олжны закидывать ногу на
ногу...
   - Сидя в кресле?
   - Если вы это будете делать стоя, то сойдете за ненормального.
   - А вдруг кресло будет уже занято?
   Затяжная пауза выражала одновременно и раздражение и  затруднение.  Затем
послышался короткий, странный звук, вызывающий в  воображении  ассоциации  с
визжащим поросенком.
   - Вы сгоните этого человека с кресла! -  последовал  вслед  за  хрюканьем
ответ.
   - Но это же глупо! , - Вы сделаете то, что я вам говорю: сейчас не  время
для дискуссий! Затем к вам подойдут. Через пятнадцать минут.
   - Но послушайте! Я только что  встал  и  даже  еще  не  завтракал!  Да  и
побриться мне не мешало бы...
   - Я сказал: через пятнадцать минут, майн герр!
   - Я же голоден!
   В ответ послышалось щелканье, и связь прервалась.
   - Черт бы его побрал! - выругался Сэм, поворачиваясь к Лилиан  и  ожидая,
что она скажет. Но той уже не было на кровати. Одетая в  его  банный  халат,
она стояла по другую ее сторону.
   - Говоря по правде, дорогой, этот звонок помог нам.  Тебе  пора  заняться
делами, а мне надо идти на курсы.
   - На курсы?
   - "Ди ерстклассиге штрудельшюле" - "Высшие курсы кулинарного  искусства",
- пояснила Лйлли. - Может, они не так  много  дают,  как  парижские  "Кордон
Блю", но зато более увлекательные. Занятия  начинаются  в  полдень.  Я  буду
учиться на Лейпцигштрассе, это за Унтер-ден-Линден. И мне надо спешить.
   - А как же мы? Завтрак и... утренний душ?
   - Занятия заканчиваются в половине четвертого, - засмеялась тихо  Лилиан.
Нежно и искренне. - И мы снова здесь встретимся!
   - В каком номере ты живешь?
   - В пятьсот одиннадцатом...
   - А я - в пятьсот девятом!
   - Я знаю, - ответила Лилиан. - И это хорошо!
   - Еще бы!
   В холле отеля произошло непредвиденное. "Кресло у окна" оказалось  занято
тщательно подстриженным пожилым  человеком.  Он  дремал,  упершись  в  грудь
тяжелым, жирным подбородком. На коленях, к его  несчастью,  лежал  сложенный
пополам "Шпигель".
   Почтенный немец сначала удивился, а потом  и  разъярился,  когда  к  нему
подошли с двух  сторон  двое  мужчин  и  вполне  определенно  попросили  его
следовать за ними. Сэм дважды пытался вмешаться, объясняя, насколько он  мог
делать это, что у него тоже есть сложенный пополам  "Шпигель".  Но  это  ему
ничего не дало, поскольку мужчин интересовал  только  тот,  кто  по-прежнему
сидел в кресле. И Дивероу ничего не оставалось, кроме как, стоя там, где  он
стоял, начать каждые двадцать секунд скрещивать ноги.
   Кончилось это тем, что к нему подошел дежурный капитан и на  превосходном
английском объяснил, где находится туалет.
   Тем временем какая-то рослая женщина, удивительно похожая на Дик  Баткус,
вступила в схватку  с  двумя  гестаповцами.  Причем  сражалась  она  с  ними
коробкой из-под шляп и огромной кожаной сумкой.
   И тогда Сэм принял единственно правильное в создавшейся ситуации решение.
Схватив одного из налипших на старика за шею, он оттащил его в сторону.
   - Ты сумасшедший сукин сын! Вам нужен я! Ведь вас за мной  послал  К„ниг,
не так ли?
   Тридцать секунд спустя Дивероу вывели из отеля  "Кемпински"  на  соседнюю
аллею. Немного поодаль, занимая чуть ли не все  пространство  между  домами,
стоял огромный открытый  грузовик  со  свисавшим  сзади  него  брезентом.  В
кузове, от пола до самого верха, громоздились одна на другой сотни клеток, в
которых, судя по всему, пищали тысячи цыплят.
   По центру грузовика, между клетками, проходил узкий  коридор,  доходивший
до заднего окна кабины. У окна стояли две маленькие табуретки.
   - Эй, давай сюда! Это смешно! И,  черт  побери,  против  всех  санитарных
правил!
