Хаукинзом. Днем его можно было видеть прогуливающимся
   Вдоль стены среди горшков и кадок с разнообразными растениями.
   Маккензи Хаукинз все-таки провернул операцию! Выиграл самую большую битву
в своей  жизни.  По  строго  засекреченным,  крайне  сложным  в  техническом
отношении каналам связи он передавал в  Ватикан  свои  требования  о  выкупе
папы. Ультравысокочастотный радиопередатчик рассылал из Альпийских гор через
Бейрут в Алжир шифрограммы, ретранслировавшиеся  через  пустыню  и  океан  в
Марсель, Париж, Милан и, наконец, в Рим.
   В соответствии с установленным Хаукинзом графиком ответ  Ватикана  должен
быть передан из Рима по радио и  ретранслирован  из  Бейрута  в  пять  часов
пополудни.
   Маккензи выехал на мотоцикле в  сторону  одинокого  домика  на  одной  из
альпийских вершин, где  была  установлена  самая  современная  радиотехника,
доставленная  в  свое  время  в  Махенфельд   компанией   "Шато   Сьуис"   и
использовавшаяся исключительно самим Маккензи. Кроме него, о радиостанции  в
Альпах не знал никто.
   О Господи, сегодня в пять часов дня! Сэм старался не думать  о  том,  что
произойдет в это время.
   Замок между тем жил своей жизнью. Энни вышла с террасы и  направилась  по
лужайке в парк. Под мышкой она,  как  обычно,  держала  толстенную  книгу  в
красочном глянцевом переплете, в руках поблескивал серебряный поднос с двумя
стаканами. Походка у нее была упругая, легкая и грациозная, как у  балерины.
Свободно спадающие светло-каштановые волосы прекрасно  подчеркивали  розовый
цвет ее нежной кожи.  Огромные  ярко-голубые  глаза  с  длинными  ресницами,
казалось, излучали саму жизненную энергию.
   Он научился  кое-чему  от  этих  "девочек",  размышлял  Сэм  Дивероу.  Их
несхожесть,  яркая  индивидуальность  всякий  раз  оборачивалась  для   него
подарком. И если все в жизни когда-нибудь образуется,  он  будет  благодарен
судьбе за эти дары.
   Но, наверное, самое главное он усвоил от Энни: добиваясь совершенства, не
отказывайся от прошлого.
   До лужайки донесся чей-то смех. Энни взглянула на  крепостную  стену.  На
ней, склонившись над парапетом, стоял Франциск. В ярком лыжном свитере.
   Они давно уже вели свою собственную игру, Энни и Франциск. Если  Хаукинза
не было поблизости, они затевали разговор. Сэм был уверен, - и Энни этого не
отрицала, - что во время своих нескончаемых визитов  в  папские  апартаменты
она проносит туда стаканы с кьянти, полностью исключенные врачами  из  диеты
Франциска. Энни с Франциском стали добрыми друзьями.
   Спустя несколько минут мнение Сэма подтвердилось: на столик неподалеку от
него Энни поставила поднос с питьем. Ее глаза сияли.
   - А знаешь ли, Сэм, Иисус был весьма практичной личностью.  Обмывая  ноги
Марии Магдалины, он давал этим понять окружающим,  что  она  -  человеческое
существо. Возможно, даже очень прекрасное,  несмотря  на  тот  образ  жизни,
который вела она. И что не следует бросать в нее камни, у  многих  из  толпы
ноги скорее всего не такие чистые, как у нее.  Ну  и  многое  еще  хотел  он
сказать в том же духе.
   На последнюю скалу Маккензи взобрался с помощью альпенштока. Дорогу,  все
время круто поднимавшуюся кверху, на этот раз так занесло  снегом,  что  она
стала  непроходимой  для  мотоцикла,  и  последние  двести  ярдов   пришлось
преодолевать  пешком.  Когда  он  добрался  до  цели,  часы  показывали  без
одиннадцати пять по цюрихскому времени.
   Прием начнется через одиннадцать минут. Из Бейрута. Через пять  минут  их
повторят на случай возможных ошибок при расшифровке принятой радиограммы.  В
конце повторного радиосеанса он должен  будет  подтвердить  прием,  отстучав
шифровку в Бейрут - четыре тире, повторенных дважды.
   Войдя в домик, Хаук запустил генератор и с удовлетворением наблюдал,  как
вводились в действие мириады мельчайших элементов, о  чем  свидетельствовало
слабое гудение внутри приборов.
