Рэй Бредбери
   Тот, кто ждет

   Перевод Б. Ерхова


   Я живу в колодце. Я похож на дымок, живущий в колодце.
Или на испарения каменного горла. Я не передвигаюсь. Не
предпринимаю ничего. Я только жду. Наверху я вижу холодные
звезды - ночные и утренние, вижу солнце. И иногда пою
старые песни этого мира, песни его молодости. Как сказать
вам, кто я, если я не знаю этого сам? Никак. Я просто жду.
Я - туман, лунный свет, я - память. Я - печален, и я -
стар. Иногда я падаю вниз, в колодец, подобно дождю.
Поверхность воды растрескивается тенетами паука в тех
местах, где мои капли ударяются о нее. Я жду в холодной
тишине и знаю, что наступит день, когда я перестану ждать.
   Сейчас утро. Я слышу оглушительный гром. Ловлю
доносящийся издалека запах гари. Слышу скрежет металла.
Жду. Прислушиваюсь.
   Голоса. Издали.
   - Хорошо!
   Голос. Чужой голос. На языке, которого я не знаю. Ни
одного знакомого слова. Вслушиваюсь.
   - Вышлем людей на разведку!
   Хруст кристаллического песка.
   - Марс! Вот он какой. Марс!
   - Флаг?
   - Пожалуйста, сэр!
   - Отлично, отлично!
   Солнце высоко в голубом небе, его золотые лучи наполняют
колодец, и я парю в них цветочной пыльцой - невидимый,
клубящийся в теплом сиянии.
   Голоса.
   - От имени Правительства Земли объявляю эту территорию
нашими Марсианскими владениями, предназначенными для
равного, раздела между странами-участницами.
   О чем они говорят? Я оборачиваюсь на песке, подобно
колесу, невидимый и безмятежный, золотой и неутомимый.
   - Что это? Вон там!
   - Колодец!
   - Не может быть!
   - Пошли! Это в самом деле колодец.
   Чувствую приближение тепла. Три объекта нагибаются над
жерлом колодца, и моя прохлада поднимается им навстречу.
   - Здорово!
   - Настоящая чистая вода?
   - Посмотрим.
   - Кто-нибудь, принесите лабораторную бутылку для анализов
и веревку!
   - Сию минуту!
   Звук бега. Возвращение.
   - Вот, держите!
   Я жду.
   - Опускай вниз! Потихоньку!
   Стекло поблескивает, медленно опускаясь вниз на веревке.
   Поверхность воды мягко морщится, когда стекло прикасается
к ней, заполняется внутри. Поднимаюсь с теплым воздухом к
жерлу колодца.
   - Вот! Хочешь попробовать воду, Риджент?
   - Давай!
   - Какой красивый колодец! Чего стоит одна конструкция!
Когда, интересно, его построили?
   - Бог его знает. В том городе, где мы сели вчера, Смит
сказал, что жизни на Марсе нет уже десять тысяч лет.
   - Невероятно!
   - Ну что, Риджент? Как вода?
   - Чистая, как стеклышко. Налить стакан?
   Звук льющейся на солнце воды. Я танцую в воздухе, как
пыль, как тонкие веточки под легким дуновением ветра.
   - Что с тобой, Джонс?
   - Не знаю. Ужасно заболела голова. Как-то вдруг.
   - Ты выпил воды?
   - Нет, не успел. Не из-за этого. Я как раз нагибался
над колодцем, и голова у меня точно раскололась. Сейчас уже
лучше.
   Теперь я знаю, кто я.
   Мое имя - Стивен Леонард Джонс, мне двадцать пять лет, и
я только что прибыл сюда на ракете с планеты под названием
Земля. Я стою сейчас на планете Марс вместе с моими добрыми
друзьями Риджентом и Шоу у старого колодца.
   Я гляжу на мои золотые пальцы, загорелые и крепкие. Я
вижу мои длинные ноги, мою серебристую форму и моих друзей.