   Сопровождавшие Сэма делали все, как истинные немцы: и кивали головами,  и
улыбались, и даже  подсадили  Сэма  в  грузовик,  подтолкнув  его  затем  по
восемнадцатидюймовому проходу к табуреткам.
   И пока он пробирался вперед, его со всех сторон атаковывали острые  клювы
птиц. Полуденное солнце было совершенно не видно из-под брезента. Невыносимо
пахло куриным пометом.
   Они ехали почти час, все более удаляясь от города. Время  от  времени  их
останавливали солдаты ГДР и, пробрив документы, позволяли им  ехать  дальше,
всякий раз пуская в карман дойчмарки.
   Наконец  они  въехали  на   территорию   большого   сельскохозяйственного
комплекса. Через  небольшое  отверстие  между  клетками  и  свисавшим  сзади
брезентом можно было видеть пасшийся на лугу скот, силосные ямы и амбары.
   Когда машина остановилась,  конвойный  номер  один  улыбнулся  тевтонской
улыбкой и вывел Сэма на солнечный свет. Затем, не дав  ему  опомниться,  его
втолкнули в просторный сарай, пропахший мочой и свежим навозом, и  какими-то
закоулками провели к стойлу. Целый ряд голубых  лент  указывал  на  то,  что
здесь содержался заслуживший несколько наград бык.
   Внутри эгой клетушки, среди навозных куч, неподвижно сидел  на  скамеечке
для доения коров человек, который, как предполагал Сэм, и  должен  был  быть
Генрихом К„нигом.
   Немец, не подумав даже подняться, пристально рассматривал Дивероу. В  его
маленьких глазках, окруженных тяжелыми складками кожи, сверкали молнии.
   - Итак... - продолжая сидеть и делая знак конвою удалиться,  презрительно
произнес К„ниг.
   - Итак? - вторил Сэм, слегка запинаясь и чувствуя на своей  спине  мокрое
куриное дерьмо.
   - Вы и есть представитель чудовища,  именуемого  генералом  Хаукинзом?  -
спросил К„ниг, выговаривая букву "г" в слове "генерал" на немецкий лад.
   - Я хотел бы сразу же разъяснить вам, если, конечно, мне это  удастся,  -
проговорил Сэм, сопровождая свои слова деланным смехом, - что на самом  деле
я едва знаю этого человека! Я самый обыкновенный юрист из бостонской конторы
некоего маленького еврея по имени Пинкус, который вряд ли бы вам понравился!
Моя мать живет в Квинси, и по странному совпадению...
   - Довольно! - Громкий окрик мог  быть  услышан  далеко  от  скамеечки.  -
Достаточно того, что вы - представитель этого дьявола!
   - Что касается этого определения, то я бы мог поспорить с вами, поскольку
оно нуждается в подтверждении. И я не верю...
   - Ты шакал! Подлая гиена! Подобные тебе собаки лают громко только  тогда,
когда их вдосталь кормят мясом. Кто он,  этот  Хаукинз?  Он  что,  связан  с
Геленом?
   - С кем?
   - С Геленом!
   Дивероу вспомнил, что так звали обер-шпиона Третьего рейха, который после
войны продавал и покупал все фракции. И сразу же  подумал  о  том,  что  ему
следует как можно быстрее разуверить К„нига в этой мысли, поскольку тот  мог
протянуть ниточку от этого Гелена и к нему, к Сэму Дивероу, который  никогда
не имел с этими кругами ничего общего.
   - Конечно, нет! Полагаю, генерал Хаукинз даже не слышал этого имени.  Как
и я.
   Куриный помет таял под рубашкой Сэма, растекаясь по всей спине.
   Медленно  поднявшись  со  скамеечки,  К„ниг   заговорил   язвительно,   с
нескрываемой враждебностью:
   - Генерал вызывает у меня невольное уважение, поскольку  прислал  ко  мне
такого идиота, как вы! Давайте сюда бумаги, недоделанный!
   - Вот...
   Сэм достал из кармана копию договора о создании "Шеперд компани".
   Немец принялся внимательно изучать страницу за  страницей.  Свою  реакцию
после прочтения всех этих документов  он  выразил  в  испускании  воздуха  и
фырканье.
   - Это черт знает что! Вопиющая несправедливость! Политические  противники
окружают меня со всех сторон! И все желают только одного: чтобы я сгинул!
   В уголках рта немца появилась пена.
   - Я с вами совершенно согласен, - энергично кивнул головой Дивероу.  -  И
на вашем месте я бы швырнул все эти бумаги в огонь!
