е как-то виноват во всем этом. Так  убей
и отца тоже!
     Джефферс прервал его:
     -  Если  то,  что  ты  говоришь,  хоть  в какой-то степени близко к
истине, то каждая мать должна остерегаться, или по крайней мере, бояться
своего ребенка.
     - А почему  бы  и  нет?  Разве  у  ребенка  нет  идеального  алиби?
Тысячелетия  слепой человеческой веры защищают его. По всем общепринятым
понятиям он беспомощный и невиновный. Но ребенок рождается с ненавистью,
и  со  временем  положение еще больше ухудшается. Новорожденный получает
заботу и внимание в большом объеме. Когда он кричит или чихает,  у  него
достаточно  власти,  чтобы  заставить  родителей  прыгать  вокруг него и
делать разные глупости. Но проходят годы, и ребенок чувствует,  что  его
власть исчезает и никогда уже не вернется. Так почему бы не использовать
ту полную власть, которую он пока имеет? Почему  бы  не  воспользоваться
положением,  которое  дает такие преимущества? Опыт предыдущих поколений
подсказывает ему, что потом  уже  будет  слишком  поздно  выражать  свою
ненависть.  Только  сейчас  нужно действовать. - Голос Лейбера опустился
почти до шепота. - Мой малыш лежит по  ночам  в  кроватке  с  влажным  и
красным  личиком,  он  тяжело  дышит.  От  плача?  Нет, от того, что ему
приходится выбираться из кроватки и в темноте ползать по  комнатам.  Мой
малыш... Я должен убить его, иначе он убъет меня.
     Доктор поднялся, подошел к окну, затем налил в стакан воды.
     -  Никого  ты  не  убъешь,  -  спокойно  сказал  он.  -  Тебе нужно
отдохнуть. Я дам тебе несколько таблеток, и ты  будешь  спать.  Двадцать
четыре часа. Потом подумаем, что делать дальше. Прими это.
     Дэвид  проглотил  таблетки  и  медленно  запил  их  водой.  Он   не
сопротивлялся, когда доктор провожал его в спальню, укладывал в кровать.
Джефферс подождал, пока он уснул, затем ушел,  погасив  свет  и  взял  с
собой ключи Дэвида.
     Сквозь тяжелую дремоту, Дэвид услышал какой-то шорох у двери.  "Что
это?  "  -  слабо пронеслось в сознании. Что-то двигалось по комнате. Но
Дэвид Лейбер уже спал.


     Было  ранее  утро,  когда  доктор  Джефферс  вернулся.  Он   провел
бессонную  ночь,  и какое-то смутное беспокойство заставило его приехать
пораньше, хотя он был уверен, что Лейбер еще спит.
     Открыв  ключом  дверь,  Джефферс  вошел  в холл и положил на столик
саквояж, с которым никогда не  расставался.  Что-то  белое  промелькнуло
наверху  лестницы.  А  может  ему  просто  показалось.  Внимание доктора
привлек запах газа в доме. Не раздеваясь он бросился наверх,  в  спальню
Лейбера.
     Дэвид неподвижно лежал  на  кровати.  Вся  комната  была  наполнена
газом,  со  свистом выходящим из открытой форсунки отопительной системы,
находившейся у самого пола. Джефферс  быстро  нагнулся  и  закрыл  кран,
затем  распахнул окно и бросился к Лейберу. Тело Дэвида уже похолодело -
смерть наступила несколько часов назад. Джефферса  душил  кашель,  глаза
застилали  слезы.  Он  выскочил  из  спальни и захлопнул за собой дверь.
Лейбер не открывал газ, он физически не мог бы этого сделать. Снатворное
должно  было  отключить  его  по  меньшей  мере  до полудня. Это не было
самоубийством. А может осталось какая-то возможность этого?