   - Джонс, что с тобой? - спрашивают они.
   - Все в порядке, - говорю я, глядя на них. - Со мной все
в порядке.
   Пища вкусная. За десять тысяч лет я забыл, что такое
вкус пищи. Она приятно ложится на язык, а вино, которым я
запиваю ее, согревает. Я вслушиваюсь в звучание голосов.
Составляю слова, которые не понимаю и все-таки странным
образом понимаю. Пробую воздух.
   - Что с тобой происходит, Джонс?
   Наклоняю голову - мою голову - в сторону и кладу на стол
руки, в которых держу серебряные инструменты для еды. Я все
ощущаю, осязаю.
   - Что ты хочешь этим сказать? - отвечаю я новым
приобретением - голосом.
   - Ты как-то нелепо дышишь - хрипишь, - говорит другой из
них.
   Нахожу точный ответ, произношу:
   - Наверное, заболеваю. Простуда.
   - Не забудь провериться у доктора!
   Я киваю головой и обнаруживаю, что кивать головой
приятно. Спустя десять тысяч лет приятно многое. Приятно
вдыхать воздух, чувствовать, как согревает тело и проникает
все глубже и глубже солнечное тепло, приятно ощущать
позвоночный столб и хитроумное сплетение костей, упрятанных
в толщу согретой плоти, приятно различать звуки, доносящиеся
гораздо яснее и ближе, чем в каменной глубине колодца. Я
сижу зачарованный.
   - Джонс, очнись! Кончай с этим! Надо идти!
   - Хорошо, - говорю я, загипнотизированный тем, как легко,
словно влага на языке, образуются слова, как медленно и
грациозно они срываются и плывут.
   Я иду, и мне приятно идти. Я - высок, и земля далеко под
моими ногами. Я словно на вершине высокого утеса и рад
этому.
   Риджент стоит у каменного колодца и глядит в него.
Другие, тихо переговариваясь, ушли на свой серебристый
корабль.
   Я чувствую мою руку вплоть до кончиков пальцев, чувствую,
как улыбаются мои губы.
   - Колодец глубокий, - говорю я.
   - Да, глубокий.
   - Он называется Колодец Души.
   Риджент поднимает голову, глядит на меня.
   - Откуда ты знаешь?
   - Ты считаешь, он не похож на Колодец Души?
   - Я о таком колодце никогда не слыхал.
   - Это место, где живут те, кто ждут, - те, кто когда-то
были живыми, а теперь только ждут и ждут, - отвечаю я,
дотрагиваясь до его руки.
   Полуденный зной. Песок горит как огонь, корабль пылает
серебристым пламенем, жара мне приятна. Я слышу шум
собственных шагов по жесткому песку, звуки ветра, гуляющего
по палимым солнцем долинам. Улавливаю запах: обшивка
ракеты кипит под солнцем. Стою прямо под выходным люком.
   - Где Риджент? - спрашивает кто-то.
   Отвечаю:
   - Я видел его у колодца.
   Один человек бежит к колодцу. Я начинаю дрожать. Я
дрожу прекрасной трепетной дрожью, исходящей откуда-то из
глубины, дрожь становится все сильнее. И в первый раз я
слышу его - голос, доносящийся, как из колодца, из глубины,
- тонкий и испуганный голос: Отпусти меня, отпусти! Я
чувствую: что-то пытается высвободиться, хлопает дверьми в
лабиринте ходов, бросается темными коридорами вниз и вверх,
кричит и отзывается на собственный крик.
   - Риджент упал в колодец!
   Люди бегут, все пятеро! Я бегу вместе с ними, мне
становится плохо, дрожь переходит в яростное биение.
   - Он сорвался в него! Джонс, ты был с ним! Ты видел,
что произошло? Джонс! Ну, говори же, Джонс!
   - Джонс, что с тобой?