   - Так я вам и поверил! Вы все одержимы  только  одной  идеей:  подставить
меня! А то, что я сделал для того, чтобы  сохранить  мир,  чтобы  противники
находились  в  постоянном  контакте,  чтобы  благодаря  этому  между  вашими
державами были открыты и горячие, и красные, и  голубые  линии,  -  все  это
забыто. И теперь вы все шепчетесь  у  меня  за  спиной.  Вы  распространяете
небылицы о каких-то несуществующих банковских счетах и даже о моем  скромном
жилище. Вы даже не можете предположить,  что  каждая  дойчмарка,  которую  я
имею, заработана мною в поте лица своего! Когда я ушел со  сцены,  никто  из
вас не мог смириться с этим, поскольку вы потеряли возможность  пинать  меня
со всех сторон. И теперь вот вам, пожалуйста! Очередная несправедливость!
   - Я понимаю...
   - Ничего вы не понимаете! - перебил Сэма немец. - Дайте мне ручку, идиот!
   Испустив воздух, К„ниг подписал договор.

Глава 14

   Ватиканские колокола звучали во всем своем великолепии. Отразившись  эхом
на площади Святого Петра, они  поплыли  над  изваянными  Бернини  мраморными
ангелами и были слышны далеко за пределами собора, включая и укромные уголки
ватиканских садов. В одном из них,  на  скамейке  из  белого  камня,  сидел,
наблюдая за оранжевыми лучами заходящего солнца, дородный  мужчина,  о  чьем
лице, если бы кто-нибудь попытался, как можно точнее описать его, можно было
бы сказать, что оно запечатлело на себе все  семь  десятилетий  размеренной,
хотя и не всегда мирной, естественной жизни,  которой  он  жил.  Лицо  этого
человека было сытым, однако в его крестьянских чертах, несколько  сглаженных
складками кожи, не было и намека на  избалованность.  Огромные  карие  глаза
мягко смотрели на окружающий его мир. Но в них можно было обнаружить почти в
тех же пропорциях и силу, и проницательность, и решимость, и веселость.
   Человек этот был одет  в  великолепные  белые  одежды,  соответствовавшие
занимаемому им  посту.  Являлся  же  он  не  кем  иным,  как  главой  святой
апостольской католической церкви, потомком самого Петра,  епископом  Рима  и
духовным наставником четырехсот миллионов душ, рассеянных по всему свету.
   Папой Франциском I, наместником Христа на земле.
   Настоящее имя этого человека было Джиованни Бомбалини. Он родился в самом
начале века в небольшой деревушке к северу от Падуи. И  надо  заметить,  что
рождение  его  прошло  практически  незамеченным,  поскольку  его  семья  не
пользовалась  никаким  влиянием  в  своей  деревне.  Принимавшая   Джиованни
акушерка даже позабыла сообщить деревенскому чиновнику  о  результате  своих
трудов, как, впрочем, и трудов своей клиентки: по простоте душевной она была
уверена в том, что церковь сама позаботится  обо  всем,  поскольку  крещение
приносило доход. И вполне возможно, что появление Джиованни на свет  никогда
не было бы официально зарегистрировано, если бы  его  отец  не  заключил  со
своим кузеном Фрескобальди, который жил еще севернее  Падуи,  на  расстоянии
трех деревень от него,  пари  относительно  того,  что  его  второй  ребенок
обязательно будет мужского пола, и, опасаясь, как бы кузен не оспорил  пари,
сразу же поспешил к деревенским властям.
   Однако в этом же самом пари было и другое условие.  И  оно  выражалось  в
том,  что  жена  этого  самого  Фрескобальди,  которая  должна  была  родить
приблизительно в то же время,  произведет  на  свет  девочку.  Но  поскольку
случилось  обратное,  и  она  родила  мальчика,  пари   было   аннулировано.
Родившийся же мальчик, которого назвали Гвидо, согласно официальным  записям
был всего на два дня моложе своего кузена Джиованни.
   С самого раннего детства Джиованни резко отличался от других  деревенских
ребятишек. Взять хотя бы то, что он не  захотел  учить  катехизис  на  слух,
поскольку решил сначала прочитать его и только потом уже  заучить  наизусть.
Данное обстоятельство весьма расстраивало деревенского священника, поскольку
такое  решение  нарушало  общепринятый  порядок  и  к   тому   же   являлось
своеобразным вызовом его авторитету. Тем не  менее,  желание  мальчика  было
удовлетворено.