     Джефферс  задумчиво  подошел  к  двери  в детскую. К его удивлению,
дверь оказалось запертой на замок. Джефферс нашел в связке  нужный  ключ
и, отперев дверь, подошел к кроватке. Она была пуста.
     С минуту доктор стоял в оцепенении, затем медленно произнес вслух:
     -  Дверь  захлопнулась.  И ты не смог вернуться обратно в кроватку,
где ты был бы в полной безопасности. Ты не знал,  что  эти  замки  могут
сами  защелкиваться.  Маленькие детали рушат лучшие планы. Я найду тебя,
где бы ты не прятался, - доктор оборвал себя и поднес ладонь ко  лбу.  -
Господи,  кажется  я схожу с ума. Я говорю, как Алиса и Дэвид. Но их уже
нет в живых, а значит у меня нет выбора. Я ни в чем не уверен, но у меня
нет выбора!
     Он  опустился  вниз  и  достал  какой-то  предмет.   Где-то   сбоку
послышался шорох, и Джефферс быстро обернулся.
     "Я помог тебе появиться в этом мире, а теперь должен помочь уйти из
него",  -  подумал  он  и  сделал  несколько  шагов вперед, подняв руку.
Солнечный свет упал на предмет, который он держал в руке.
     - Смотри-ка малыш, что-то блестящее, что-то красивое!
     Скальпель!!


                      Жилец из верхней квартиры.

     Он помнил, как бывало бабушка тщательно и любовно потрошила цыплят,
извлекая  из  них  удивительные  вещи:  мокрые,  блестящие  петли кишок,
мускулистый комочек сердца, с целой коллекцией мелких камушков  желудок.
Как  красиво  и  аккуратно делала бабушка надрез по животу, извлекая все
эти сокровища, запуская туда свою маленькую, пухлую ручку. Потом все эти
сокровища  нужно  было  разделить,  некоторые  -  в  кастрюлю  с  водой,
остальные - в бумагу, чтобы  отдать  соседским  собакам.  Затем  бабушка
набивала   цыпленка  размоченными  сухарями  и  ловко  зашивала  большой
блестящей иглой с белой ниткой.
     Одиннадцатилетний  Дуглас  обожал присутствовать при этой операции.
Он наперечет  знал  все  двадцать  ножей,  которые  хранились  в  ящиках
кухонного  стола  и  которые  бабушка,  седая  старушка  с добрым лицом,
торжественно вынимала для своих чудодейств.
     В  такие минуты Дугласу разрешалось быть на кухне, если он вел себя
тихо и не мешал. Вот и сейчас, он стоял у стола и внимательно  наблюдал,
как бабушка совершала ритуал потрошения.
     - Бабуля, - наконец решился он прервать  молчание.  -  А  я  внутри
такой-же? - он указал на цыпленка.
     - Да, - ответила бабушка, не отрываясь от работы. - Только  порядка
побольше, приличнее, а в общем все то же самое...
     - И всего побольше! - добавил Дуглас, гордый своими внутренностями.
     - Да, - согласилась бабушка. - Пожалуй, побольше.
     - А у деда еще больше. У него такой живот, что  он  может  на  него
локти положить.
     Бабушка улыбнулась и покачала головой.
     Дуглас продолжал:
     - А у Люции Вильямс, с нашей улицы...
     - Замолчи сейчас же, негодный малбчишка, - закричала бабушка.
     - Но у нее...
     - Не твое дело, что там у нее! Это же большая разница.
     - А почему разница?
     -  Вот прилетит ведьма в ступе и закроет тебе рот, тогда узнаешь, -
проворчала бабушка.
     Дуглас помолчал, потом спросил:
     - A откуда ты знаешь, что у меня внутри все такое же, а, бабуля?
     - А ну, пошел прочь!
     В прихожей зазвонил звонок. Дуглас подскочил к двери и, заглянул  в
глазок,  увидел  мужщину в шляпе. Звонок снова зазвонил, и Дуглас открыл
дверь.