   Когда загорелись два зеленых мерцающих огонька, означавших, что к  приему
все готово, Маккензи включил электрообогреватель, и от быстро  раскалившихся
докрасна спиралей волнами заструился теплый воздух. Затем Хаукинз  потянулся
к мощной коротковолновой установке, защелкал тумблерами и повернул регулятор
громкости до предела. Радиосеанс начнется через три минуты.
   Он подошел к узкому окну и раздвинул  шторы.  Снаружи,  за  металлической
решеткой, в колеблющейся синей дымке ярко сверкал серп луны.
   Вернувшись к панели радиостанции,  Мак  начал  неторопливо,  с  уверенной
мягкостью вращать ручки настройки. Из динамика вырвался многоязычный  говор.
И лишь когда он точно настроил  свою  станцию  на  волну  приема,  наступила
тишина. Осталась всего одна минута!
   Маккензи достал из кармана  сигару  и  закурил.  С  наслаждением  вдохнул
табачный дым, а затем стал выпускать его изо рта - кольцо за кольцом.
   Прозвучал первый сигнал. Четыре коротких тире, тут же повторенных.  Канал
связи был чист.
   Хаукинз взял карандаш и, положив руку на  блокнотный  лист,  приготовился
записывать шифровку, как только ее начнут передавать из Бейрута.
   Передача радиопрограмм закончилась, и у Хаукинза оставалось пять минут на
расшифровку перед повторной передачей текста.  И  за  это  время  надо  было
превратить цифры - в буквы, а буквы в слова.
   Закончив эту работу, Мак уставился в изумлении на полученный из  Ватикана
ответ.
   Это невозможно!
   Наверное, он  совершил  какие-то  ошибки  при  приеме  радиопрограммы  из
Бейрута.
   Морзянка зазвучала снова.
   Хаукинз записывал полученные сигналы на чистом листе блокнота.
   Записывал аккуратно.
   Предельно точно.
   Передача шифровки началась тем же,  чем  и  закончилась:  четырьмя  тире,
повторенными дважды.
   Маккензи придвинул к себе шифровальную таблицу. Он был убежден, что знает
ее наизусть, но сейчас не было времени на ошибку.  Он  старательно  проверил
каждую точку, каждое тире.
   Каждое слово.
   Ошибок не было.
   Невероятное случилось.
   "Что касается вашего безумного требования  выкупа  в  размере  четырехсот
миллионов американских  долларов,  собранных  по  всему  миру  епархиями  из
расчета по доллару с каждого верующего, то казначейство папского престола не
считает возможным даже рассматривать  его,  равно  как  и  другие  обращения
подобного рода. Его святейшество папа римский чувствует себя  превосходно  и
шлет вам свое благословением во имя Отца, Сына и Святого духа.
   Игнацио Кварце, кардинал, хранитель ватиканской казны".
   "Шеперд  компани  лимитед"  приостановил   операции.   Маккензи   Хаукинз
прогуливался по тенистым тропинкам  махенфельдского  парка,  курил  одну  за
другой сигары и равнодушно поглядывал на безграничную красоту Альп.
   Не вдаваясь в оценку стоимости недвижимости и оборудования, Сэм подсчитал
лишь денежные  ресурсы  корпорации.  От  первоначального  капитала  в  сорок
миллионов долларов осталось  двенадцать  миллионов  восемьсот  десять  тысяч
четыреста тридцать один доллар и два цента.
   К этому следовало приплюсовать и выделенные на непредвиденные расходы 150
тысяч долларов, которые так и остались невостребованными.
   В целом неплохие показатели.  Тем  более  что  пайщики  повели  себя  как
запаниковавшие стервятники и отказались от своей доли в капитале корпорации.
Они вообще не желали иметь  ничего  общего  ни  с  "Шеперд  компани",  ни  с
кем-либо из ее персонала. Никто из этих кретинов  не  хотел  утруждать  себя
даже элементарным подсчетом размера понесенных им убытков, во всяком  случае
до тех пор, пока администрация корпорации не нарушит клятву никогда более не
вступать с ним в контакт, данную ею на Библии, Коране, Книге пэров  и  "Майн
кампф".
   Франциску, щеголявшему теперь тирольской шляпой с пером и  своим  любимым
лыжным свитером, было  разрешено  покидать  апартаменты  на  верхнем  этаже.
Исходя из здравого смысла все согласились, обращаясь к  нему,  называть  его
дядюшкой Франциском.