   Надо  заметить,  что  поведение  Джиованни  Бомбалини  вообще  отличалось
экстраординарностью. И хотя он никогда не  увиливал  от  полевых  работ,  он
редко уставал настолько, чтобы не провести полночи с книгами.  Причем  читал
он практически все, что только мог достать. В  возрасте  двенадцати  лет  он
впервые посетил библиотеку в Падуе. Она была меньше библиотеки в Милане и не
шла ни в какое сравнение с библиотеками Венеции и, конечно, Рима. Но те, кто
знал Джиованни, утверждали, что он прочитал все книги  сначала  в  Падуе,  а
потом в Милане и в Венеции. Именно в то время его священник  и  рекомендовал
святым отцам в Риме обратить внимание на способного парня.
   В церкви Джиованни нашел то, что искал. И поскольку он  усердно  молился,
что было несравненно легче, чем работать в поле,  хотя  занимало  ничуть  не
меньше времени, ему было разрешено читать намного больше, нежели он даже мог
представить себе.
   Когда Джиованни исполнилось двадцать два года, он  был  посвящен  в  сан.
Поговаривали, что к тому времени он обладал фантастической эрудицией  и  был
самым начитанным священником в Риме.  Но  Джиованни  не  обладал  внешностью
классического эрудита и  к  тому  же  высказывал  далеко  не  ортодоксальные
взгляды в отношении повседневной жизни.  В  литургической  истории  он  чаще
всего искал исключения и компромиссы, особенно  отмечая  то,  что  церковные
писания черпали свою силу в  существующих  противоречиях.  Причем  некоторые
считали, что делал он так злонамеренно.
   А в двадцать шесть лет Джиованни Бомбалини был уже для Ватикана настоящей
болью в голове. Со становившейся все более и более мужицкой  внешностью,  он
являл собой полнейший антипод  классического  образа  изможденного  ученого,
столь  милого  римской  церкви,  и  походил  скорее  всего  на  карикатурное
.изображение крестьянина  из  северных  районов.  Низкорослый,  приземистый,
широкий в талии, он выглядел бы куда более на своем месте в хлеву, нежели  в
мраморных  холлах  ватиканских  дворцов.  И  ни  обширнейшие   теологические
познания, ни добрый нрав, ни даже  глубокая  вера  не  могли  компенсировать
нежелательной  эволюции  его  образа  мыслей  и  огрубления   внешности.   В
результате его посылали служить  в  непрестижные  приходы  Золотого  Берега.
Сьерра-Леоне, Мальты и даже в Монте-Карло. Правда,  в  последний  пункт  его
направили по ошибке. Усталый ватиканский чиновник вместо бразильского города
Монтис-Кларус, о котором он, по всей видимости, даже и не слышал,  вписал  в
соответствующее направление  Монте-Карло.  Эта  оплошность  изменила  судьбу
Джиованни Бомбалини.
   Надо сказать, что в столице рулетки и  бивших  через  край  эмоций  новый
священник с  его  простоватой  внешностью,  выразительными  глазами,  мягким
юмором и  головой,  набитой  знаниями,  перед  которыми  отступили  бы  даже
двенадцать финансистов, собранных  вместе,  вызвал  большой  интерес.  И  на
Золотом Берегу, и в Сьерра-Леоне, и на Мальте ему  практически  нечего  было
делать, ч он в свободное от молитв и занятий с прихожанами время очень много
читал, пополняя свою и без того феноменальную копилку знаний.
   Давно  и  хорошо  известно,  что  люди,  живущие  в  постоянном   нервном
напряжении, рискующие изо дня в день, расслабляются с помощью алкоголя и как
никто другой нуждаются  в  душевном  успокоении.  И  такое  успокоение  этим
заблудшим овцам нес не кто иной, как отец Бомбалини.  К  великому  удивлению
всех этих блудных сынов, они увидели перед  собой  не  простого  священника,
налагающего епитимью, а в высшей  степени  интересного  парня,  который  мог
беседовать с ними на какую угодно тему. Этому удивительному  клирику  ничего
не стоило часами рассуждать о мировых  рынках,  исторических  прецедентах  и
давать политические прогнозы. Но больше всего  его  прихожанам  импонировало
то, что он любил поговорить о самых разных кулинарных изделиях. Сам  он  при
этом отдавал  предпочтение  простым  блюдам  и  соусам,  избегая  совершенно
неуместных ухищрений, свойственных так называемой высокой кухне.