   Я падаю на колени, дрожь совсем меня доконала.
   - Ему плохо! Сюда! Помогите приподнять!
   - Это все солнце.
   - Нет, это не солнце, - бормочу я.
   Меня укладывают на песке, судороги прокатываются по моему
телу волнами, как землетрясения, голос из глубины кричит:
Это Джон с, это я, это не он, не он, не верьте ему,
выпустите меня, вы пустите! Я вижу согнувшиеся надо мной
фигуры, мои веки трепещут, открываются и закрываются. Люди
щупают запястье моей руки.
   - Сердце останавливается.
   Закрываю глаза. Крики замирают. Дрожь прекращается.
   И я взмываю вверх, как в холодном колодце, я снова
свободен.
   - Он умер, - говорит кто-то.
   - Джонс умер.
   - От чего?
   - Кажется, от шока.
   - От какого еще шока? - спрашиваю я. Теперь мое имя -
Сешенз, мои губы движутся твердо и решительно, я - капитан
этого корабля, начальник всех этих людей. Я стою среди них
и гляжу на остывающее на песке тело. Потом вдруг хватаюсь
руками за голову.
   - Что случилось, капитан?
   - Ничего! - говорю я. - Заболела голова. Сейчас приду
в норму. Ну вот, - шепчу я, - все снова нормально.
   - Вы бы сошли с солнцепека, сэр!
   - Да, - соглашаюсь я, глядя на лежащего Джонса. - Нам не
следовало сюда прилетать. Марс отторгает нас.
   Мы относим тело в ракету, и тут же какой-то новый голос
из глубины снова взывает, чтобы его отпустили.
   - На помощь! На помощь! - доносится из влажных
внутренностей моего тела. - На помощь! - отдается эхом и
прокатывается по кроваво-красным сосудам.
   На этот раз дрожь охватывает меня гораздо раньше. И мне
труднее сдерживать ее.
   - Капитан, вы бы лучше сошли с солнца! У вас нездоровый
вид, сэр!
   - Хорошо! - говорю я и выкрикиваю: - На помощь!
   - Что вы сказали, сэр?
   - Я ничего не говорил.
   - Вы сказали: "На помощь", сэр!
   - В самом деле, Мэтьюз? Я в самом деле это сказал?
   Меня укладывают в тень, отбрасываемую кораблем: внутри,
в глубоких катакомбах скелета, в темно-красных приливах
крови кто-то кричит, мои руки дергаются, иссушенный рот
раскалывается надвое, ноздри расширяются, глаза выкатываются
из орбит. На помощь! Помогите! Помогите! Выпустите меня!
Нет, нет, не надо!
   - Не надо! - повторяю я.
   - О чем вы, сэр?
   - Не обращай внимания! - говорю я. - Я должен
освободиться, - и я зажимаю рот рукой.
   - Сэр, что с вами происходит? - настойчиво кричит
Мэтьюз. Я кричу им:
   - Все на корабль! Все, все! Возвращайтесь на Землю!
Немедленно!
   В руке у меня пистолет. Я поднимаю его.
   - Не стреляйте!
   Взрыв! Мельтешение теней. Крик оборван. Свистящий звук
падения.
   Через десять тысяч лет. Как хорошо умереть. Как хороша
внезапная прохлада, расслабленность. Я как рука, влитая в
перчатку, восхитительно прохладную перчатку в раскаленном
песке. Как прекрасен всеобъемлющий черный покой забвения!
Однако медлить нельзя.
   Треск, щелчок!
   - Боже мой, он застрелился! - кричу я, открывая глаза.
Капитан сидит, прислонившись к борту, его череп расколот
пулей, глаза расширены, язык высунут меж двумя рядами белых
зубов. Из головы хлещет кровь. Я наклоняюсь и дотрагиваюсь
до него.
   - Глупец, - говорю я. - Зачем он это сделал?