   Поскольку он не порывался бежать, а всему  иному  предпочитал  общение  с
обитателями Махенфельда, дядюшке Франциску была предоставлена полная свобода
передвижения. Правда, кто-нибудь всегда находился поблизости от него, но  не
для того, чтобы  предотвратить  побег,  а  лишь  на  тот  случай,  если  ему
понадобится вдруг чья-то помощь: ведь дядюшке Франциску  было  как-никак  за
семьдесят.
   Особенно много времени проводил с ним повар, поскольку  дядюшка  Франциск
частенько захаживал на  кухню,  где  колдовал  над  замысловатыми  рецептами
соусов или, испросив на то разрешение у повара, давал волю своим  кулинарным
фантазиям.
   Однажды дядюшка Франциск обратился к Маккензи с необычной просьбой, и тот
сразу отклонил ее.
   Нет! Ни в коем случае! Ни одного звонка в его апартаменты в Ватикане!  Не
имеет никакого значения, что в папской резиденции  у  него  имеется  частный
телефон, не значащийся в абонентных списках, равно как и то, что  телефонный
аппарат спрятан в тумбочке возле кровати. Телефонный разговор  всегда  может
быть прослушан, выявить же, откуда звонили, не составит особого труда.
   Франциск же говорил в свою очередь, что все это верно, но существует ведь
еще радио. Хаукинз  частенько  повергал  всех  в  изумление,  рассказывая  о
необычайно сложной системе связи, которую использовал он в своих переговорах
с  Римом.  Понятно,  простой  телефонный   разговор   не   потребует   столь
замысловатой техники. Одноразовая трансляция - вот и все.
   Башка у дядюшки Франциска набита спагетти. У него  -  размягчение  мозга.
Вероятно, у Хаукинза не  все  в  порядке  с  головой,  предполагал,  в  свою
очередь, Франциск. Чего добивается генерал? Не находится  ли  он  в  патовой
ситуации? Не обошел ли его с фланга кардинал Кварце?
   Да и каким образом смог изменить что-либо телефонный звонок?
   Разве в состоянии он ухудшить и без того скверное положение вещей?
   В  общем,  Франциск  не  сдавался.  Хаук  мог  бы,  стоя   возле   панели
радиостанции, держать руку на выключателе, чтобы сразу же прервать разговор,
если только дя-люшка скажет что-то не  так.  И  не  в  интересах  ли  самого
генерала, чтобы по крайней мере еще два человека узнали о том, что он,  папа
Франциск, жив и здоров? И что на его  месте  -  двойник.  При  этом  Хаукинз
ничего не потеряет, поскольку и так уже  потерял  все,  что  мог.  Зато,  не
исключено,  сумел  бы  получить   кое-что,   скажем,   четыреста   миллионов
американских долларов.
   Кроме того, нуждался в помощи Гвидо. Франциск  ничего  не  хотел  сказать
плохого о своем кузене, который был не только здоров как бык,  но  и  весьма
уравновешен и неглуп. Однако ему  приходится  сейчас  заниматься  совершенно
новым для него делом, и он, несомненно, прислушался бы к советам двоюродного
брата Джиованни Бомбалини, которые, понятно,  были  бы  переданы  ему  через
личного секретаря Джиованни, молодого священника-американца из Гарлема.
   Сложившуюся ситуацию не изменить в мгновение ока, ибо для этого следовало
бы многое принять в расчет. Да и в чем искать Хаукинзу выход из создавшегося
положения после того, когда все, что можно было, уже сказано и сделано?
   Похоже, генералу уже ничто не светило. И вот как-то раз он возвратился во
второй половине дня из альпийского домика с тремя  картонными  коробками,  в
которые была упакована аппаратура,  и  приступил  к  ее  установке  в  своей
спальне в замке Махенфельд.
   Когда  монтаж  был  закончен,  Хаукинз  отдал   приказ,   не   подлежащий
обсуждению. Только он и дядюшка Франциск имели право входить в помещение  во
время радиосеанса.
   Энни и Сэму Дивероу было  все  равно,  поскольку  они  не  испытывали  ни
малейшего желания быть там. Что же касается повара, то  он  решил,  что  все
посходили с ума, и укрылся в кухне.
   С того дня не реже чем  дважды  в  неделю  над  зубчатыми  стенами  замка
поднималась поздней ночью громадная вращающаяся параболическая  антенна.  Ни
Сэм, ни Энни не знали, что передавалось в эфир, и не  были  даже  уверены  в
том, что радиоаппаратура действительно  нашла  применение.  Однако  довольно
часто, когда они присаживались на садовой скамейке потолковать о том  о  сем
или  полюбоваться  величественной  швейцарской  луной,  до  них   доносились
всплески смеха из окон гостиной. Хаукинз и папа  вели  себя  как  мальчишки,
увлеченные новой игрой.
