в  историю.
Вот семилетний Кристиан, с голубой лентой под кружевной рубашкой,  ведет  по
парку ослика; портрет  написан  в  1643  году.  Вот  Амелия  де  Шазалль,  в
светло-сером муаровом платье с глубоким вырезом, на плече у нее  примостился
попугай; это портрет  1679  года.  Вот  написанный  в  1776  году  групповой
портрет, на котором изображены семеро детей, в том числе две пары близнецов;
они с торжественными лицами сидят за обеденным  столом  и  едят  виноград  и
каштаны, а их низенькая, вся в кудряшках,  мама  кормит  миндалем  маленькую
обезьянку.
   "Бедняжки: всем им, кроме самого младшего, во  время  революции  отрубили
головы,  -  внезапно  услышал  Чарльз  откуда-то  свой  собственный   голос,
записанный на пленку. - Младшему же удалось переодеться  в  женское  платье,
прикинуться сбежавшей от хозяев горничной и добраться до  Женевы.  Потом  он
там каким-то образом женился на владелице богатого  наследства.  А  их  дочь
вышла замуж за Анри Нестля, одного из членов той самой  семьи,  что  владеет
крупнейшим шоколадным делом".
   Голос Чарльза приветствовал посетителей и в холле, при входе; а потом, по
мере того как посетители переходили бы из зала в зал, он  рассказал  им  всю
историю своей семьи  с  XII  века  и  до  самого  последнего  времени.  Были
заготовлены переводы  этого  рассказа  на  двенадцать  языков.  В  некоторых
комнатах звучала  негромкая  музыка,  создававшая  необходимый  фон:  вальсы
Штрауса, клавесин, мальчишеское сопрано, взвивающееся вверх под  сводами  их
семейной  часовни,  и  приглушенное,  но   оживленное   щебетание   малышей,
подслушанное в их старой детской.
   Максина надеялась, что шато удастся открыть  для  посетителей  к  первому
июля. Но, как всегда, возникли многочисленные проблемы с  рабочими,  поэтому
открыться они смогли только в середине августа.  В  день  открытия  все  они
испытывали тревожное ожидание и внутреннюю напряженность: а вдруг  никто  не
придет? К девяти утра они все уже стояли по местам  в  полной  готовности  и
нетерпеливо ждали. Но все было тихо, никто не ехал.
   На вымощенном булыжником дворе, между домом и конюшнями,  была  сооружена
карусель - очень милая, такая, какие принято  было  делать  в  XIX  веке:  с
вырезанными из дерева и раскрашенными в золотой цвет лошадками,  дельфинами,
лебедями и русалками. Дети могли бы также прокатиться на пони или в покрытой
желтым лаком парадной карете  XVIII  века,  которая  должна  была  совершать
прогулочные рейсы по ведущей к  дому.  дороге.  Почти  все,  на  что  только
хватило фантазии Максины, должно было предлагаться бесплатно  -  от  детской
карусели до дегустации шампанского. И все это должно было  обеспечить  успех
самого первого дня, вселить энтузиазм и вдохновение в штатных работников,  а
главное, вызвать  благожелательные  отзывы  журналистов,  которые  могли  бы
оказаться в числе приглашенных.
   Время шло, посетителей  не  было.  Только  в  половине  одиннадцатого  на
ведущей к шато дороге показались  три  первых  автобуса  (при  виде  которых
Чарльз сразу же взял себе  на  заметку,  что  надо  будет  укрепить  полотно
дороги).  Собравшиеся  на  ступенях  у  входа  повеселели,  приободрились  и
встретили их возгласами приветствия. Тетушка Гортензия - что было совершенно
не в ее духе - даже сорвала с  себя  ярко-красную  шляпку  и  подбросила  ее
высоко вверх. Лишь она одна знала, что благодаря  ее  закулисным  разговорам
отец Максины в самый последний момент решился поддержать начинание дочери. И
если оно потерпит провал, отец никогда не простит Гортензии ее советов.

Глава 17

   Джуди  с  самого  начала  не  составило   никакого   труда   организовать
известность шато Максины, и почти все  первые  платные  посетители  были  из
Соединенных Штатов. Максина пригласила и некоторых  своих  хорошо  известных
друзей-французов, в том числе и Ги Сен-Симона, ставшего к этому времени  уже
хорошо  известным  модельером:  так  у  американцев  должно  было  сложиться
впечатление, что они не зря платили деньги.