     - Доброе утро, малыш. А где хозяйка дома?
     На Дугласа смотрели холодные серые глаза.
     Незнакомец  был  худой  и  высокий.  В  руках  он держал портфель и
чемодан. Дугласу бросились в глаза его дорогие серые перчатки на  тонких
пальцах и уродливая соломенная шляпа.
     - Хозяйка занята, - сказал Дуглас, сделав шаг назад.
     - Я увидел объявление, что она сдает комнату наверху, и хотел бы ее
посмотреть.
     - У нас десять жильцов, и все уже сдано. Уходите!
     -  Дуглас!  -  бабушка  внезапно  выросла  у  него  за  спиной.   -
Здравствуйте, - сказала она незнакомцу. - Не обращайте внимания на этого
сорванца.
     Бабушка  повела  незнакомца  наверх,  описывая  ему все достоинства
комнаты. Скоро она спустилась и приказала Дугласу отнести наверх белье.
     Дуглас   помедлил   перед   порогом  комнаты.  Она  как-то  странно
изменилась,  хотя  незнакомец  пробыл  в  ней  лишь   несколько   минут.
Соломенная шляпа, небрежно брошенная на кровать, казалась еще уродливее.
Зонтик незнакомца, прислоненный к стене, напоминал большую летучую  мышь
со сложенными крыльями. Сам жилец стоял в центре комнаты спиной к двери,
в которую вошел Дуглас.
     -  Эй,  -  сказал Дуглас, бросив стопку белья на кровать. - Мы едим
ровно в полдень. И если вы опоздаете, суп остынет. И  так  будет  каждый
день!
     Незнакомец обернулся,  достал  из  кармана  горсть  медных  центов,
отсчитал 10 монет и опустил их в карман курточки Дугласа.
     - Мы будем друзьями, - сказал он, зловеще улыбаясь.
     Дуглас  удивился,  что  у  жильца было так много медных центов и ни
одной серебряной  монеты  в  10  или  25  центов.  Только  новые  медные
одноцентовики.
     Дуглас хмуро поблагодарил его.
     - Я опущу их в копилку. Там у меня уже 6 долларов 50 центов. Это на
мое путешествие в августе...
     - А теперь я должен умыться, - сказал незнакомец.
     Однажды ночью Дуглас проснулся оттого, что за окном была  настоящая
буря.  Ветер  завывал  в трубе и раскачиавл деревья, а по крыше грохотал
дождь. И вдруг  яркая  молния  осветила  комнату,  а  затем  дом  потряс
страшный  удар  грома.  Дуглас  навсегда  запомнил  то  состояние ужаса,
которое сковало его при свете молнии.
     Похожее   чувство   он  испытал  и  сейчас,  в  комнате,  глядя  на
незнакомца. Комната уже не была такой, как раньше. Она изменилась  каким
-  то  неопределенным образом, как и та спальня при свете молнии. Дуглас
сделал шаг назад от наступавшего на него жильца.
     Дверь захлопнулась перед его носом.


     Деревянная вилка подцепила немного картофельного пюре, поднялась  и
вернулась  в  тарелку  пустой. Мистер Коберман, так звали нового жильца,
спустившись к обеду, принес с собой деревянный нож, ложку и вилку.
     -  Миссис  Сполдинг, - сказал он, не обращая внимания на удивленные
взгляды, устремившиеся на эти предметы, - сегодня я пообедаю у вас, а  с
завтрашнего дня - только завтрак и ужин.
     Бабушка суетилась, подавая суп в старинной супнице, бобы с пюре  на
большом блюде, пытаясь произвести впечатления на нового жильца.
     - А я знаю фокус, - сказал Дуглас. - Смотрите!
     Он  ножом зацепил зуб вилки и показал на разные стороны стола. И из
тех мест, на которые он указывал, раздавался  металлический  вибрирующий
звук,  похожий  на  голос  демона.  Фокус  был нехитрый, конечно. Дуглас
пржимал вилку к  крышке  стола  и  получалось,  как  будто  крышка  сама
завывала. Выглядело это весьма устрашающе.
