никали с арендой и обустройством  того
места, где  будет  расположена  база,  и  особенно  с  закупкой  экипировки,
требовавшей строжайшего соблюдения тайны. Да и сама  подготовка  к  операции
должна была занять несколько недель. Все говорило за то, что надо спешить. И
поэтому, естественно, возникал  соблазн  отойти  от  главной  стратегической
линии и приступить к достижению намеченной  цели  еще  до  того,  как  будут
собраны все деньги. Но это,  вне  всякого  сомнения,  было  бы  ошибкой.  Он
установил  сумму  в  сорок  миллионов  отнюдь  не  из-за   ее   схожести   с
четырьмястами миллионами,  хотя  эти  сорок  миллионов  и  выглядели  весьма
солидно в договоре о  создании  компании  с  ограниченной  ответственностью,
который он уже заполнил, но и потому,  что  сорок  миллионов  покрывали  все
расходы, включая и непредвиденные.
   Связанные, например, с такими обстоятельствами, как быстрый уход  с  поля
боя.
   У него должно быть ровно сорок миллионов. И он  был  готов  уже  заняться
своим третьим инвестором.
   Генрихом К„нигом из Берлина.
   Иметь дело с герром К„нигом оказалось куда как сложно.  В  то  время  как
Сидней Дэнфорт занимался своими операциями  в  Чили,  а  Анджело  Деллакроче
крайне небрежно обращался  со  своими  средиземноморскими  платежами  и  вел
слишком широкий образ жизни. Генрих Кениг не совершал очевидных ошибок, живя
спокойной, размеренной жизнью сельского помещика в мирном сельском городишке
и двадцати с лишним милях от Берлина.
   Но двадцать два года тому назад этот же  самый  Кениг  блестяще  играл  и
весьма опасную игру. В игру. на которой он не только сколотил состояние.  но
и  обеспечил  первоначальное  накопление  капитала   и   процветание   своим
разнообразным предприятиям.
   Во  времена  расцвета  "холодной  войны"  Кениг  был   лисиным   агентом,
специализируясь в основном на шантаже. Он начал с того, что стал  поставлять
секретную информацию на одиночных агентов,  затем  занялся  вымогательством,
вытягивая крупные суммы с тех, кто, опасаясь разоблачения, готов был на все.
Причем деньги он получал  от  противоборствующих  разведок.  И  очень  скоро
добился от многих стран, зависевших  экономически  от  воли  противостоявших
друг  другу  двух  гигантских  миров,  исключительных  прав  на  бестарифную
торговлю для своих новых компаний.  А  потом  ему  с  ловкостью  Мефистофеля
удалось вынудить Вашингтон, Лондон, Берлин, Бонн и Москву вывести его  фирмы
из-под  действия  тех  законов,   которые   распространялись   на   подобные
предприятия. И добился этого Кениг благодаря тому, что объяснил каждому, что
расскажет  другим  о  кое-каких  нелицеприятных  фактах   из   его   прошлой
деятельности.
   Впоследствии, к весьма большой радости многих правительств, Кениг ушел со
сцены. Он создал свою империю буквально на трупах и покалеченных телах почти
половины чиновников и предпринимателей Европы и Америки. Сам  же  остался  в
неприкосновенности  благодари  целой  системе  ответных  репрессивных   мер,
готовой быть запущенной в  любой  момент.  А  какой  чиновник,  министр  или
государственный деятель, включая и главу правительства, мог  позволить  себе
приблизиться к ящику Пандоры с его ужасами? Таким образом, Кениг оставался в
такой же безопасности и после своего ухода со сцены, в какой находился и  во
времена своей бурной деятельности.
   Во главу своей политики  К„ниг  ставил  страх.  Хотя  этот  страх  и  мог
исчезнуть, если человеку становилось наплевать и на реакцию и на репрессии -
и на правительственном, и на промышленном, и на международном уровнях.
   И вполне естественно, этим же оружием воспользовался и Хаукинз.
   Все дело в том. что существовала целая армия  жертв  К„нига,  которые  не
задумываясь пошли бы на его  убийство,  если  бы  были  уверены,  что  таким
образом они обеспечат свою безопасность и  об  их  грехах  никто  больше  не
узнает. И Хаукинз решил прибегнуть к угрозе  полного  разоблачения  великого
мошенника.