   - Всем им здесь явно очень нравится, -  поделился  своими  ощущениями  Ги
после первого приезда к Максиме и Чарльзу.
   - Да,  несколько  человек  уже  забронировали  себе  места  на  следующую
поездку,  -  подтвердила  довольная  Максина.  К  ее  удивлению,  она  вдруг
обнаружила, что ей доставляет удовольствие встречать  и  развлекать  гостей,
этих совершенно незнакомых ей людей. В большинстве из них  она  обнаруживала
что-нибудь интересное, а их радость и удовольствие передавались ей самой.
   Постепенно, с огромными трудностями Максина возрождала развалившийся  дом
Чарльза,  вдыхала  в  него  новую  жизнь.  Разумеется,  угодить  всем   было
невозможно. Сестрицы Чарльза относились к ее начинанию крайне критически и с
ледяной холодностью; но они и  так  постоянно  находили  повод,  чтобы  быть
чем-то недовольными. По их мнению, тот факт, что  кто-либо  из  де  Шазаллей
вынужден работать и что их семейное поместье сделали открытым  для  публики,
был проявлением вульгарности,  дурного  вкуса.  "Поделом  ему:  нечего  было
жениться на девушке из буржуазной семьи, - заявила старшая  сестра.  -  Один
бог знает, что еще она способна придумать. Может быть, организует  зоосад  в
парке или стриптиз в гостиной".
   Обе сестры  категорически  отказывались  признавать  тот  факт,  что  без
Максины и ее усилий шато уже просто физически не существовало бы и  что  без
энергии Максины и поддержки с ее  стороны  Чарльз  не  смог  бы  в  одиночку
возродить  имение,  превратить  его  в   одну   из   главных   туристических
достопримечательностей Шампани. Больше всего сестры презирали эту вульгарную
американскую сообщницу Максины, ту, что прилетала на открытие из  Нью-Йорка,
молодую особу по имени Джуди: у нее такой громкий голос,  а  за  едой  вечно
обсуждает деловые вопросы и денежные проблемы.
   Перед тем как Джуди предстояло возвращаться в Америку, в шато  из  Парижа
приехал Ги. Повар в этот вечер был выходной, поэтому в библиотеке был накрыт
холодный ужин. Беря себе ломтик  ветчины,  Джуди  вдруг  ощутила  за  спиной
атмосферу, какая обычно бывает в школе перед тем, как кто-то откроет секрет:
атмосферу заговора, ожидания чего-то, с трудом подавляемого  подхихикивания.
Может быть, для нее заготовлен какой-то сюрприз? В конце концов, ведь  мысль
о том, чтобы превратить шато в дом-музей,  принадлежала  ей...  Джуди  взяла
тарелку и села на низенькую подставку для ног,  что  стояла  возле  горящего
камина. Рядом с ней оказались вытянутые костлявые ноги тетушки Гортензии, на
которых крупно выступали сосуды: расплата за  высокие  каблуки,  на  которых
тетушка проходила всю жизнь. Было, в общем-то, не  холодно,  и  камин  можно
было бы не зажигать, но Максина любила, чтобы в их маленькой  библиотеке  он
горел постоянно.
   - Что это вы все задумали, а? Что вы  от  меня  скрываете?  -  с  нотками
подозрения в голосе спросила Джуди.
   Тетушка Гортензия с трудом подавила смех и чуть не уронила свою  тарелку.
Ги поглядел на Чарльза, который как-то странно  усмехнулся.  Сейчас  Чарльзу
было уже приятно общество Ги, хотя поначалу он относился к этому портняжке с
предубеждением: ведь тот ходил вместе с Максиной еще в детский сад  и  знал,
как и о чем она думает, гораздо лучше, чем ее муж.
   Ги утвердительно кивнул головой Чарльзу и повернулся к  Джуди.  Выражение
его лица было серьезным.
   - Мы хотели бы обсудить с тобой, Джуди, одно деловое предложение. Как  ты
смотришь, если бы мы предложили тебе открыть в Штатах собственную контору  и
заниматься нашей рекламой?
   Джуди, пораженная, застыла.
   - Это... это очень... с вашей стороны это очень щедрое и лестное для меня
предложение.
   - Совсем нет, оно просто отвечает нашим интересам, - возразил Ги.  -  Мне
нужен в Соединенных Штатах свой агент по рекламе. Мы  проработали  вместе  с
тобой в Париже много лет. И ты знаешь дело, которым я занимаюсь.
