мира!  Та самая
буря,  что год назад опустошила Целебес, тот самый памперо, что убил столько
людей в Аргентине, тайфун, который потряс Гавайские острова, ураган, который
в начале этого года обрушился на побережье Африки. Частица всех тех штормов,
от которых мне удалось уйти. Он  выследил меня, выследил из своего убежища в
Гималаях, ему не дает покоя,  что я знаю о долине Ветров, где он укрывается,
вынашивая свои  разрушительные замыслы.  Давным-давно что-то породило его на
свет... Я знаю, где он набирается сил, где рождается, где испускает дух. Вот
почему  он  меня ненавидит  -  меня  и мои  книги,  которые учат, как с  ним
бороться. Хочет  зажать мне  рот.  Хочет  вобрать меня  в свое могучее тело,
впитать мое знание. Ему нужно заполучить меня на свою сторону!
     - Аллин, я вешаю трубку. Жена...
     -  Что?  -  Пауза,  далекий  вой ветра в телефонной  трубке. -  Что  ты
говоришь?
     - Позвони мне еще через часок, Аллин. Он повесил трубку.
     Он  пошел вытирать тарелки,  и жена  глядела на него,  а он  глядел  на
тарелки, досуха вытирая их полотенцем.
     - Как там на улице? - спросил он.
     - Чудесно. Тепло. Звезды, - ответила она. - А что?
     - Так, ничего.
     На  протяжении следующего часа  телефон звонил трижды. В  восемь  часов
явились гости,  Стоддард с женой. До половины  девятого посидели, поболтали,
потом раздвинули карточный столик и стали играть в "ловушку".
     Герб  Томпсон  долго,  тщательно  тасовал  колоду  -  казалось,  шуршат
открываемые жалюзи - и стал сдавать. Карты одна за другой, шелестя, ложились
на  стол перед  каждым из  игроков.  Беседа  шла  своим  чередом. Он закурил
сигару,  увенчал ее кончик конусом  легкого  серого пепла,  взял свои карты,
разобрал  их по  мастям. Вдруг  поднял  голову  и  прислушался.  Снаружи  не
доносилось ни звука.  Жена приметила его движение, он тотчас вернулся к игре
и пошел с валета треф.
     Все негромко переговаривались, иногда извергая маленькие  порции смеха,
Герб не спеша попыхивал сигарой. Наконец часы в холле нежно пробили девять.
     - Вот  сидим мы здесь, - заговорил Герб Томпсон, вынув изо рта сигару и
задумчиво разглядывая ее, - а жизнь... Да, странная штука жизнь.
     - Что? - сказал мистер Стоддард.
     - Нет,  ничего, просто сидим мы тут, и наша жизнь идет, а где-то еще на
земле живут своей жизнью миллиарды других людей.
     - Не очень свежая мысль.
     -  Живем...- Он  опять стиснул сигару  в зубах. - Одиноко живем. Даже в
собственной семье.  Бывает так: тебя обнимают, а ты  словно за миллион  миль
отсюда.
     - Интересное наблюдение, - заметила его жена.
     - Ты меня не  так поняла, -  объяснил он спокойно. Он не горячился, так
как не чувствовал за собой никакой вины. - Я хотел сказать: у каждого из нас
свои убеждения, своя  маленькая жизнь. Другие люди живут совершенно иначе. Я
хотел  сказать - сидим мы  тут в комнате, а тысячи людей сейчас умирают. Кто
от рака, кто  от воспаления легких, кто от туберкулеза. Уверен, где-нибудь в
США в этот миг кто-то умирает в разбитой автомашине.
     - Не слишком веселый разговор, - сказала его жена.
     - Я  хочу сказать:  живем  и не задумываемся над  тем, как  другие люди
мыслят, как свою жизнь живут, как умирают. Ждем, когда к нам  смерть придет.
