глаз и предохранять лоб и уши  от  обмерзания.  Он  откашлялся,  прочищая
горло, сплюнул на снег и  встал  на  стартовую  позицию.  Весь  напряженный,
собранный, в последний раз разминая шею и  плечи,  он  нетерпеливо  скользил
взад-вперед лыжами на месте, дожидаясь, пока судья-стартер  хлопнет  его  по
плечу и одновременно стукнет по ботинку, включая секундомер.
   Пошел!
   Рванувшись со старта, Пьер краем глаза отметил черную молчаливую  цепочку
болельщиков, стоявших за ограждением вдоль всей трассы. Он  устремился  вниз
по склону, затем резко повернул влево, чуть выше самых первых ворот. Еще  не
проскочив их, он уже  собрался  и  начал  приседать,  готовясь  к  следующим
воротам и прикидывая, где предстоит поворот после того, как он  их  пройдет.
Когда Пьер еще только начинал заниматься горными  лыжами,  тренер  постоянно
кричал на него:
   "Думай на  двое  ворот  вперед!"  и  "Быстрее,  быстрее,  быстрее!".  Его
приучили осторожно уходить со старта и сперва почувствовать  трассу,  а  уже
потом, когда будет набрана скорость и установится ритм, идти так быстро, как
он только способен, не теряя при этом контроля над лыжами.
   Он  резко  проскользнул  в  ворота  справа,  слегка  расставив  ноги  для
сохранения равновесия и низко присев, затем перенес всю тяжесть тела на одну
ногу и наклонился в  сторону  горы,  другая  же  нога  со  свистящим  звуком
каким-то конькобежным движением развернула его и потянула дальше вперед.
   После резкого уклона около восьмых ворот он всем телом почувствовал,  что
ритм скольжения наконец-то пойман. Внутреннее  беспокойство  уступило  место
приятному возбуждению, сердце забилось чаще и громче, напряженность ушла, и,
проскакивая одни ворота за другими, Пьер испытывал прилив уверенности в себе
и облегчения.
   Вдруг лыжи под ним сильно завибрировали и с грохотом  понесли  его  круто
под уклон к четырнадцатым воротам. Пьер  изо  всех  сил  старался  сохранить
равновесие. В течение нескольких секунд он испытывал подлинный  ужас,  когда
его вынесло на участок, где стартовавшие до него успели стереть тонкий  слой
снега и обнажился черный обледеневший грунт. Почти сразу же за этим участком
начинался третий резко уходивший вниз откос. Пьер взмахнул палками, готовясь
проскочить через очень неудобные ворота слева.  Лыжи  снова  загрохотали  по
голому льду и сильно завибрировали. На какое-то мгновение Пьеру  почудилось,
что вот сейчас он уже точно должен упасть. Он тут же перестал думать на двое
ворот вперед и полностью сосредоточился на той паре бамбуковых палок,  между
которыми  ему  предстояло  проскочить  сейчас:   холодное   и   бесстрастное
препятствие, но для него в этот момент самый опасный и грозный противник.
   Огромным напряжением воли Пьер собрал себя в  кулак:  губы  сжаты,  глаза
навыкате, мозг снова работает холодно-безошибочно, уже после следующих ворот
опять просчитывая все на два препятствия вперед. Пролетая вниз,  Пьер  почти
не обратил внимания на фигуру в голубой куртке, отползавшую к  краю  трассы:
просто не повезло кому-то из тех спортсменов, что ушли  на  дистанцию  перед
ним.
   Дальше предстоял очень крутой и неприятный разворот.  Пьер  почувствовал,
как стойка ворот больно ударила его по плечу, и сразу же - причем  почти  на
том же самом уровне -  ему  пришлось  делать  следующий,  еще  более  крутой
разворот. Мощным толчком дальней лыжи  он  послал  себя  вперед  и  вверх  и
ощутил, как все мускулы на ноге задрожали от  напряжения.  Страшная  трасса,
после нее на ногах стоять не сможешь, да и  пройти  ее  до  конца,  вряд  ли
удастся...
   Он резко рванулся влево, чтобы объехать сбитую кем-то и  не  поставленную
на место стойку, и чуть не промахнул из-за  этого  мимо  тридцать  четвертых
ворот. Пока Пьер снова концентрировал внимание и набирал скорость,  он  чуть
не влетел прямо лицом  в  очередную  стойку.  От  неожиданности  первой  его
реакцией  было  притормозить,   однако,   повинуясь   какой-то   интуитивной
решимости,  он   устремился   дальше   вперед   и   легко,   с   грацией   и
целеустремленностью прирожденного чемпиона, успешно миновал следующие десять
ворот, продолжая все время наращивать скорость.