     - Там! Там! Там! - восклицал счастливый Дуглас,  поигрывая  вилкой.
Он указал на тарелку Кобермана, и звук донесся из нее.
     Землистое лицо Кобермана застыло, а в его глазах отразился ужас. Он
отодвинул свой суп и откинулся на спинку стула. Губы его дрожали. В этот
момент из кухни появилась бабушка.
     - Что - нибудь не так, мистер Коберман?
     - Я не могу есть этот суп.
     - Почему?
     - Я уже сыт. Спасибо.
     Мистер Коберман раскланялся и вышел.
     - Что ты здесь натворил? - спросила бабушка, наступая на Дугласа.
     - Ничего, бабуля. А почему у него деревянная ложка?
     - Твое - то какое дело?! И когда только у тебя кончатся каникулы!
     - Через семь недель.
     - О, господи! - простонала бабушка.


     Мистер  Коберман  работал  по  ночам.  Каждое  утро он таинственным
образом появлялся дома, поглащал весьма скромный завтрак  и  затем  весь
день  беззвучно  спал  у  себя  в  комнате  до  самого ужина, на который
собирались все постояльцы.
     Привычка  мистера  Кобермана  спать  днем, заставляла Дугласа вести
себя тихо. Это было выше его сил, и  если  бабушка  уходила  к  соседям,
Дуглас  начинал  носиться  по лестнице или кричать под дверью Кобермана,
или трогать ручку бачка в туалете. Мистер Коберман никак  не  реагировал
на это. Из его комнаты не доносилось ни звука, там было тихо и темно. Он
не жаловался и продолжал спать. И это было очень странно.
     Дуглас  чувствовал,  что  в нем разгорается жаркое пламя с тех пор,
как эта комната стала владением Кобермана. Когда там жила  мисс  Сэдлоу,
она  была просторной и уютной, как лесная лужайка. Теперь она была какой
- то застывшей, холодной и чистой. Все стояло на своем  месте,  чужое  и
странное.
     На четвертый день Дуглас забрался по  лестнице  к  своему  любимому
окошку  с  разноцветным  стеклом.  Оно  находилось между первым и вторым
этажом и было застеклкно оранжевыми, фиолетовыми, голубыми,  красными  и
желтыми  стеклышками.  Дуглас  очень  любил смотреть через них на улицу,
особенно по утрам, когда первые лучи солнцас золотили землю.
     Вот  голубой  мир  -  голубое  небо,  голубые люди, голубые машины,
голубые собаки.
     А  вот  желтый  мир.  Две  женщины, переходившие улицу, сразу стали
похожи на  азиатских  принцесс.  Дуглас  хихикнул.  Это  стеклышко  даже
солнечные лучи делало еще более золотыми.
     Около восьми часов вечера Дуглас увидел мистера Кобермана,  который
возвращался  со  своей ночной работы, постукивая тросточкой. На голове у
него была неизменная соломенная шляпа. Дуглас  приник  к  другому  окну.
Краснокожий  мистер  Коберман  шел по красному миру с красными цветами и
красными деревьями. Что-то поразило Дугласа в этой  картине.  Ему  вдруг
показалось,  что  одежда  мистера  Кобермана  растаяла, и кожа его стала
прозрачной. То, что Дуглас увидел внутри,  заставило  его  от  изумления
вдавить нос в стекло.
     Мистер Коберман поднял голову, увидел Дугласа, и  сердито,  как  бы
для  удара,  замахнулся  своей  тростью.  затем  он  быстро засеменил по
красной дорожке прямо к двери.
     -  Эй,  мальчик! - закричал он, затопав по ступенькам. - Что ты там
делаешь?
     - Ничего. Просто смотрю, - пробормотал Дуглас.