Хочу сказать: сидим здесь, приросли к креслам, а в тридцати милях от  нас, в
большом старом доме  - со всех сторон  ночь  и  всякая чертовщина - один  из
лучших людей, какие когда-либо жили на свете.
     - Герб!
     Он пыхнул сигарой, пожевал ее, уставился невидящими глазами в карты.
     - Извините. - Он моргнул, откусил кончик сигары. - Что, мой ход?
     - Да, твой ход.
     Игра возобновилась; шорох карт, шепот, тихая речь... Герб Томпсон поник
в кресле с совершенно больным видом.
     Зазвонил  телефон. Томпсон  подскочил,  метнулся  к аппарату,  сорвал с
вилки трубку.
     - Герб! Я уже который раз звоню. Как там у вас, Герб?
     - Ты о чем?
     - Гости ушли?
     - Черта с два, тут...
     - Болтаете, смеетесь, играете в карты?
     - Да-да, но при чем...
     - И ты куришь свою десятицентовую сигару?
     - Да, черт возьми, но...
     -  Здорово, -  сказал голос в  телефоне. - Ей-богу, здорово. Хотел бы я
быть с вами. Эх, лучше бы мне не знать того, что я знаю. Хотел бы я... да-а,
еще много чего хочется...
     - У тебя все в порядке?
     - Пока что держусь.  Сижу на кухне. Ветер снес часть передней стены. Но
я  заранее  подготовил отступление.  Когда  сдаст кухонная дверь, спущусь  в
подвал. Посчастливится, отсижусь  там до утра. Чтобы добраться до меня,  ему
надо весь этот  чертов дом разнести, а над подвалом прочное  перекрытие. И у
меня лопата есть, могу еще глубже зарыться...
     Казалось, в телефоне звучит целый хор других голосов.
     - Что это? - спросил Герб Томпсон, ощутив холодную дрожь.
     -  Это?  -  повторил голос  в  телефоне. - Это голоса двенадцати тысяч,
убитых тайфуном, семи тысяч, уничтоженных ураганом, трех тысяч, истребленных
бурей. Тебе не скучно  меня слушать?  Понимаешь, в этом вся суть  ветра, его
плоть, он - полчища погибших. Ветер их убил,  взял себе  их разум.  Взял все
голоса  и  слил  в  один. Голоса миллионов, убитых за последние десять тысяч
лет, истязаемых,  гонимых  с материка  на  материк, поглощенных  муссонами и
смерчами. Боже мой, какую поэму можно написать!
     В телефоне звучали, отдавались голоса, крики, вой.
     - Герб, где ты там? - позвала жена от карточного стола.
     - И ветер, что ни год, становится умнее, он все присваивает себе - тело
за телом, жизнь за жизнью, смерть за смертью...
     - Герб, мы ждем тебя! - крикнула жена.
     - К  черту! - чуть не рявкнул  он,  обернувшись. - Минуты подождать  не
можете! - И снова в телефон:  -  Аллин, если хочешь,  чтобы я к тебе  сейчас
приехал, я готов! Я должен был раньше...
     - Ни  в  коем случае. Борьба непримиримая, еще и тебя в  нее ввязывать!
Лучше я повешу трубку. Кухонная дверь поддается, пора в подвал уходить.
     - Ты еще позвонишь?
     -  Возможно,  _  если  мне  повезет. Да  только  вряд  ли. Сколько  раз
удавалось
     спастись, ускользнуть,  но теперь, похоже,  он  припер  меня к  стенке.
Надеюсь, я тебе не очень помешал, Герб.
     - Ты никому не помешал, ясно? Звони еще.
     - Попытаюсь...
     Герб Томпсон вернулся к картам. Жена пристально поглядела на него.
     - Как твой приятель, этот Аллин? - спросила она. - Трезвый еще?
     - Он  в  жизни капли спиртного не проглотил, - угрюмо произнес Томпсон,
садясь. - Я должен был давно поехать к нему.
     - Но  ведь он вот уже шесть недель каждый вечер звонит  тебе. Ты десять
раз, не меньше, ночевал у него, и ничего не случилось.
