. - У нее  были
основания бояться ребенка.
     Доктор предостерегающе поднял руку:
     -  Она  обвиняла его в своей болезни, а ты - в ее смерти. Мы знаем,
что она наступила на игрушку и подскользнулась. Причем же здесь ребенок.
     - Ты хочешь сказать Люцифер?
     - Не надо его так называть!
     Дэвид покачал головой.
     - Алиса слышала шум по ночам, какие-то шорохи в  холле.  Ты  хочешь
знать,  кто его мог создавать? Ребенок. В четыре месяца он мог прекрасно
передвигаться в темноте, подслушивать наши разговоры. А если  я  зажигал
свет,  ребенок  ведь такой маленький. Он может спрятаться за мебелью, за
дверью...
     - Прекрати! - прервал его Джефферс.
     - Нет, позволь мне сказать то, что я думаю. Иначе я сойду с ума.
     Когда  я  был  в  Чикаго,  кто  не  давал Алисе спать и довел ее до
пневмонии? А когда она все же выжила, он попытался убить меня. Это  ведь
так  просто  - оставить игрушку на лестнице и кричать кричать в темноте,
пока отец не спустится  вниз  за  твоим  молоком  и  не  подскользнется.
Просто, но эффективно. Со мной это не сработало, а Алиса - мертва.
     Дэвид закурил сигарету.
     -  Мне  уже  давно  нужно было сообразить, я же включал свет ночью.
Много раз. И всегда он лежал с открытыми глазами. Дети все время  обычно
спят, если они сыты и здоровы. Только не этот. Он не спит, он думает.
     - Дети не думают.
     -  Но он не спит, что бы там не происходило в его мозгах. А что мы,
собственно, знаем о психике младенцев? У него  были  причины  ненавидеть
Алису.  Она  подозревала,  что  он не обычный ребенок. Совсем, совсем не
обычный. Что мы знаем о  детях,  доктор?  Общий  код  развития?  Да.  Ты
знаешь,  конечно,  сколько  детей убивают своих матерей при рождении. За
что? А может это месть за то, что их выталкивают в этот непривычный  для
них  мир?  - Дэвид наклонился к доктору. - Допустим, что несколько детей
из всех мальчиков рождаются способными передвигаться,  видеть,  слышать,
как  многие  животные и насекомые. Насекомые рождаются самостоятельными.
Многие звери и птицы становятся самостоятельными за несколько недель.  А
у  детей  уходят  годы  на  то,  чтобы  научиться  говорить  и  уверенно
передвигаться на своих слабых ногах. А  если  один  ребенок  на  биллион
рождается  не  таким?  Если  он  от  рождения умудрен и способен думать?
Инстинктивно, конечно, он может ползать в темноте  по  дому  и  слушать,
слушать.  А  как легко кричать всю ночь и довести мать до пневмонии. Как
легко при рождении так прижаться к матери, что несколько ловких маневров
обеспечат перитонит.
     - Ради бога, прекрати! - Джефферс вскочил на ноги. - Какие  ужасные
вещи ты говоришь!
     - Да, я говорю чудовищные вещи. Сколько матерей умирает при  родах?
Сколько  их,  давших жизнь странным маленьким существам и заплативших за
это своей жизнью? А кто они, эти существа? Над чем работают их  мозги  в
кровавой  тьме?  Примитивные  маленькие  мозги,  подогреваемые клеточной
памятью, ненавистью, грубой жестокостью,  инстинктом  самосохранения.  А
самосохранение  в  этом  случае  означает  устранение  матери,  ведь она
подсознательно понимает,  какое  чудовище  рождает  на  свет.  Скажи-ка,
доктор, есть ли на свете что-нибудь более эгоистическое, чем ребенок?
     Доктор нахмурился и покачал головой.
     Лейбер опустил сигарету.
     - Я не приписываю такому ребенку сверхестественной силы. Достаточно
уметь  ползать,  на  несколько  месяцев  опережая  нормальное  развитие,
достаточно уметь слушать, уметь покричать всю  ночь.  Этого  достаточно,
даже более, чем достаточно.
     Доктор попытался обратить все в шутку.
     -  Это  обвинение  в предумышленном убийстве. В таком случае убийца
должен иметь определенные мотивы. А какие мотивы могут быть у ребенка?
     Лейбер не заставил себя долго ждать и ответил:
     - А что  может  быть  на  свете  более  удобным  и  спокойным,  чем
состояние   ребенка   во   чреве  матери?  Его  окружает  блаженный  мир
питательной среды, тишины и покоя. И из  этого,  совершенного  по  своей
природе, уюта ребенок внезапно выталкивается в наш огромный мир, который
своей непохожестью на все, что было раньше, кажется ему чудовищным. Мир,
где  ему  холодно  и  неудобно,  где  он  не  может есть когда и сколько
захочет, где он должен добиваться любви, которая была  его  неотъемлемым
правов.  И  ребенок  мстит  за  это. Мстит за холодный воздух и огромное
пространство, мстит за то, что у него отнимают привычный мир.  Ненависть
и  эгоизм,  заложенные  в  генах, руководят его крошедчным мозгом. А кто
виноват в этой грубой смене  окружающей  среды?  Мать!  Так  абстрактная
ненависть  ребенка ко всему внешнему миру приобретает конкретный объект,
причем чисто инстинктивно. Мать извергает его, изгоняет из своей утробы.
Так  отомсти  ей!  А  кто  это  существо  рядом  с  матерью?  Отец! Гены
подсказывают ребенку, что он тож