   И уже очень скоро отец Бомбалини стал частым  посетителем  самых  крупных
отелей и лучших домов Лазурного берега. Этот эксцентричного вида, полноватый
прелат оказался превосходным рассказчиком, и, находясь рядом с  ним,  каждый
начинал вдруг чувствовать  себя  намного  лучше  перед  тем,  как  совершить
удачное путешествие к чужой жене.
   В результате всей этой деятельности  на  имя  Бомбалини  стали  поступать
значительные суммы денег,  пожертвованных  церкви.  Со  все  увеличивающейся
интенсивностью.
   Понятно, что Рим не мог больше делать вид, что не замечает Бомбалини.  Да
и ватиканские казначеи по вполне понятным причинам все чаще и чаще упоминали
его имя.
   Во время войны Бомбалини  находился  в  столицах  стран  антигитлеровской
коалиции и  в  их  действующих  армиях.  Это  объяснялось  двумя  причинами.
Во-первых,  он  весьма  твердо  заявил  своему  руководству,  что  не  может
оставаться нейтральным по отношению к замыслам  гитлеровского  командования.
Он обосновал свое заявление на шестнадцати страницах,  на  которых  приводил
исторические, теологические  и  литургические  прецеденты.  И  никто,  кроме
иезуитов, которые были на его стороне, так и не смог  до  конца  понять  его
сочинение. Риму. осталось только закрыть глаза на происходящее  и  надеяться
на лучшее. И, во-вторых, богачи всего мира, знавшие его  в  конце  тридцатых
годов по Монте-Карло, стали теперь полковниками, генералами и дипломатами. И
все они нуждались в нем. Его услуги пользовались таким повышенным спросом во
всех странах коалиции, что сам Эдгар Гувер в Вашингтоне написал на его деле:
   "В высшей степени подозрителен. Вполне возможно, что педераст".
   Послевоенные годы ознаменовались быстрым восхождением кардинала Бомбалини
по ватиканской лестнице. Правда, большинству своих  успехов  он  был  обязан
близкой дружбе с Анджело Рончалли, который являлся как ярым сторонником  его
неортодоксальных взглядов, так и большим любителем хорошего вина  и  игры  в
карты после вечерних молитв.
   Теперь, сидя на белой скамейке в одном из  ватиканских  садов,  Джиованни
Бомбалини - папа Франциск I - думал о том, что ему не  хватает  Рончалли,  с
которым они как нельзя лучше дополняли друг друга, что  было  само  по  себе
хорошо. То, что их пути к трону Святого Петра  были  во  многом  похожи,  не
переставало забавлять его и сейчас, как, несомненно, забавляло и Рончалли.
   Их продвижение по церковной иерархической лестнице  чаще  всего  являлось
следствием компромиссов, на которые вынуждены были идти ортодоксы  из  курии
для того, чтобы погасить огонь недовольства среди их паствы. Хотя,  конечно,
все понимали, что рано или поздно с компромиссами будет покончено.  Рончалли
относился  к  консерваторам  довольно  спокойно.   Он   пользовался   только
теологическими аргументами, и не очень-то искушенные социальные  реформаторы
находили, что этого вполне достаточно. Он не  осуждал  молодых  священников,
которые  хотели  жениться  и  иметь  детей,  и  подвергал  нападкам   только
гомосексуалистов. Нельзя  сказать,  чтобы  все  эти  проблемы  не  волновали
Джиованни. И он в своих рассуждениях исходил из того, что не было ни  одного
теологического закона или догмы, которые бы запрещали брак  или  продолжение
рода. Ну а  если  уж  любовь  к  себе  подобному  не  преодолела  библейской
двусмысленности, то тогда чему они все учились? Значит, все это одна суета.
   У него было много еще не оконченных дел, но доктора весьма недвусмысленно
заявили, что дни папы сочтены. И это все, что они могли сказать.  Так  и  не
определив саму  болезнь,  они  ограничились  констатацией  того  факта,  что
жизненные силы Франциска I уменьшались, приближаясь к тревожному рубежу.
   Джиованни сам требовал от врачей  только  правды,  поскольку  никогда  не
боялся смерти. Он с любовью принимал и все остальное. Вместе с  Рончалли  он
мог бы еще попахать сухую  землю  виноградников,  а  затем  затеять  игру  в
баккара. После их последней встречи за картами долг  Рончалли  ему  превысил
шестьсот миллионов лир.
   Джиованни  заявил  до