   Конечно. К„ниг поймет всю логичность такого подхода Хаукинза к  делу,  от
которого зависят его судьба и состояние. Вне  всякого  сомнения,  он  сможет
предвидеть и ту реакцию, которую  бы  вызвали  посланные  нескольким  сотням
чиновников разного ранга, бродящий по коридорам  власти  во  многих  странах
мира, пространные телеграммы.  Да,  конечно,  К„нигу,  оглушенному  огромным
перечнем имен, дат и событий, придется капитулировать.
   Собрав разбросанные на кровати копии документов,  Хаукинз  сложил  их  по
порядку в стопки  и  отнес  к  стоявшему  перед  кушеткой  чайному  столику.
Усевшись на кушетку с красным карандашом в руке, он принялся обводить по два
или по три параграфа на каждой странице.
   Все шло прекрасно. Оставалось только  произвести  реальную  оценку  своих
возможностей и тех фактов, которые позволили  бы  еще  более  увеличить  эти
возможности. То есть заново все проверить.
   Хаукинз взял копии и, подойдя к  письменному  столу,  разложил  их  перед
телефоном. Потом взял трубку. Все. Теперь он был готов  начать  спокойное  и
бесстрастное  перечисление  фактов  о  двойной  международной  деятельности,
которое и должно было смутить Генриха К„ника до глубины души.
   И ему поневоле придется расстаться с десятью миллионами долларов.
   С черными от усталости  кругами  под  глазами  Сэм  Дивероу  стоял  перед
таможенником в берлинском аэропорту Темпельхоф, ожидая того  момента,  когда
лающий неонацист, проверявший бумаги и багаж, отпустит его. Боже, думал  он,
- дай немцу печать, и он лишится рассудка.
   Неожиданно он с удивлением уставился на содержимое своего чемодана. В нем
все было аккуратно сложено, словно это сделали у Бергдорфа  Гузмана.  Он  же
никогда не укладывал так своих вещей. Напрягая расстроенную память,  Дивероу
вспомнил, что всем этим заималась Энни. Она не только  собрала  его,  но  и,
проводив до кассы, помогла ему расплатиться. И Сэм подумл, что все  это  она
сделала потому, что сам он был в тот момент ни на что  не  способен.  В  том
нелепом, затруднительном положении,  в  котором  он  оказался,  сил  у  него
хватало только на то, чтобы сражаться с бутылкой шотландского  виски.  Затем
он отключился. Единственное, что ему удалось вспомнить потом,  так  это  то,
что он должен был отослать Хаукиизу этот проклятый договор.
   Берлинский  отель  "Кемпински"  был   своеобразной   тевтонской   версией
нью-йоркского старого "Шерри-Незерленд", только с  несколько  более  строгим
интерьером. Все находившиеся в холле кресла из-за  их  обивочного  материала
казались скорее вылитыми из бетона,  нежели  обтянутыми  кожей.  Конечно,  и
здесь все требовало денег: и темное полированное дерево, и ужасные, чересчур
правильны служащие, которые, знал Сэм, ненавидели  его  как  более  слабого,
демократичного и стоявшего ниже по качеству человека.
   Эти клерки расправились с ним весьма быстро и умело. Затем неприятный  по
внешности служащий, который, судя по возрасту, вполне  мог  быть  в  прошлом
обер-фюрером СС, понес  его  чемодан  с  таким  видом,  словно  в  нем  были
драгоценности. Как только они  оказались  в  просторном  номере,  -  Хаукинз
снимал для него апартаменты первого класса, - обер-фюрер сразу же опустил во
всех  комнатах  шторы.  Причем  сделал  он  это  с  уверенностью   человека,
привыкшего командовать расстрелами. Дивсроу. испугавшись за свою жизнь и дав
чрезмерные чаевые, проводил обер-фюрера до двери, словно нанесшего ему визит
дипломата, и нежно прощебетал ему "ауф фидерзейн".
   Потом открыл чемодан, в котором лежала завернутая предусмотрительной Энни
в савойское полотенце бутылка шотландского виски. Сейчас  было  самое  время
воспользоваться ею. Правда, много пить Сэм не собирался, так, чуть-чуть, для
тонуса.
   Неожиданно в дверь постучали. Сэм настолько испугался, что  закашлялся  и
выплюнул набранное в рот виски на кровать. Заткнув бутылку пробкой, он  стал
искать место, куда можно было бы ее спрятать.
   Под подушку? Накрыть покрывалом с кровати?
   Он остановился. Что он делает? Что с ним, черт побери, творится? Будь  ты
проклят, Маккензи Хаукинз!