     - Ему нужно помочь. Он способен навредить себе.
     - Ты только недавно был у него, два дня назад, что же - так и ходить за
ним все время?
     - Завтра  же не откладывая отвезу его в  лечебницу. А жаль человека, он
вполне рассудительный...
     В половине  одиннадцатого был подан  кофе. Герб  Томпсон медленно  пил,
поглядывая  на  телефон,  и  думал:  "Хотелось  бы  знать - перебрался он  в
подвал?"
     Герб Томпсон прошел к телефону, вызвал междугородную, заказал номер.
     - К  сожалению,  -  ответили  ему со станции, -  связь  с этим  районом
прервана. Как только починят линию, мы вас соединим.
     -  Значит,  связь  прервана! -  воскликнул  Томпсон. Он повесил трубку,
повернулся, распахнул дверцы стенного шкафа, схватил пальто.
     - Герб! - крикнула жена.
     -  Я  должен ехать туда!  - ответил он, надевая пальто. Что-то бережно,
мягко коснулось двери снаружи. Все вздрогнули, выпрямились.
     -  Кто это?  - спросила жена Герба. Снова  что-то тихо коснулось  двери
снаружи.
     Томпсон поспешно пересек холл, вдруг  остановился. Снаружи донесся чуть
слышный смех.
     - Чтоб мне провалиться, -  сказал Герб. С внезапным  чувством приятного
облегчения он взялся за дверную ручку.
     - Этот смех я везде узнаю. Это же Аллин. Приехал все-таки, сам приехал.
Не мог дождаться утра, не терпится рассказать мне свои басни. - Томпсон чуть
улыбнулся. - Наверно, друзей привез. Похоже, их там много...
     Он отворил наружную дверь.
     На крыльце не было ни души.
     Но  Томпсон  не  растерялся.  На  его  лице появилось  озорное, лукавое
выражение, он рассмеялся.
     -  Аллин? Брось свои шутки!  Где ты?  - Он  включил наружное освещение,
посмотрел налево, направо. - Аллин! Выходи!
     Прямо в лицо ему подул ветер.
     Томпсон минуту  постоял, вдруг ему стало  очень  холодно.  Он вышел  на
крыльцо. Тревожно и испытующе поглядел вокруг.
     Порыв ветра подхватил,  дернул полы его пальто, растрепал волосы. И ему
почудилось,  что он опять слышит смех. Ветер обогнул дом, внезапно  давление
воздуха  стало  невыносимым, но шквал длился всего  мгновение, ветер тут  же
умчался дальше.
     Он  улетел, прошелестев  в высоких кронах, понесся прочь, возвращаясь к
морю, к Целебесу, к Берегу Слоновой Кости, Суматре, мысу Горн, к Корнуоллу и
Филиппинам. Все тише, тише, тише...
     Томпсон стоял на месте,  оцепенев. Потом вошел в дом, затворил  дверь и
прислонился к ней - неподвижный, глаза закрыты.
     - В чем дело? - спросила жена.



    Рэй Брэдбери.
    Акведук


     Текст из 1999 Электронной библиотеки Алексея Снежинского


     Каменные арки стремительно несли его по стране огромными скачками. Воды
в нем пока не было, по его шлюзам гулял ветер. Возводили его не один год, он
начинался на Севере и тянулся на Юг.
     --  Скоро  уже, скоро,-- говорили  матери своим  детям,-- вот  достроят
Акведук  и  тогда на Севере, за  тысячу миль, откроют шлюзы, и к нам побежит
прохладная водичка для наших посевов, цветов, в наши бани, к нашему столу.
     Дети  смотрели, как камень за  камнем растет Акведук. Он возвышался над
землей на тридцать футов, через  каждые сто ярдов были  устроены водостоки в
виде  химер  с разинутой пастью, вода должна была  политься из  них  тонкими
струями в домашние бассейны и резервуары.