   Люди в ужасе. Они стоят над двумя трупами и вертят
головами, озираясь на марсианские пески и отдаленный
колодец, в глубоких водах которого колышется тело Риджента.
С пересохших губ срываются хрипы и всхлипы - они как дети,
не принимающие страшного сна.
   Люди поворачиваются ко мне.
   После паузы один говорит:
   - Теперь, Мэтьюз, капитан - ты.
   - Знаю, - неторопливо отвечаю я.
   - Нас осталось всего шестеро.
   - Боже, все случилось так быстро!
   - Я не хочу этого! Нужно немедленно убираться!
   Люди раскричались. Я подхожу к каждому и дотрагиваюсь -
на этот раз моя уверенность глубока, она просто поет от
восторга.
   - Слушайте! - говорю я и дотрагиваюсь до их локтей, рук,
ладоней.
   Мы все смолкаем.
   Мы - вместе, мы - одно.
   - Нет, нет, нет, нет, нет, нет! - кричат внутренние
голоса из глубины, из узилищ их тел.
   Мы смотрим друг на друга. Мы - это Сэмюэль Мэтьюз,
Реймонд Мозес, Уильям Сполдинг, Чарльз Эванс, Форрест Коул и
Джои Саммерз; мы молча разглядываем друг друга: у нас
побледнели лица, руки трясутся.
   Потом все как один поворачиваемся в сторону колодца.
   - Пора, - говорим мы.
   - Нет, нет! - пронзительно протестуют голоса, уже
упрятанные, складированные, подготовленные к вечному
хранению.
   Ноги несут нас по песку, со стороны могло бы казаться,
будто это гигантская двенадцатипалая ладонь передвигается по
горячему морскому дну, перебирая пальцами.
   Нагибаясь над колодцем, мы заглядываем в него. И видим
шесть лиц: они смотрят на нас из холодных глубин.
   Нагибаясь все ниже и теряя равновесие, мы падаем один за
другим в жерло, в прохладную темноту, в холодные воды
колодца.
   Солнце заходит. Медленно по кругу перемещаются звезды.
Далеко среди них мигает лучик света. Это приближается еще
один космический корабль, оставляя позади себя красный след.
   Я живу в колодце. Я похож на дымок, живущий в колодце.
Или на испарения каменного горла. Наверху я вижу холодные
звезды - ночные и утренние, вижу солнце. И иногда пою
старые песни этого мира, песни его молодости. Как сказать
вам, кто я, если я не знаю этого сам? Никак. Я просто жду.



   Рэй Бредбери
   Машина до Килиманджаро


   Перевод Н. Галь


   Я приехал на грузовике ранним-ранним утром. Гнал всю
ночь, в мотеле все равно не уснуть, вот я и решил - лучше уж
не останавливаться, и прикатил в горы близ Кетчума и
Солнечной долины как раз к восходу солнца, и рад был, что
веду машину и ни о чем больше думать недосуг.
   В городок я въехал, ни разу не поглядев на ту гору.
Боялся, что, если погляжу, это будет ошибка. Главное - не
смотреть на могилу. По крайней мере так мне казалось. А
тут уж надо полагаться на свое чутье.
   Я поставил грузовик перед старым кабачком, и пошел
бродить по городку, и поговорил с разными людьми, и подышал
здешним воздухом, свежим и чистым. Нашел одного молодого
охотника, но он был не то, что надо, я поговорил с ним всего
несколько минут и понял - не то. Потом нашел очень старого
старика, но этот был не лучше. А потом я нашел охотника лет
пятидесяти, и он оказался в самый раз. Он мигом понял или,
может, почуял, чего мне надо.