   Глубоко вздохнув, он поставил бутылку на туалетный столик. Затем, еще раз
глубоко вздохнув, открыл дверь и резко, против  своей  воли,  выдохнул  весь
находившийся у него в легких воздух. Это  была  калифорнийская  Афродита  из
Пало-Альто, обозначенная им в свое время как "узкие и острые", - третья жена
Маккензи Хаукинза, Лилиан.
   - Я знала, что это вы! Я так и сказала об этом портье.
   Сэм и сам не понимал, почему он назвал груди Лилиан "узкими  и  острыми".
Это было несправедливо по отношению к ней. Вполне возможно, что столь весьма
относительное определение он ей дал при  сравнении  увиденных  им  еще  трех
грудей.
   Дивероу,  думая  об   этой   чепухе,   глядел   на   женщину   так,   как
двенадцатилетний подросток смотрит на увиденный им впервые журнал "Артисты и
модели". Лилиан. сидя напротив, объясняла ему, что прилетела  в  Берлин  три
дня назад на двухнедельные курсы по кулинарии.
   Конечно, это казалось  невероятным.  В  конце  концов,  Сэм  был  опытным
адвокатом. Он  хорошо  изучил  преступный  менталитет,  уличая  изворотливых
лжецов из социальных джунглей разных ступеней. И, несмотря  на  то,  что  он
устал и душой и телом, его  трудно  было  провести.  И  он  сразу  же  решил
поставить миссис Маккензи Хаукинз номер три на место. Но,  строго  посмотрев
на нее, он только недоуменно пожал плечами. Вот и все!
   - Итак, мы здесь, Сэм! Я могу называть вас Сэмом? Это просто удивительно,
куда может завести любовь к кулинарии!
   - И все это весьма правдоподобно,  Лилиан!  Именно  такие  случайности  и
делают совпадения достойными доверия!
   Сэм рассмеялся почти истерическим смехом, делая все возможное,  чтобы  не
потерять  контроль  над  своими  глазами.  Он  был  слишком  истощен,  чтобы
рассчитывать на успех. И посему начал переводить взгляд с одного предмета на
другой.
   - О лучшем способе провести время в Берлине я  и  не  мечтала.  Если  нам
повезет, мы найдем закрытые теннисные корты! Насколько мне известно, в  этом
отеле есть бассейн и вроде бы гимнастический зал.
   Когда Лилиан умолкла, Дивероу, неожиданно для него  самого,  почувствовал
вдруг, что ему хочется, чтобы она продолжала свою болтовню. В том состоянии,
в котором он находился, он получал удовольствие от ее легкой, ласкающей слух
речи.
   -  Не  исключено,  однако,  что  я  строю  слишком  большие   планы.   Вы
путешествуете один?
   Он знал, что один он не будет. Не будет.
   - Более одиноким я еще никогда не был в своей жизни.
   - Ничего, мы что-нибудь придумаем. Надеюсь, вы не обидитесь, если  я  вам
скажу, что выглядите вы ужасно усталым? У меня  такое  впечатление,  что  вы
заработались до полусмерти. И  очень  нуждаетесь  в  том,  чтобы  кто-нибудь
ухаживал за вами.
   - От меня осталась только слабая тень.
   - Бедный вы ягненочек! Идите ко мне, я разомну ваши плечи. Это дает очень
хороший эффект!
   - Я совершенно изнурен. Наполнен пустотой и расплавленным свинцом...
   - Да, вы изнурены, мой ягненок, или, другими  словами,  хороший  мальчик.
Ложитесь на диван и положите голову Лили на колени. Боже, какие теплые у вас
виски! А вот шея у вас слишком напряжена. Так лучше? Лучше?
   Сэму и на самом деле  стало  лучше.  Он  чувствовал,  как  ласковые  руки
Лилиан, расстегнув рубашку и,  двигаясь  по  его  груди,  ласкали  его  тело
воистину ангельскими прикосновениями. Просто чудо!
   Он открыл глаза и прямо над своим  лицом  увидел  непреодолимую  прелесть
двух великолепных грудей.
   - А  вам  нравится  купаться  в  теплом  бассейне,  наполненном  мыльными
пузырями, которые пахнут розами и весной? - прошептал он.
   - Не очень, - так же тихо ответила Лилиан. - Я больше  люблю  стоять  под
теплым душем. Сэм улыбнулся.

Глава 13

   Благоухание пронизывало воздух вокруг него. И для того, чтобы  определить
его источник, Сэму даже не надо было открывать глаза.