     На  Севере  была  не  одна  страна,  а  две. Вот  уже  долгие годы  там
раздавался звон сабель и треск щитов.
     В  Год  Завершения Строительства  Акведука  эти  две  северные  державы
выпустили друг в друга миллион стрел и  вскинули миллион щитов, сияющих, как
миллион солнц. Стоял такой гул, словно где-то грохочет океанский прибой.
     На исходе года Акведук был  готов.  На Знойном Юге люди спрашивали один
другого в нетерпении:
     -- Когда же будет вода?  Неужели из-за войны на Севере мы  тут умрем от
жажды, а наши поля засохнут?
     Прискакал гонец.
     -- Чудовищная  война,-- сказал  он.-- Там идет  дикая бойня. Больше ста
миллионов погибших.
     -- Во имя чего?
     -- У них там возникли разногласия.
     -- Мы только и знаем, что разногласия. Люди выстроились вдоль каменного
Акведука.  По  сухим  желобам бежали глашатаи с  желтыми вымпелами в руках и
кричали:
     --  Тащите  кувшины и чаши,  готовьте  поля  и  плуги, открывайте бани,
несите стаканы!
     Тысячемильный  Акведук  наполнялся,  впереди  по желобу  шлепали  босые
ступни  глашатаев. Отовсюду, со всей раскаленной  страны, стекались  десятки
миллионов людей, шлюзы были отворены, пришедшие стояли в ожидании с ведрами,
кувшинами и кринками,  воздетыми к пустым  водостокам с  рыльцами  химер,  в
которых свистел ветер.
     -- Идет!
     Слово  это летело из  уст в уста тысячи миль. И  вот  издалека  донесся
плеск, такой, какой  и должен  быть, когда по  каменному желобу канала течет
жидкость.  Сперва медленно, а потом все  быстрее и  быстрее катила она на Юг
под лучами горячего солнца.
     --  Вот,  уже  с минуты на минуту! Слушайте! -- перего­варивались люди,
поднимая стаканы.
     И вот из шлюзов и разверстых пастей химер хлынуло, полилось на землю, в
каменные бассейны,  в стаканы, на поля. Влага напоила землю. Люди  мылись  в
банях. С полей и из городов доносилось пение.
     -- Мамочка,  мамочка!  -- Ребенок  поднял стакан к глазам  и  взболтнул
содержимое. Какая-то взвесь закружи­ла  в стакане, лениво,  нехотя.-- Это не
вода!
     -- Молчи! -- шикнула на него мать.
     -- Вон она какая красная,-- сказал ребенок,-- и густая.
     -- Возьми мыло, умойся и поменьше задавай вопросов,  попридержи язык,--
велела мать.-- Подними заслонки и марш на поле сажать рис.
     В поле отец весело переговаривался со своими сыновь­ями:
     -- Вот будет здорово, если и дальше так пойдет: силосные  ямы полны,  а
мы сами умыты.
     --  Не беспокойся.  Президент посылает  на Север своего  представителя,
убедиться, что разногласия там будут про­должаться еще долго.
     -- Продлилась бы эта война еще лет пятьдесят!
     Они смеялись и распевали песни.
     А  ночью  лежали  довольные  и прислушивались  к  тепло­му  журчанию  в
Акведуке, он был наполнен до  краев и походил на  реку, текущую по их землям
навстречу утрен­ней заре.
     1999 Электронная библиотека Алексея Снежинского



    Рэй Брэдбери.
    Апрельское колдовство


     Л. Жданов, перевод
     Текст из 1999 Электронной библиотеки Алексея Снежинского



     Высоко-высоко, выше гор, ниже звезд, над рекой, над прудом, над дорогой
летела Сеси. Невидимая, как юные весенние ветры, свежая, как дыхание клевера
на су­меречных лугах... Она парила в горлинках, мягких, как белый горностай,
отдыхала в  деревьях и жила в цветах, улетая с  лепестками от самого легкого
дуновения. Она сидела в прохладной, лимонно-зеленой, как мята, лягушке рядом
с блестящей лужей. Она бежала в косматом псе и громко лаяла, чтобы услышать,
как между амбарами вдалеке мечется эхо. Она жила в нежной апрельской травке,
в чистой, как слеза, влаге, которая испарялась из пахнущей мускусом почвы.