   "О боже, еще один крутой уклон?! Попался  бы  мне  сейчас  тот  тип,  что
прокладывал эту трассу, - подумал Пьер. - Но уж этот-то  уклон  должен  быть
последним?.."
   В этот момент Пьер расслышал наконец ритмические  крики  болельщиков.  Он
знал, что те  всегда  орут  в  ритме  движения  слаломиста,  его  виражам  и
поворотам, когда он идет особенно хорошо. Не  надо  слушать,  подумал  Пьер,
нельзя ни на что отвлекаться, никак нельзя.
   И тут - о господи! - Пьер оказался перед  очередным  крутым  откосом.  Он
отчаянно, вложив все силы, махнул с него, как  с  трамплина,  и  помчался  к
финишу.
   Внезапно он ощутил прилив восторга. Неплохо, совсем неплохо.
   Когда все спортсмены закончили спуск по первой трассе, Пьер  лидировал  с
отрывом в полторы секунды. Четырнадцать участников из тридцати семи сошли  с
дистанции и выбыли из соревнования.
   Трасса второго спуска проходила по соседству с первой, и скорость на ней,
как правило, была выше, так  как  к  этому  времени  спортсмены  обычно  уже
разогревались и осваивались на склоне. Но на  этот  раз  погода  ухудшилась,
похолодало, набежали плотные облака, стало сумрачно, небо и снег все  больше
сливались, а видимость уменьшилась  до  критической  черты.  "Только  бы  не
отменили второй заезд, - молился про себя Пьер,  -  господи,  только  бы  не
отменили..."
   На этот раз, добравшись  до  финиша,  он  не  ощутил  никакого  восторга.
Ничего, кроме изматывающей усталости и беспокойства. По  его  прикидкам,  он
должен был показать в сумме неплохое время. Но так ли это на самом деле?
   Он подъехал к огромному щиту, на котором писали результаты, и стал,  стоя
спиной к трассе, дожидаться, пока  судьи  перенесут  на  щит  показанное  им
время. Максина, затаив дыхание, старалась не попасться ему на глаза. На этот
раз среди участников соревнований было особенно много  пострадавших.  Кто-то
перелетел через ворота,  не  удержав  равновесия  на  крутом  и  обледенелое
склоне. Один спортсмен налетел лицом на стойку ворот, правда отделавшись при
этом  лишь  царапинами  и  подбитым  глазом.  Третий,  не   удержавшись   на
обледенелом  участке,  врезался  в  ограждение   трассы,   сбив   нескольких
болельщиков и в трех местах сломав при этом левую ногу ниже колена. Пьер, не
дыша, стоял около щита и ждал. Он не мог втайне не обрадоваться, когда Клаус
Вернер, его ближайший  соперник,  зацепился  лыжей  за  стойку,  развернулся
вокруг нее и грациозно вылетел из соревнований, к счастью никак при этом  не
пострадав.
   И вот на верхней строчке щита появилась цифра "восемь" и время победителя
- одна минута пятьдесят  шесть  секунд.  Промчавшись  через  глубокий  снег,
Максина бросилась Пьеру на шею,  обвив  ее  руками  и  радостно  крича:  "Ты
победил, Пьер, ты победил!"
   К ее удивлению, да и к своему собственному, Пьер  поцеловал  ее  с  такой
страстью, что у Максины захватило дух.
   - Я сейчас должен поехать с командой, дорогая, -  прошептал  ей  Пьер.  -
Встретимся в "Шезе" через полчаса. - Тут на него, хохоча и хлопая по  спине,
навалились тренеры, болельщики и товарищи по команде.
   Как и условились, Максина ждала его в "Шезе".  После  пережитых  волнений
есть им обоим не хотелось, однако  обязательную  по  случаю  победы  бутылку
шампанского они все же распили. Через полчаса Пьер, который никогда до этого
практически не пил, обнял Максину за плечи и предложил:
   - А теперь пошли ко мне в комнату, ладно?
   - Прямо сейчас? - с сомнением в голосе переспросила  Максина,  которая  и
хотела, и боялась этого.
   - Прямо сейчас.
   Пока они, тяжело и неуклюже  пробираясь  по  снегу,  шли  по  улице,  все
встречные  приветствовали  Пьера  и  громко  поздравляли  его   с   победой.
Интересно, сколько он добивался  этой  победы,  подумала  Максина,  украдкой
прижимаясь к нему.