   Если бы он был способен восстановить предыдущий вечер хотя бы с некоторой
точностью, - а та легкость, которую он ощущал ниже  талии,  убеждала  его  в
том, что он мог бы это сделать, - то вспомнил бы, что большую часть ночи они
провели в душе.
   Сэм открыл глаза. Лилиан сидела рядом с ним, привалясь к подушке, а на ее
симпатичном вздернутом вверх носике красовались очки в роговой  оправе.  Она
читала огромное меню в потрепанной картонной обложке.
   - Привет! - негромко сказал Сэм.
   - Доброе утро! - радостно улыбаясь, взглянула она на Дивероу сверху вниз.
- Ты знаешь, который сейчас час?
   Это белокурое создание являло собой образец физического совершенства. Так
во всяком случае решил Сэм. Вполне возможно, что это был  результат  занятий
серфингом в Калифорнии или же, следствие той гимнастики, которой  ее  обучил
Маккензи Хаукинз.
   - Мои часы на руке, а она под одеялом,  и  поэтому  я  не  знаю,  сколько
сейчас времени.
   - Десять двадцать! Ты  проспал  целых  одиннадцать  часов!  Как  ты  себя
чувствуешь?
   - Ты хочешь сказать, что мы легли в половине двенадцатого?
   - Ты храпел так, что тебя, по всей видимости, слышали  у  Бранденбургских
ворот, - заметила Лилиан. - Мне даже пришлось тебя несколько раз толкать.  С
такими данными ты вполне мог бы выступать в опере. Как твоя голова?
   - Нормально. Я даже удивлен этим!
   - Это все благодаря  душу  и  физической  нагрузке.  А  вообще-то  ты  не
очень-то силен в отношении выпивки, - произнесла Лилиан, беря  с  туалетного
столика карандаш и что-то отмечая в  меню.  -  Мне  кажется,  что  в  первую
очередь бунтует твоя кровь.
   - Ты потрясающе благоухаешь, - проговорил Сэм, не  сводя  с  нее  глаз  и
вспоминая о том, какой вид открывался ему с ее колен и как  она  массировала
ему грудь своими божественными пальцами.
   - Как и ты сам, мой ягненочек, -  ответила  женщина,  улыбаясь  и  снимая
очки. - Ты знаешь, что у тебя очень приятное тело?
   - Да, кое-что есть.
   - Ты прекрасно  развит  физически,  хорошо  сложен,  и  у  тебя  отличная
координация движений. И жаль, что ты несколько запустил себя!
   Она  постучала  себя  по  подбородку  очками,  словно   врач,   изучающий
послеоперационного больного.
   - Ну, я так бы не сказал, - усмехнулся Сэм.  -  Я  даже  как-то  играл  в
лякросс <Лякросс - игра, напоминающая травяной хоккей>, и довольно прилично.
   - Я в этом и не сомневаюсь, - покачала головой Лилиан. - Правда, я думаю,
что играл ты в этот свой лякросс лет десять  тому  назад.  А  теперь  смотри
сюда! - Она положила очки и откинула одеяло с груди Сэма. - Здесь,  здесь  и
здесь! Полное отсутствие  тонуса  у  мышц,  поскольку  ими  не  пользовались
годами. И здесь.
   - Ох!
   - А твои latissimi dorsi <Латинское название группы мышц> просто-напросто
отсутствуют. Когда ты в последний раз занимался физическими упражнениями?
   - Этой ночью. В душе!
   - Эта сторона твоего состояния не может оспариваться. Но это только малая
часть всего бытия.
   - Ну для меня-то это как раз наоборот!
   - И все же малая часть всего бытия применительно к мышечной системе. Ведь
твое тело - это храм, и не надо разрушать его  всякими  злоупотреблениями  и
пренебрежением. Сделай его щеголеватым. Дай ему возможность тянуться, дышать
и быть полезным. Посмотри на Маккензи...
   - Не надо! Я не хочу на него смотреть! - перебил Лилиан Сэм.
   - Я говорю с точки зрения медицины.
   - Я знаю это, - промямлил Дивероу, сдаваясь. -  Мне  никуда  от  него  не
деться. Я - его вещь.
   - Ты хоть понимаешь, что Маку уже за пятьдесят? А возьми его  тело.  Сама
упругость. Настоящая сжатая пружина, доведенная до совершенства...
   Лилиан посмотрела куда-то вверх рассеянным взглядом - точно так  же,  как
это совсем недавно делала Энни в "Савое". Как и Энни  тогда,  она  предалась
воспоминаниям, которые, по всей вероятности, доставляли и ей удовольствие.