     "Весна... -- думала Сеси. -- Сегодня ночью я побываю во всем, что живет
на свете".
     Она  вселялась  в  франтоватых  кузнечиков на пятнистом гудроне  шоссе,
купалась  в капле  росы  на железной ограде. В  этот неповторимый  вечер  ей
исполнилось ровно семнадцать лет, и душа ее, поминутно преображаясь, летела,
незримая, на ветрах Иллинойса.
     -- Хочу влюбиться, -- произнесла  она. Она еще за ужином сказала то  же
самое. Родители пере­глянулись и приняли чопорный вид.
     --  Терпение,  -- посоветовали они.  -- Не забудь, ты не как  все. Наша
Семья вся особенная, необычная. Нам  нельзя общаться с обыкновенными людьми,
тем более вступать в брак. Не то мы лишимся своей магической силы. Ну скажи,
разве ты захочешь утратить дар волшебных путешествий? То-то... Так  что будь
осторожна. Будь осторожна!
     Но  в своей  спальне  наверху  Сеси  чуть-чуть  надушила  шею и  легла,
трепещущая,  взволнованная,  на  кровать с  пологом,  а над полями Иллинойса
всплыла молочная луна, превращая реки в сметану, дороги -- в платину.
     -- Да, -- вздохнула  она, --  я из необычной Семьи. День  мы спим, ночь
летаем  по  ветру,  как черные  бумажные  змеи. Захотим --  можем  всю  зиму
проспать в кротах, в  теплой земле. Я могу жить в чем угодно -- в камушке, в
крокусе, в богомоле. Могу оставить здесь свою невзрачную оболочку из плоти и
послать душу далеко-далеко в полет, на поиски приключений. Лечу!
     И ветер понес ее над полями, над лугами.
     И коттеджи внизу лучились ласковым весенним светом, и тускло рдели окна
ферм.
     "Если  я  такое  странное  и невзрачное  создание,  что  сама  не  могу
надеяться на любовь, влюблюсь через кого-нибудь другого", -- подумала она.
     Возле фермы, в весеннем сумраке, темноволосая девушка лет девятнадцати,
не больше, доставала воду из глубокого каменного колодца. Она пила.
     Зеленым листком Сеси упала в колодец. Легла на  нежный мох и посмотрела
вверх, сквозь темную прохладу. Миг -- и она в невидимой суетливой амебе, миг
--  и она в капле воды! И уже  чувствует,  как холодная  кружка  несет  ее к
горячим губам девушки. В ночном воздухе мягко отдались глотки.
     Сеси поглядела вокруг глазами этой девушки.
     Проникла в темноволосую голову и  ее блестящими гла­зами  посмотрела на
руки,   которые  тянули  шершавую  веревку.  Розовыми   раковинами  ее  ушей
вслушалась  в  окружающий девушку  мир.  Ее  тонкими ноздрями уловила  запах
незна­комой  среды.  Ощутила,  как  ровно, как  сильно бьется  юное  сердце.
Ощутила, как вздрагивает в песне чужая гортань.
     "Знает  ли  она, что я  здесь?"  --  подумала  Сеси. Девушка  ахнула  и
уставилась на черный луг.
     -- Кто там? Никакого ответа.
     -- Это всего-навсего ветер, -- прошептала Сеси.
     -- Всего-навсего ветер. -- Девушка тихо рассмеялась, но ей было жутко.