   Шале, в котором жили члены сборной  команды,  было  пусто.  Тяжело  стуча
большими лыжными ботинками по ступенькам деревянной лестницы, они  поднялись
наверх.
   В комнате,  где  жил  Пьер,  стояли  две  узкие  кровати.  Пьер  выставил
пепельницу в коридор - это было обычным сигналом товарищам - и запер дверь.
   Максине одновременно хотелось и уйти, и остаться.
   Пьер стал ее быстро раздевать, целуя всякий  раз,  когда  она  порывалась
что-то сказать. Она хотела потребовать от Пьера прекратить это, но ей  очень
хотелось и того, чтобы он продолжал. Надо ли сказать ему,  что  она  никогда
раньше не позволяла раздевать себя ниже  пояса?  Пьер  широко  и  беззаботно
улыбнулся, одной рукой привычно расстегивая крючки ее лифчика.
   - Не бойся, я это все сотни раз проделывал.
   - Сотни?! - переспросила Максина, сердясь, шокированная его ответом, но и
одновременно испытывая какое-то непонятное ей облегчение.
   - Ну достаточно много.
   Они немного поборолись, когда Пьер начал снимать с нее  лыжные  брюки,  а
Максина, лихорадочно вцепившись в них руками, прижала  их  к  себе,  и  Пьер
отпустил ее и начал раздеваться сам.  Когда  он  расстегнул  брюки,  Максина
плотно зажмурила глаза. Потом открыла их, прыгнула на кровать и, как страус,
спрятала голову под покрывало.
   - Пьер! Ведь на улице же совсем светло! Я стесняюсь! Нас могут увидеть!
   - Мы на третьем этаже! - захохотал Пьер,  но  все  же  послушно  задернул
кружевные занавески.
   В следующее мгновение он уже оказался рядом с ней на кровати,  совершенно
голый, мягкими движениями отвел ее руки от  лица  и  весьма  целеустремленно
стал целовать ее  обнаженные  груди.  Максина  ощутила  приятное  и  сильное
возбуждение. Разрываясь  между  смущением  и  охватившей  ее  страстью,  она
непроизвольно повернулась к Пьеру и  прижалась  лицом  к  его  груди,  чтобы
ничего не видеть. Вдруг все ее тело снова напряглось. Теперь  она  полностью
ощутила его мускулистое обнаженное тело, почувствовала силу и, кажется, даже
запах его желания. И еще кое-чего. Она постаралась незаметно отвести руку  в
сторону, но Пьер крепко взял ее за руку  и  потянул  куда-то  вниз.  Максина
резко отдернула ее. Медленно, но настойчиво Пьер снова потянул ее руку  вниз
и прижал к себе. Максина решила притвориться, будто это вовсе  не  ее  рука.
Она страшно боялась, что сделает что-нибудь не так и причинит ему боль. Куда
можно пошевелить эту штуку - вперед, вбок? А может быть, надо ее  повертеть?
А может ли она отвалиться?
   Кто-то громко постучал в дверь:
   - Месье Бурсель! Фотографы пришли, ждут внизу.
   Они оба застыли. Пьер выругался и с сердитым видом сел на кровати.
   - Скажите им... Скажите им, что я сплю. Вымотался. Пусть потом приходят.
   За дверью помолчали, потом послышались удаляющиеся шаги по коридору.
   Пьер снова вернулся к тому, чем занимался несколько минут назад.  Максина
несказанно удивилась, увидев, какой эффект  имеют  ее  легкие  поглаживающие
движения. Она лишь слегка касается этой штуки - и  крепкий  парень,  лежащий
рядом с ней под теплым одеялом,  такой  сильный  и  бесстрашный,  становится
вдруг совершенно беспомощным.
   - Давай снимем эти брюки, - пробормотал Пьер, и из-под одеяла по  комнате
полетели последние детали одежды Максины.
   Она рискнула взглянуть вниз и снова застыла. Какой огромный!  Но  это  же
невозможно, он ее просто разорвет на части!
   - Не надо, я боюсь, хватит, - запротестовала  она,  останавливаясь.  Пьер
застонал и тоже остановился.
   - Верно. Ты еще маленькая, - неохотно  проговорил  он.  При  этих  словах
Максина разозлилась и снова ухватилась за него.
   - Я не хочу  делать  тебе  больно,  -  пробормотал  Пьер,  тем  не  менее
забираясь на нее сверху.
   Но оказалось почти совсем не больно, эта штука легко и вся целиком  вошла
внутрь, и вскоре они уже двигались в такт друг другу.