   - Да Хаукинз же всю свою жизнь провел в армии, -  проговорил  Сэм.  -  Он
постоянно бегал, прыгал, убивал и пытал. И чтобы выжить,  он  просто  обязан
был постоянно находиться в форме, поскольку другого выбора у него не было.
   - Ты не прав. Просто Мак понимает, как важно развить свои способности  до
предела. И однажды он мне сказал, что... Впрочем, это не важно.
   Она убрала руку с груди Сэма и взяла очки.
   - Ну уж нет! - возразил Сэм, подумав о том, что спальня в  этом  немецком
отеле вполне может  служить  продолжением  таковой  в  "Савое"  и  что  жены
Хаукинза отличались индивидуальностью. - Я непременно хочу знать, что сказал
тебе однажды Мак.
   Лилиан взяла очки обеими руками.
   - Твое тело должно служить реальным продолжением разума,  доведенного  до
совершенства и не подвергаемого злоупотреблениям.
   - Мне больше нравится другое: "Если ты попытаешься  слишком  уж  изменить
свою внешность, то... лишь запутаешься вконец".
   - Что?
   - Это то, что он тоже говорил. Возможно, я не  понимаю,  но  интеллект  и
тело являют собой два противоположных полюса.  Я  мог  бы  представить,  что
полететь с Эйфелевой башни - пустяк для меня, но никогда не стал бы пытаться
сделать это.
   - Потому что это нереально и даже не правильно с позиций  разума.  Но  ты
мог бы натренировать свое тело, чтобы достичь определенного равновесия между
ним и интеллектом в рекордно короткое время. И это  было  бы  уже  реальным.
физическим воплощением твоих идей, подсказанных воображением. И очень  важно
попытаться сделать это.
   - Что? Спуститься с Эйфелевой башни?
   - Да, если только к полету с нее относиться серьезно.
   - Как можно вообще говорить о чем-то серьезно, если следовать  всей  этой
схоластической белиберде? Ты ведь считаешь, что если ты о чем-то думаешь, то
должен попытаться довести свои мысли, - насколько, конечно, это возможно,  -
до их воплощения в физическом плане.
   - Главное - не оставаться инертным.
   Лилиан возбужденно взмахнула руками, и простыня слетела с нее.
   "Непреодолимо прекрасные!" - подумал Дивероу.
   Но ее груди были в этот момент недосягаемыми для него, поскольку  женщину
увлек спор.
   - Все это намного сложнее или, наоборот, намного проще, -  сказал  он,  -
чем кажется на первый взгляд.
   - Поверь мне, не проще, а намного сложнее,  -  возразила  Лилиан.  -  Вся
тонкость кроется в кажущейся очевидности некоторых посылок.
   - Ты и в самом деле веришь в эту спорную концепцию, не так ли? -  спросил
Сэм. - По-моему, в основе такого подхода лежит представление  о  том,  будто
борьба неизбежно дает чувство удовлетворения. Не так ли?
   - Думаю, так оно и есть. Это своего рода самоцель - пытаться воплотить  в
действительность то, что представил в своем воображении. Убедиться  в  своих
возможностях.
   - И ты веришь в это, - констатировал Сэм.
   - Да. Ну и что?
   - Поскольку в данный момент воображение работает у меня очень слабо, я не
в состоянии более дискутировать на эту тему. К тому же я ощущаю  потребность
в физическом воплощении испытываемых мною чувств, чтобы  убедиться  в  своих
возможностях. Естественно, в разумных пределах.
   Сэм вылез из-под одеяла и уселся так, чтобы видеть ее лицо.  Взяв  у  нее
очки. он сложил их и небрежно бросил на пол, у самой кровати. Потом протянул
руку, и она отдала ему меню.
   Глаза Лилиан сияли, на губах играла легкая улыбка.
   - Я все удивлялась, чего ты ждешь! И тут зазвонил нацистский телефон.
   Голос на другом конце провода  принадлежал  человеку,  который,  по  всей
видимости, учился некогда английскому по военным фильмам  братьев  Уорнеров.
Каждое произнесенное им слово звучало ужасно.
   - Нам не следует говорить с вами по телефону.
   - Тогда перейдите на другую сторону улицы и откройте окно, -  раздраженно
ответил Дивероу. - И мы будем кричать во все горло!
   - Для нас главное сейчас - время! Я предлагаю вам  спуститься  в  холл  и
расположиться в кресле у окна, справа от входа.  В  руке  держите  сложенный
пополам номер "Шпигеля". Каждые двадцать секунд вы д