   Но то была секретная игра, которой они занимались в своем личном клубе.
   Сэм сидел в парке и рассеянно проглядывал "Тайме". Ничто  не  нарушало  в
Махенфельде размеренного течения  жизни.  Утром,  к  примеру,  один  из  них
отправлялся на автомобиле в деревню за газетами. Кофе  в  парке,  да  еще  с
просмотром газет, предоставлял чудесную  возможность  приятно  начать  новый
день. Окружающий мир походил на дьявольский шабаш, но в  Махенфельде  царили
тишина и покой.
   Хаук неожиданно открыл для себя  прелесть  конных  прогулок  и  теперь  с
удовольствием совершал их на одной из  купленных  им  превосходных  лошадей,
иногда по несколько часов. "Хаук нашел то, что давно искал", - думал  о  нем
Сэм Дивероу.
   Франциск же  увлекся  живописью.  В  сопровождении  Энни  или  повара  он
отправлялся  в  своей  неизменной  тирольской  шляпе  на  луг,  устанавливал
мольберт и жадно принимался за дело,  воздавая  должное  красотам  Альп.  Но
случалось это только в тех случаях, когда он не торчал  на  кухне,  не  учил
Энни играть в шахматы или не спорил с Сэмом по вопросам  юриспруденции,  что
делал всегда со свойственным ему так-том.
   Существовала проблема, связанная с дядюшкой Франциском, о  которой  никто
не говорил вслух, хотя каждый понимал, что  рано  или  поздно  она  коснется
всех. У Франциска было  слабое  здоровье,  когда  его  захватили  в  плен  в
Аппиевых холмах. Слабое во  всех  отношениях.  Потому-то  Маккензи  и  решил
вызвать из Нью-Йорка врача.
   Однако с каждой неделей Франциск  выглядел  все  лучше  и  лучше.  Видно,
чистейший альпийский воздух пошел ему на пользу.
   Но будет ли так и дальше?
   Естественно, этого никто между собой не обсуждал,  но  однажды  во  время
ужина  Франциск  бросил  реплику,   обратившую   на   себя   внимание   всех
присутствовавших:
   - О, эти врачи! Я переживу их всех, хотя они похоронили бы меня еще месяц
тому назад!
   Хаукинз поперхнулся при этих словах.
   А Сэм? Как отреагировал он?
   Что бы там ни было, знал он, в этом немалая заслуга I; Энни.
   Он глядел на нее, освещенную  поздним  утренним  солнцем.  Она  сидела  в
кресле и читала газету. Рядом с ней, на столике,  лежала  очередная  толстая
книга. На этот раз - иллюстрированная "История Швейцарии".
   Энни показалась ему такой красивой,  такой  обаятельной.  Она  поможет  в
дальнейшем совершенствовании его как адвоката, доказав,  что  закон  сам  по
себе не столь уж важен.
   Потом мысли Сэма переключились на другое.
   Он размышлял. Спокойно, будто читая книгу.  Вникая  в  суть  дела.  Давая
оценки. Так, как делал бы это судья Сэм Дивероу.
   О, Бостон примет Энни! Она  наверняка  понравится  его  матери.  И  Арону
Пинкусу. Арон от всего сердца поздравит его с таким выбором.
   Но это все  -  лишь  в  том  случае,  если  судья  Сэм  Дивероу  вернется
когда-нибудь в Бостон.
   Все это он обдумает завтра.
   - Сэм! - позвала Энни, поглядев на него.
   - Что?
   - Ты читал вот эту статью в "Трибюн"?
   - Какую? Я еще не смотрел "Трибюн".
   - Вот она. - Энни указала на текст, но газеты  не  отдала,  поскольку  не
дочитала статьи до конца. - Это о католической церкви. Рассказывается  много
интересного. Папа созывает Пятый Вселенский собор. Кроме того, сообщается  о
том, что он субсидирует сто шестьдесят три оперные  труппы  -  для  поднятия
творческого духа. Есть информация и об  известном  нам  кардинале...  Да-да,
Сэм, об этом Игнацио Кварце. О котором столь нелестно отозвался Маккензи.
   - И что же там о нем?
   - Он собирается на какую-то виллу, в  Сан-Винценте.  Чтобы  обсудить  там
предложения папы относительно ассигнований за  счет  ватиканской  казны.  Не
странно ли все это?