   - Я правильно все делаю? - шепотом спросила Максина, не зная,  верный  ли
она выбрала ритм. Все это было чем-то похоже на самбу,  только  танцуемую  в
горизонтальном положении, подумала Максина, гадая, следует ли  ей  двигаться
вместе с ним или же во встречном направлении.
   - Не думай об этом. Вообще ни о чем не думай, - прошептал Пьер ей на ухо.
Максина лежала и чувствовала, как по всему ее телу расходятся, заполняют его
волны тепла. Потом она ощутила во  всем  теле  какую-то  непривычную  дрожь,
нарастающий трепет и вдруг инстинктивно начала отвечать на движения Пьера.
   Внезапно его движения  стали  более  резкими  и  сильными.  Он  прогнулся
кверху, издал приглушенный стон, как бы от боли, и упал на Максину.  Вначале
ей показалось, что Пьеру стало плохо; но через пару минут он  проурчал,  как
урчат сытые и довольные щенята, и заснул.
   Кажется, все прошло хорошо. Или ей это только кажется? Максина испытывала
облегчение от того, что все уже кончилось, что она перешла через этот  рубеж
и стала теперь настоящей женщиной. Но в ней  теснились  и  другие,  странные
ощущения. Она чувствовала себя страшно уставшей, но спать  ей  абсолютно  не
хотелось. Мешала какая-то напряженность, и было просто неудобно лежать. Рука
Пьера оказалась у нее под спиной, а  поворачиваться  она  не  хотела,  боясь
разбудить его. Очень медленно и осторожно она сползла немного ниже, так, что
теперь рука Пьера оказалась у нее под шеей, а сама она спряталась под одеяло
и лежала там, закрыв глаза и чувствуя себя совершенно одинокой.  Ей  страшно
хотелось заплакать.
   И вот это - все?! Все, о чем они  так  много  говорили  в  темноте  после
отбоя, о чем мечтали, на что намекалось в сотнях романов и журналов?!  Сырая
смятая простыня с пятном крови, непривычный запах потных тел и еще  какой-то
кислый запах, что-то мокрое и липкое, что стекало сейчас тонкими струйками у
нее по бедрам.
   Единственное, чего  ей  сейчас  хотелось,  так  это  вымыться  и  лечь  в
собственную постель в собственной комнате и чтобы в  окно,  через  кружевные
занавески, светило бы Солнце. Больше  всего  на  свете  ей  хотелось  сейчас
принять ванну.
   Наверное, она сделала что-то не так... Или же он не сделал  чего-то,  что
должен был сделать.
   - Когда тренируешься, это одно.  А  когда  тренировки  кончились,  совсем
другое дело, - сонно пробормотал Пьер, поднимая голову и глядя на Максину. -
Максина, у  тебя  удивительно  красивые  груди,  -  проговорил  он  и  снова
схватился за них с прежней целеустремленностью.
   Вскоре настроение у Максины улучшилось, она ожила, а потом по телу  пошли
волны радостного возбуждения. Тело непроизвольно, без какого-либо усилия  со
стороны Максины и даже помимо ее воли и желания задвигалось в нужном  ритме,
и она почувствовала, как вся словно растворяется в Пьере; а может быть,  это
он растворялся в ней?! Она обняла его руками, притянула к себе за сильные  и
твердые ягодицы.  "Не  останавливайся,  не  останавливайся,  пожалуйста,  не
останавливайся!" - лихорадочно шептала она. Вначале она полностью  сохраняла
самообладание, лежа неподвижно и собранно, как застывший водопад;  потом  ее
тело выгнулось, выгнулось снова  и  снова,  и  она  ощутила  необыкновенное,
удивительное и поразительное удовольствие, точь-в-точь такое, о  котором  ей
говорили. Нет, не такое - куда лучше.
   В дверь уже не стучали, а колотили изо всех сил.  Максина  резко  открыла
глаза, почувствовала рядом с собой теплое обнаженное тело и вскочила.
   - Макси! Макси!  -  Голос  Пэйган  звучал  крайне  обеспокоенно.  Максина
выбралась из кровати, на ощупь пробралась по незнакомой,  освещенной  лунным
светом комнате к двери и осторожно открыла ее,  стараясь  не  показать,  что
сама стоит вся голая.
   За дверью действительно оказалась Пэйган в своем  зеленом,  не  по  росту
большом для нее твидовом пальто.