   Я угостил его пивом, и мы толковали о всякой всячине,
потом я спросил еще пива и понемногу подвел разговор к тому,
что я тут делаю и почему хотел с ним потолковать. Мы
замолчали, и я ждал, стараясь не выдать нетерпение, чтобы
охотник сам завел речь о прошлом, о тех днях, три года тому
назад, и о том, как бы выбрать время и съездить к Солнечной
долине, и о том, видел ли он человека, который когда-то
сидел здесь, в баре, и пил пиво, и говорил об охоте, и ходил
отсюда на охоту, - и рассказал бы все, что знает про этого
человека.
   И наконец, глядя куда-то в стену так, словно то была не
стена, а дорога и горы, охотник собрался с духом и негромко
заговорил.
   - Тот старик, - сказал он. - Да, старик на дороге.
Да-да, бедняга.
   Я ждал.
   - Никак не могу забыть того старика на дороге, - сказал
он и, понурясь, уставился на свое пиво.
   Я отхлебнул еще из своей кружки - стало не по себе, я
почувствовал, что и сам очень стар и устал.
   Молчание затягивалось, тоща я достал карту здешних мест и
разложил ее на дощатом столе. В баре было тихо. В эту
утреннюю пору мы тут были совсем одни.
   - Это здесь вы его видели чаще всего? - спросил я.
   Охотник трижды коснулся карты.
   - Я часто видал, как он проходил вот тут. И вон там. А
тут срезал наискосок. Бедный старикан. Я все хотел сказать
ему, чтоб не ходил по дороге. Да только не хотелось его
обидеть. Такого человека не станешь учить - это, мол,
дорога, еще попадешь под колеса. Если уж он попадет под
колеса, так тому и быть. Соображаешь, что это уж его дело,
и едешь дальше. Но под конец и старый же он был...
   - Да, верно, - сказал я, сложил карту и сунул в карман.
   - А вы что, тоже из этих, из газетчиков? - спросил
охотник.
   - Из этих, да не совсем.
   - Я ж не хотел валить вас с ними в одну кучу, - сказал
он.
   - Не стоит извиняться, - сказал я. - Скажем так: я -
один из его читателей.
   - Ну, читателей-то у него хватало, самых разных. Я и то
его читал. Вообще-то я круглый год книг в руки не беру. А
его книги читал. Мне, пожалуй, больше всех мичиганские
рассказы нравятся. Про рыбную ловлю. По-моему, про рыбную
ловлю рассказы хороши. Я думаю, про это никто так не писал,
и, может, уж больше так не напишут. Конечно, про бой быков
тоже написано неплохо. Но это от нас далековато. Хотя
некоторым пастухам да скотоводам нравится, они-то весь век
около этой животины. Бык - он бык и есть, уж верно, что
здесь, что там, все едино. Один пастух, мой знакомец, в
испанских рассказах старика только про быков и читал, сорок
раз читал. Так он мог бы хоть сейчас туда поехать и драться
с этими быками, вот честное слово.
   - По-моему, - сказал я, - в молодости каждый из нас,
прочитавши эти его испанские рассказы про быков, хоть раз да
почувствовал, что может туда поехать и драться. Или уж по
крайней мере пробежать рысцой впереди быков, когда их
выпускают рано поутру, а в конце дорожки ждет добрая
выпивка, и твоя подружка с тобой на весь долгий праздник.
   Я запнулся. И тихонько засмеялся. Потому что и сам не
заметил, как заговорил в лад то ли речам старика, то ли его
строчкам. Покачал я головой и замолк.
   - А у могилы вы уже побывали? - спросил охотник так,
будто знал, что я отвечу - да, был.
   - Нет, - сказал я.
   Он очень удивился. Но постарался не выдать удивления.
   - К могиле все ходят, - сказал он.
   - К этой я не ходок.
   Он пораскинул мозгами, как бы спросить повежливей.
   - То есть... - сказал он. - А почему нет?
   - Потому что это неправильная могила, - сказал я.
   - Если вдуматься, так все могилы неправильные, - сказал
он.
   - Нет, - сказал я. - Есть могилы правильные и
неправильные, все равно как умереть можно вовремя и не
вовремя.