   Дивероу некоторое время хранил молчание, затем произнес:
   - Мне кажется, наши друзья проводят на крепостных стенах слишком уж много
времени.
   Издали послышался дробный цокот конских копыт.  Спустя  несколько  секунд
из-за деревьев со стороны полей, где  несколько  недель  назад  шли  учебные
занятия, появился на пыльной дороге всадник. Это был  Маккензи  Хаукинз.  Он
пришпорил коня и поскакал по направлению к северо-западной части парка.
   - Проклятье! Славный же выдался денек! Видна вершина Маттерхорна!
   С противоположной стороны  парка  послышался  мелодичный  звон.  Маккензи
повернулся на звук и помахал рукой. Дивероу  и  Энни  оглянулись  и  увидели
Франциска.  Он  стоял  на  террасе  у  входа  на  кухню,   с   металлическим
треугольником и серебряной палочкой в руках. На нем  был  надет  фартук,  на
голове красовалась так "полюбившаяся ему тирольская шляпа.
   Дядюшка Франциск позвал их:
   - Пора к столу, дорогие мои! Вас ждет пища богов!
   - О, я голоден как волк! - прокричал в ответ Хаукинз, слезая  с  коня.  -
Что вы такого накухарили, дядюшка?
   Франциск возвысил голос, долетевший,  кажется,  до  альпийских  пиков.  В
словах его звучала сама музыка:
   - О, друзья, вас ожидают спагетти а-ля Бомбалини!

ЭПИЛОГ

   Насладившись  дядюшкиными  спагетти  и  прекрасным  кьянти   -   подарком
Франциску от его кузена Гвидо Фрескобальди,  присланным  на  железнодорожную
станцию Церматт, Маккензи Хаукинз отправился побродить по альпийским  лугам,
чтобы, как всегда, полюбоваться чарующим зрелищем  величественных  гор.  Это
было своего рода ритуалом, ставшим для него неотъемлемой  частью  распорядка
дня. Несколько минут он оставался один на один с самим собой. С ним не  было
его лошади, не звучали человеческие голоса. Слышался  лишь  негромкий  шорох
травы, ласково поглаживаемой легким альпийским ветерком. Он остро нуждался в
таких  минутах  полного  одиночества,   ибо   человеку   необходимо   самому
разобраться в своих достижениях и неудачах, не переживая при  этом  за  свой
провал, коль скоро он знает, что сделал все зависевшее от него.
   Что касается дядюшки, то генерал тут и проиграл и выиграл.  Ему  едва  ли
удастся заполучить когда-либо четыреста миллионов долларов,  на  которые  он
рассчитывал, но и та сумма, что оставалась у него от сорока миллионов, вовсе
не так уж мала. И, кроме  того,  у  него  было  еще  кое-что.  С  ним  рядом
находился оправившийся от  недуга,  совершенно  здоровый,  полный  жизненной
энергии папа Франциск I, его святейшество, который, как никто другой,  желал
завершить дело, начатое папой Иоанном Двадцать  третьим:  разорвать  паутину
мрачных подземных катакомб и вывести католическую церковь в двадцать  первый
век. Дядюшка Франциск должен вернуться в Ватикан. Они  оба  пришли  к  этому
выводу, хотя никогда не обсуждали между собой этого вопроса.
   И вернуться в ближайшее время. Они смогут  это  устроить.  Тем  или  иным
путем.
   В общем, у дядюшки Франциска все складывалось чертовски  хорошо.  Но  что
ожидает его, Хаукинза? Ему что прикажете  делать?  Любоваться  эдельвейсами,
восседая на осле, и пусть все летит в тартарары?
   - Займитесь чем-нибудь еще, Мак, более реальным, - посоветовал  Франциск.
- В мире есть немало достойных дел, вы же, сын  мой,  человек  исключительно
талантливый.
   - Оставьте свое "сын мой", дядюшка.
   -  Простите,  это  я  по  привычке.  Знаете,  поскольку  у  меня  столько
"сыновей", я стал объектом множества прибауток и анекдотов в связи с  обетом
безбрачия, против которого, кстати, я  собираюсь  как-нибудь  выступить.  По
сути целибат так же противоестествен, сколь и глуп, а Священное  писание  не
вносит в этот вопрос никакой ясности.
   - Мне кажется, будет лучше, если я не выпущу вас отсюда, ведь в противном
случае они повесят вас на площади Святого Петра.
   - О нет! Я должен вернуться назад... Но что будет с вами, мой  друг?  Чт