     - Просто смотришь? И все? - кричал Коберман.
     -  Да,  сэр.  Я  смотрю  через  разные стекла. И вижу разные миры -
голубой, красный, желтый. Разные.
     -  Да,  да.  Разные, - Коберман сам посмотрел в окно. Его лицо было
бледным. Он вытер лоб носовым платком и притворно улыбнулся.
     -  Все  разные.  Вот  здорово.  -  Он  подошел  к  своей  двери  и,
обернувшись, добавил: - Ну, ну. Играй.
     Дверь  закрылась.  Коберман  ушел  к себе. Дуглас скорчил ему вслед
гримасу и нашел новое стекло.
     - О, все фиолетовое!


     Через  полчаса, когда он играл в песочнице, раздался звон разбитого
стекла. Дуглас вскочил на ноги и увидел выскочившую на крыльце  бабушку,
которая сердито грозила ему рукой.
     - Дуглас! Сколько раз я тебе говорила, чтобы  ты  не  играл  в  мяч
перед домом!
     - Но я же си жу здесь, - возразил Дуглас.
     Но бабушка не хотела его слушать.
     - Смотри, что ты наделал, негодный мальчишка!
     Чудесное  разноцветное  стекло было разбито, и среди осколков лежал
баскетбольный мяч Дугласа. Прежде, чем он успел что-то  сказать  в  свое
оправдвние, на него обрушился град тумаков.
     Потом он сидел в песочнице и глотал слезы, которые текли у него  не
столько  от боли, сколько от обиды за совершившуюся несправедливость. Он
знал, кто бросил этот мяч - конечно же он, человек в  соломенной  шляпе,
который живет в холодной серой комнате.
     "Ну, погоди же, погоди" - шептал Дуглас.
     Он  слышал,  как  бабушка подмела осколки и выбросила их в мусорный
ящик. Голубые, красные, ораежевые стеклышки полетели в  ящик  вместе  со
старым тряпьем и консервными банками.
     Когда она ушла, Дуглас, всхлипывая, подкрался к ящику и вытащил три
осколка  драгоценного  стекла.  Коберману не нравится цветные стекла? Ну
что же, тем более их нужно спасти.


     Дедушка возвращался из типографии  немного  раньше  всех  остальных
жильцов,  примерно  в  5  часов.  Когда  его  тяжелые шаги раздавались в
прихожей, Дуглас всегда выбегал навстречу и бросался  ему  на  шею.  Ему
нравилось  сидеть  на  коленях у деда, прижавшись к его большому животу,
когда тот читал газету.
     - Слушай, дед.
     - Ну, чего тебе?
     -  А бабушка сегодня опять потрошила цыпленка. На это так интересно
смотреть! - сказал Дуглас.
     Дед не отрывался от газеты:
     - Уже второй раз на этой неделе - цыпленок. Твоя  бабушка  закормит
нас  этими цыплятами. А ты любишь смотреть, как она их потрошит? Эх, ты,
маленький хладнокровный садист!
     - Но мне же интересно.
     - Да уж точно, - хмыкнул дедушка,  зевая.  -  Помнишь  ту  девушку,
которая  попала под поезд? Она была вся в крови, а ты пошел и рассмотрел
ее, - улыбнулся дед. - Храбрый гусь. Так и надо  -  ничего  не  бойся  в
жизни.  Я  думаю,  это  у тебя от отца, он же был военный. А ты так стал
похож на него, потому что с прошлого года приехал к нам, - он вернулся к
своей газете. Спустя минуту Дуглас прервал молчание:
     - Дед!
     - Ну, что?
     - А что, если у человека нет сердца или легких, или  желудка,  а  с
виду он такой же, как все?
     - Я думаю, это было бы чудом.
     -  Да  нет,  я не про чудеса. Что, если он совсем другой внутри, не
такой, как я?
     - Ну, наверное его нельзя будет полностью назвать человеком, а?