     Какое  чудесное  тело  было  у  этой  девушки!  Нежная  плоть облекала,
скрывая, остов из лучшей, тончайшей кости. Мозг был словно цветущая во мраке
светлая  чайная роза, рот благоухал, как легкое вино. Под упругими губами --
белые-белые  зубы,  брови  красиво изогнуты,  волосы  ласково, мягко  гладят
молочно-белую шею. Поры были маленькие, плотно закрытые. Нос задорно смотрел
вверх, на луну, щеки пыла­ли, будто два маленьких очага. Чутко пружиня, тело
переходило  от одного движения к  другому  и  все  время  как  будто  что-то
напевало про себя. Быть  в этом теле, в этой голове -- все равно что греться
в пламени камина, поселиться в мур­лыканье спящей кошки, плескаться в теплой
воде ручья, стре­мящегося через ночь к морю.
     "А мне здесь славно", -- подумала Сеси.
     -- Что? -- спросила девушка, словно услышала голос.
     -- Как тебя звать? -- осторожно спросила Сеси.
     -- Энн Лири, -- Девушка встрепенулась. -- Зачем я это вслух сказала?
     -- Энн, Энн -- прошептала Сеси. -- Энн, ты влюбишься.
     Как  бы в ответ на ее слова,  с дороги  донесся громкий  топот  копыт и
хруст  колес по  щебню. Появилась повозка, на  ней сидел  рослый парень, его
могучие  ручищи крепко  держали натянутые вожжи, и его улыбка осветила  весь
двор.
     -- Энн!
     -- Это ты, Том?
     -- Кто же еще? -- Он соскочил на землю и привязал вожжи к изгороди.
     -- Я с тобой не разговариваю! --  Энн отвернулась так резко, что  ведро
плеснуло водой.
     -- Нет! -- воскликнула Сеси.
     Энн  опешила. Она взглянула на холмы и на первые весенние  звезды.  Она
взглянула на мужчину, которого звали Томом. Сеси заставила ее уронить ведро.
     -- Смотри, что ты натворил! Том подбежал к ней.
     -- Смотри, это все из-за тебя!
     Смеясь, он вытер ее туфли носовым платком.
     -- Отойди!
     Она  ногой оттолкнула его руки,  но он  только  продолжал  смеяться, и,
глядя на него из своего далекого далека, Сеси видела его голову --  крупную,
лоб  -- высокий,  нос  -- орли­ный, глаза -- блестящие, плечи  -- широкие  и
налитые силой руки, которые  бережно  гладили туфли  платком. Глядя  вниз из
потаенного  чердака  красивой  головки,  Сеси  потянула  скрытую  проволочку
чревовещания, и милый ротик тотчас открылся:
     -- Спасибо!
     -- Вот как, ты умеешь быть вежливой?
     Запах сбруи от его рук, запах конюшни, пропитавший его одежду, коснулся
чутких  ноздрей, и  тело  Сеси, лежащее  в  постели далеко-далеко за темными
полями  и цветущими  лугами,  беспокойно  зашевелилось,  словно  она  что-то
увидела во сне.
     -- - Только не с тобой! -- ответила Энн.
     -- Т-с, говори ласково, -- сказала Сеси, и пальцы Энн сами потянулись к
голове Тома. Энн отдернула руку.
     -- Я с ума сошла!
     -- Верно.  --  Он кивнул,  улыбаясь, слегка озадаченный. --  Ты  хотела
потрогать меня?
     -- Не знаю. Уходи, уходи! -- Ее щеки пылали, словно розовые угли.
     -- Почему ты  не убегаешь? Я тебя не  держу. --  Том вы­прямился. -- Ты
передумала? Пойдешь сегодня со мной на танцы? Это очень важно. Я потом скажу
почему.
     -- Нет, -- ответила Энн.
     --  Да!  --  воскликнула  Сеси. -- Я  еще  никогда не  танце­вала. Хочу
танцевать. Я еще никогда не носила  длинного шуршащего  платья. Хочу платье.
Хочу  танцевать всю ночь. Я еще никогда не  была в танцующей женщине, папа и
мама ни разу мне не по