   - Кроме того, и мы будем зависеть от того, сколько американских  туристов
посетят наше шато, - добавила Максина. - Так что и нам  понадобится  кто-то,
кто мог бы организовать этот поток с американской стороны.
   - Не думайте, что мысль об этом не приходила  мне  самой  в  голову!  Но,
во-первых, я еще слишком молода. А потом,  у  меня  нет  капитала.  Ты  ведь
знаешь, Максина, что у меня  все  до  последнего  цента  уходит  на  лечение
матери. У меня совершенно нет денег.
   - Мы сейчас платим за эту работу фирмам, - сказал Чарльз. - Почему бы нам
не платить тебе? Честно говоря, я  тоже  вначале  подумал,  что  ты  слишком
молода. Но все начинают молодыми. Двадцатитрехлетняя  женщина  не  считается
молодой, если речь заходит об уходе за маленькими детьми. Так почему же  она
не может заниматься  мелким  бизнесом?  К  тому  же  необязательно  начинать
немедленно. Мы вполне можем подождать еще примерно полгода.
   Джуди повернулась к Ги:
   - Ты об этом думал тогда, в первый свой приезд в Нью-Йорк? На это намекал
тогда на Ист-Ривер?
   - Конечно. Ты помогла начать нам. Теперь мы хотим помочь тебе. - Он встал
и поднял узкий высокий бокал с шампанским. - За Джуди!
   Все присутствующие, как эхо, повторили его тост. Джуди не смогла сдержать
слезы.
   Те ограниченные средства, которые Чарльз мог выделить в своем бюджете  на
эти цели, он почти целиком решил направлять не на рекламу, но на поддержание
известности и доброго имени фирмы. Он  быстро  проникся  идеями  Джуди,  ему
начал импонировать ее прямой подход, а главное, те впечатляющие  результаты,
которых она добивалась.  Поначалу  ему  было  трудно  работать  с  женщиной,
говорящей столь  резко  и  прямолинейно:  он  привык  к  тому,  что  деловые
разговоры строятся более иносказательно  и  что  женщины  должны  на  службе
льстить мужчинам. Однако он быстро понял: для того чтобы выжить, нужны новые
идеи. Осознал он и то, что, поскольку Джуди только начинает свое собственное
дело, она станет работать на него изо всех сил. Что она и делала.
   Продвигать на рынок столь  престижный  товар,  как  шампанское,  было,  в
общем-то, не очень  трудно;  если  бы  Джуди  довелось  заниматься  одежными
щетками или повседневной обувью, ей скорее всего пришлось бы куда труднее. С
самого начала она  добивалась  того,  чтобы  три  слова  везде  и  постоянно
сопутствовали друг другу, шли бы вместе: Париж  -  Шампань  -  Максина.  Она
воспользовалась именем Максины, а не Чарльза потому, что Чарльз  терпеть  не
мог оказываться в центре внимания;  не  любил  он  и  той  известности,  что
приходит через газеты  и  рекламные  кампании.  Максина  гораздо  лучше  его
понимала все значение такой известности, а кроме  того,  ей  нравилось  быть
знаменитостью  в  той  сфере,  которой  она  занималась.  Другой   причиной,
предопределившей выбор Джуди, было то, что имя  Максины  звучало  почти  как
"Максим" - название всемирно известного  парижского  ресторана.  Как  только
Джуди сочинила звонкую триаду "Париж - Шампань - Максина", тут же последовал
немедленный обиженный протест со стороны ресторана "Максим": они утверждали,
что в общественном , сознании именно их ресторан ассоциируется с  Парижем  и
что подобное использование имени  мадам  графини  может  внести  смятение  в
общественное мнение. Джуди, однако,  вежливо,  но  твердо  заявила  о  своем
несогласии с подобной логикой и отказалась менять  сочиненный  ею  девиз;  в
глубине же души она была очень довольна.
   Максина  постепенно  обретала  все  большую  известность  как   одна   из
французских знаменитостей. Ей ничего  не  стоило,  когда  в  этом  возникала
нужда, высказать удобную для цитирования фразу,  остроумно  среагировать  на
что-либо или же удачно пошутить. Джуди строго-настрого предупредила ее,  что
ни при каких обстоятельствах нельзя публично обсуждать финансовые  проблемы,
высказываться по вопросу политики и религии, жаловаться прессе на что бы  то
ни было; и что, если где-нибудь появится какая-либо неприятная,  заполненная
колкостями статья, ее надо просто проигнорировать.