   Он согласно кивнул: я снова заговорил о вещах, в которых
он разбирался или по крайней мере нюхом чуял, что тут есть
правда.
   - Ну, ясно, - сказал он. - Знавал я таких людей, отлично
помирали. Тут всегда чувствуешь - вот это было хорошо.
Знал я одного, сидел он за столом, дожидался ужина, а жена
была в кухне, приходит она с миской супа, а он эдак чинно
сидит за столом мертвый - и все тут. Для нее-то, конечно,
худо, а для него плохо ли? Никаких болезней, ничего такого.
Просто сидел, ждал ужина да так и не узнал, принесли ему
ужинать, нет ли. А то еще с одним приятелем вышло. Был у
него старый пес. Четырнадцати лет от роду. Дряхлый уже,
почти слепой. Под конец приятель решил свезти его к
ветеринару и усыпить. Усадил он старого, дряхлого, слепого
пса в машину рядом с собой, на переднее сиденье. Пес разок
лизнул ему руку. У приятеля аж все перевернулось внутри.
Поехали. А по дороге пес без звука кончился, так и помер на
переднем сиденье, будто знал, что к чему, и выбрал способ
получше, просто испустил дух - и все тут. Вы про это
говорите, верно?
   Я кивнул.
   - Стало быть, по-вашему, та могила на горе - неправильная
могила для правильного человека, так, что ли?
   - Примерно так, - сказал я.
   - По-вашему, для всех нас на пути есть разные могилы, что
ли?
   - Очень может быть, - сказал я.
   - И коли мы бы могли увидать всю свою жизнь с начала до
конца, всяк выбрал бы себе, которая получше? - сказал
охотник. - В конце оглянешься и скажешь: черт подери, вот
он был, подходящий год и подходящее место - не другой, на
который оно пришлось, и не другое место, а вот только тогда
и только там надо было помирать. Так, что ли?
   - Раз уж только это и остается выбирать, не то все равно
выставят вон, выходит, что так, - сказал я.
   - Неплохо придумано, - сказал охотник. - Только у многих
ли достало бы ума? У большинства ведь не хватает
соображения убраться с пирушки, когда выпивка на исходе.
Все мы норовим засидеться подольше.
   - Норовим засидеться, - подтвердил я. - Стыд и срам. Мы
спросили еще пива.
   - Охотник разом выпил полкружки и утер рот.
   - Ну, а что можно поделать, коли могила неправильная? -
спросил он.
   - Не замечать, будто ее и нет, - сказал я. - Может,
тогда она исчезнет, как дурной сон.
   Охотник коротко засмеялся, словно всхлипнул.
   - Рехнулся, брат! Ну ничего, я люблю слушать, которые
рехнулись. Давай, болтай еще.
   - Больше ничего, - сказал я.
   - Может, ты есть воскресение и жизнь?
   - Нет.
   - Может, ты велишь Лазарю встать из гроба?
   - Нет.
   - Тогда чего ж?
   - Просто я хочу, чтоб можно было под самый конец выбрать
правильное место, правильное время и правильную могилу.
   - Вот выпей-ка, - сказал охотник. - Тебе полезно. И
откуда ты такой взялся?
   - От самого себя. И от моих друзей. Мы собрались
вдесятером и выбрали одного. Купили вскладчину грузовик -
вот он стоит, - и я покатил через всю страну. По дороге
много охотился и ловил рыбу, чтобы настроиться как надо. В
прошлом году побывал на Кубе. В позапрошлом провел лето в
Испании. А еще перед тем съездил летом в Африку.
Накопилось вдоволь о чем поразмыслить. Потому меня и
выбрали.
   - Для чего выбрали, черт подери, для чего? - напористо,
чуть не с яростью спросил охотник и покачал головой. -
Ничего тут не поделаешь. Все уже кончено.
   - Все, да не совсем, - сказал я. - Пошли.
   И шагнул к две