     - Конечно, дед. А у тебя есть сердце и легкие?
     Дед поперхнулся.
     - Честно говоря, не знаю. Никогда не видел их. Даже рентген никогда
не делал.
     - А у тебя есть желудок?
     -  Конечно,  есть,  -  закричала  бабушка  из  кухни. - Попробуй не
накормить его, и легкие у тебя  есть.  Ты  кричишь  так,  что  покойника
разбудишь.  А  еще  у  тебя есть грязные руки. Ну-ка, марш мыть их! Ужин
готов. И ты, дед, давай к столу скорее.


     Тут начали спускаться жильцы, и деду уже некогда было спрашивать, с
чего это Дуглас вдруг заинтересовался такими вопросами.
     За столом жильцы разговаривали и  перебрасывались  шутками,  только
Коберман  сидел,  молча  нахохлившись.  Разговор  от  политики перешел к
таинственным преступлениям, происходившим в городе.
     -  А  вы  слышали про мисс Ларсен, которая жила напротив раввина? -
спросил дедушка, оглядывая жильцов.  -  Ее  нашли  мертвой  с  какими-то
непонятными  следами на теле. А выражение лица у нее было такое, что сам
Данте съежился бы от страха. А другая женщина, как ее фамилия -  Уайтли,
кажется. Она исчезла, и все еще не найдена.
     - Да, такие вещи часто происходят, - вмешался мистер Бриц,  который
работал  механиком  в  гараже.  -  А все потому, что полиция ни черта не
хочет делать.
     - Кто хочет добавки? - спросила бабушка.
     Но разговор все вертелся вокруг разных  смертей.  Кто-то  вспомнил,
что на прошлой неделе умерла Марион Барцумян с соседней улицы.
     Говорили, что от сердечного приступа.
     - А может и нет?
     - А может и да!
     - Да вы с ума сошли!
     - Может хватит об этом за столом?
     И так далее.
     - Кто его знает, - сказал мистер  Бриц.  -  Может  в  нашем  городе
завелся вампир.
     Мистер Коберман перестал есть.
     - В 1927 году? Вампир? Да не смешите меня, - сказала бабушка.
     - А почему бы и нет? - возразил Бриц. - А убить  его  можно  только
серебряной  пулей,  вампиры  боятся  серебра,  сам читал об этом где-то.
Точно помню.
     Дуглас  в  упор смотрел на Кобермана, который ел деревянным ножом и
вилкой и носил в кармане только медные центы.
     -  Да  глупости  все  это,  - сказал дедушка. - Никаких вампиров не
бывает. Все это вытворяют люди, по которым тюрьма плачет.
     -  Извините меня, - поднялся мистер Коберман. Ему пора было идти на
ночную работу.


     На следующее утро  Дуглас  видел,  как  он  вернулся.  Днем,  когда
бабушка,  как  обычно,  ушла в магазин, он минуты три вопил перед дверью
Кобермана. Оттуда не доносилось ни звука; тишина была  зловещей.  Дуглас
вернулся  на  кухню,  взял связку ключей, серебряную вилку и три цветных
стеклышка, которые он вытащил вчера вечером из мусорного ящика.
     Наверху  он  вставил ключ в замочную скважину и повернул его. Дверь
медленно открылась.
     Портьеры  на  окнах  были  задернуты,  и  комната  была в полутьме.
Коберман лежал в пижаме  на  неразобранной  постели.  Дыхание  его  было
ровным и глубоким.
     - Хэлло, мистер Коберман!
     Ответом ему было все тоже спокойное дыхание жильца.
     - Мистер Коберман, хэлло!
     Дуглас подошел вплотную к кровати и пронзительно закричал:
     - Мистер Коберман!
     Тот   даже  не  пошевелился.  Дуглас  наклонился  и  воткнул  зубья
серебряной вилки в лицо спящего. Кобе