   - Да, я понимаю, что можно набрать  целые  горы  вырезок  с  благодарными
откликами в газетах, - грустно соглашалась Максина, - но, к  сожалению,  все
обращают внимание только на  что-нибудь  скандальное  или  ругательное.  Вот
почему и меня такие заметки особенно расстраивают.
   - Ну, тебе придется научиться с этим мириться, - твердо возразила  Джуди.
- В частном порядке можешь заявлять по поводу таких  статеек  что  угодно  и
оценивать их как хочешь, это не мое дело. Но никогда и ни в коем  случае  не
требуй от газет извинений.  Или  подавай  на  них  в  суд,  или  не  обращай
внимания.
   Джуди указывала Максине и на необходимость всегда  быть  отлично  одетой.
Максине это было нетрудно. Как только ей это  оказалось  по  средствам,  она
стала покупать  одежду  у  Кристиана  Диора,  хотя  на  первых  порах  могла
позволить себе делать там не больше двух  покупок  в  год.  После  посещения
салона Диора Максина совершала обычно неторопливую прогулку по улице  Фобура
Сен-Оноре, чтобы купить новую сумочку,  украшения,  обновить  запасы  белья,
Огромные запасы нижнего белья нужны были Максине по причине  сугубо  личного
порядка.
   Чарльз был любящим, снисходительным и терпеливым мужем.  После  некоторых
первоначальных трений он предоставил Максине возможность  организовывать  их
совместную жизнь так, как она считала нужным.  То,  как  она  справлялась  с
этим, было предметом его постоянной  гордости,  но  в  душе  доставляло  ему
немало и забавных минут. Время от времени он топал по  какому-нибудь  поводу
ногой,  но  это  случалось  редко.  По  большей  части  Максине  позволялось
поступать по-своему  и  выигрывать  в  спорах,  которые  иногда  между  ними
происходили. Чарльзу, однако, доставляло  удовольствие  сознавать,  что  она
выигрывает не потому, что загнала его в угол или  посадила  под  каблук,  но
только потому, что он сам решил на этот раз быть к ней снисходительным. И он
умел потом по-своему напомнить жене об этом.
   Иногда во время каких-нибудь официальных приемов Чарльз заставлял Максину
внезапно покраснеть, стушеваться или даже  забыть,  о  чем  она  только  что
говорила. Добивался он этого, всего-навсего бросив на нее один красноречивый
взгляд. Он обладал над ней  какой-то  своеобразной  властью,  и  эта  власть
доставляла ему колоссальное наслаждение.  Он  знал,  что  одним-единственным
взглядом способен вывести ее из равновесия, заставить  трепетать  ее  сердце
или сделать так, чтобы в паху у нее стало влажно. И Максина  отлично  знала,
что означает его взгляд.
   Как-то вечером, вскоре после того, как они поженились, Чарльз  вполголоса
сказал ей: "Не надевай сегодня нижнее белье на бал  к  де  Фрезанжам.  Хочу,
чтобы ты знала: если мне захочется  прикоснуться  к  тебе,  ты  должна  быть
готова. В любое время". Максина решила было, что он шутит. Но во время бала,
танцуя с ней, Чарльз вывел ее в танце из зала в темный угол террасы и быстро
запустил руку под бледно-розовые складки ее вечернего платья.
   На Максине были трусики.
   Чарльз резко сорвал их, бросил наземь и  левой  рукой  прижал  Максину  к
каменной балюстраде. Сзади они могли показаться обычной флиртующей парочкой,
однако правой рукой Чарльз сильно и резко гладил ее. Максина была в ужасе от
его, что их могут увидеть и что она может просто свалиться вниз через низкое
каменное ограждение. Она, однако, не в силах была  воспротивиться  ритмичным
движениям руки Чарльза. Он быстро расстегнул брюки, и Максина почувствовала,
как Чарльз вошел в нее, причем с такой свирепой требовательностью, какой она
никогда не знала за ним раньше. Когда все было кончено, он  нежно  поцеловал
ее в губы и сказал: "Дорогая, в некоторых вопросах  ты  должна  повиноваться
мне беспрекословно".
   После того случая он время от времени снова предупреждал  Максину,  чтобы
она не надевала нижнего белья. Обычно это случалось, когда  предстоял  выход
на какое-нибудь официальное мероприятие. В такие вечера он  обычно  отпускал
своего шофера, чем тот бывал неизменно удивлен. По пути, когда они сидели  в
машине, рука Чарльза обязательно оказывалась у Максины под юбкой, поглаживая
ее между ног: Чарльз проверял, выполнено ли его  распоряжение.  Однажды  оно
было не выполнено: Максине просто  захотелось  посмотреть,  что  произойдет.
Чарльз резко затормозил и грубо приказал ей выйти из машины. Там,  прямо  на
обочине проселочной дороги, он заставил ее  вылезти  из  трусиков,  забросил
помятый кусочек бледно-желтого шифона в  кусты,  потом  затащил  Максину  на
заднее сиденье, положил поперек своего колена и отшлепал по заднице.  Чарльз
явно не был расположен шутить в этом вопросе.
   Несколько дней спустя, вечером, после того как они поужинали дома  только
вдвоем, Чарльз взял Максину за руку  и  повел  ее  в  кабинет,  которым  они
пользовались вместе. Сейчас он был пуст и напоминал скорее удобную гостиную,
хотя в нем стояли шкафы с бумагами, пишущие  машинки,  лежали  диктофоны.  В
центре комнаты находился огромный, не менее  трех  метров  в  длину,  обитый
зеленой кожей старинный двухтумбовый стол, ящики в котором  были  сделаны  с
обеих сторон, так что за ним могли одновременно работать два человека.
   Чарльз уселся в свое вращающееся кресло.
   - Раздевайся, - мягко произнес он, - прямо  сейчас.  Хочу  посмотреть  на
тебя голую.
   - Но слуги еще не легли. Может быть, поднимемся наверх?
   - Сейчас! И здесь!
   Слегка улыбаясь,  он  следил  за  тем,  как  раздевалась  Максина,  потом
наклонился к ней и резко потянул за  аккуратно  уложенный  шиньон,  так  что
длинные светлые волосы Максины оказались спереди, рассыпавшись по ее тяжелым
грудям. Потом усадил ее верхом на колени, к себе лицом. Максина нервничала и
чувствовала себя озадаченной, опасаясь,  что  кто-нибудь  может  застать  их
врасплох. Чарльз наклонился к одной из полных, с голубыми прожилками сосудов
грудей и принялся целовать ее, страстно и самозабвенно.  Постепенно  Максина
позабыла обо всем, ее уже не волновало, где  она  и  что  делает.  Спина  ее
прогнулась,  она  далеко  отклонилась  назад,  спутанные  соломенные  волосы
касались пола. Тогда он приподнял ее снизу, под ягодицы, и стал  медленно  и
нежно надвигать ее тело на себя, постепенно входя в нее. Когда Максина  была
уже почти в оргазме, он тихонько прошептал ей на ухо:
   - А что, если слуги нас услышат?
   - Неважно, пусть, -  простонала  она,  -  только  не  останавливайся,  не
останавливайся!
   - А вдруг кто-нибудь увидит?
   - Пусть!
   В другой раз, ночью, при свете луны, снова в кабинете он  опять  заставил
ее раздеться, усадил на краешек огромного письменного  стола  и  стал  нежно
гладить ее по спине легкими,  чувствительными  и  странно  целеустремленными
касаниями. Мягко, чуть дотрагиваясь, он пробежал кончиками пальцев по нижней
части ее округлого живота, вдыхая теплый мускусный женский аромат. По-.  том
он слегка подтолкнул ее, и она, обнаженная и дрожащая, уже лежала  на  спине
на кожаном столе,  а  пряди  ее  светлых  волос  рассыпались,  закрыв  собой
диктофон. Чарльз наклонился над ней и, чуть дотрагиваясь, провел  языком  по
ее светлому телу. Максина лежала неподвижно, только дыхание  ее  становилось
все учащеннее. Тогда Чарльз содрал с себя одежду и опустился на  нее,  прямо
на крышке стола. Несколько минут спустя он, специально чтобы поддразнить ее,
остановился, приподнялся и спросил:
   - А что, если бы мадемуазель Жанин  вдруг  зашла  и  увидела,  что  здесь
происходит в нерабочее время?
   - Пусть! Чарльз, дорогой, пожалуйста, вернись в меня снова!
   - А если она узнает, что мадам графиня, вся такая правильная,  вся  такая
элегантная, теряет всякое достоинство, стоит мне только сунуть ей руку между
ног?
   Но Максина стонала от удовольствия, и ей было не до ответа.
   С течением времени  Максина  становилась  все  более  известной  по  всей
Франции,  ее  обхаживали,  цитировали,  фотогр