   - Ты знаешь, сколько ,  -  завопила
Пэйган и запустила в Кейт истрепанной тетрадью. - Вы .мне обе уже надоели до
чертиков. Кейт вечно только ругает меня,  а  Максина  никогда  не  выполняет
своих обещаний.
   - Я всегда выполняю свои обещания, дубина.
   - Ты обещала одолжить мне десять франков.
   - Дерьмо, а почему бы тебе не  попросить  эти  десять  франков  у  своего
богатенького принца? Ему легче на них разориться, чем мне.
   - Только потому, что ты тратишь все деньги на диету.  Хочешь  похудеть  и
быть тощенькой для своего кретина-лыжника, которого, кстати, лыжи интересуют
куда больше, чем ты! - Пэйган набросилась на Максину и принялась  тузить  ее
кулаками.
   - Ах ты дерьмо, дубина стоеросовая! На передок слаба, подстилка!
   - Хватит обзываться, да еще такими словами! - прикрикнула на них Кейт.  -
Сестра-хозяйка и так  считает  всю  школу  сборищем  лесбиянок.  Перестаньте
ссориться, пожалуйста! Слушать не могу!  Пэйган  не  хотела  сказать  ничего
плохого о Пьере. Конечно же, он тебя любит, правда.
   - Разумеется, любит.  Уж  я-то  это  знаю.  Потому  что  убедилась,  -  с
гордостью произнесла Максина, накручивая  волосы  на  бигуди,  сделанные  из
свернутых в трубочку кусочков туалетной бумаги. - Особенно из-за  того,  что
чувствуешь потом: вначале как будто все вокруг озаряется золотым салютом,  а
потом его огни медленно-медленно гаснут.
   Девочки помолчали, потом Кейт застенчиво проговорила:
   - Для меня то, что бывает потом, самая  неприятная  часть.  Я  становлюсь
какой-то нервной, мне хочется плакать, и я чувствую себя  такой  далекой  от
Франсуа.
   - О боже! А я, наоборот, чувствую себя гораздо ближе к Пьеру.  -  Максина
задумчиво  посмотрела  на  щетку  для  волос  и  решилась   высказать   свое
предположение:
   - Может быть, ты просто чего-то не доделываешь? Первый раз с  Пьером  мне
не понравилось, но я не хотела его расстраивать  и  поэтому  ничего  ему  не
сказала. Я просто хотела, чтобы он был со мной, больше я в первый раз ничего
не чувствовала.
   - Именно это я испытываю с Франсуа, - пожаловалась Кейт.  -  Я  занимаюсь
этим дольше тебя, Максина, но единственное, что я чувствую  в  самом  конце,
это глубокое спокойствие. По-настоящему возбужденной, страстной, желающей  я
себя чувствую только в самом начале. Даже еще до  того,  как  мы  начнем.  А
потом только одно разочарование. Я хочу сказать: ты несколько  часов  подряд
прижимаешься к кому-нибудь во время танцев, чувствуешь  его  тело,  ощущаешь
его запах, движешься в такт музыке вместе с ним, вжавшись друг в друга, чуть
не падаешь в обморок при каждом его движении и, наконец, позволяешь ему все,
потому что знаешь, что будет еще лучше. Потом он вставляет в тебя эту штуку,
и сразу все куда-то исчезает. Он на седьмом небе от счастья и  удовольствия,
я же вдруг начинаю смотреть на нас как бы с  потолка,  и  это  замечательное
ощущение, что у тебя вот-вот подкосятся колени, враз пропадает.  Мне  просто
хочется ударить его и заплакать.
   Максина, удивленная и озадаченная, посоветовала:
   - А ты попробуй совсем расслабиться, Кейт. Не думай о том, что ты  должна
делать, а делай то, что тебе хочется. Я после  этого  всегда  чувствую  себя
замечательно.
   - Наверное, это потому, что ты француженка, - мрачно ответила Кейт.
   - Чепуха, - возразила Пэйган.  -  Возможно,  Франсуа  просто  не  хватает
опыта. А может быть, ему даже не  говорили,  что  он  должен  делать.  Когда
Абдулле было шестнадцать лет, его отправили к специальному  доктору  учиться
любви.  На  целых  три  недели!  Представляете?!  Мне  было   неудобно   его
спрашивать, сдавал ли он под конец какие-нибудь зачеты или экзамены.
   В комнате повисла абсолютная вежливая и заинтересованная  тишина.  Пэйган
тут же добавила:
   - Не думайте, мы с ним ничего такого не делали, и вообще я вам больше  ни
слова не скажу.
   - Если ты ничего больше не скажешь, то почему мы должны тебе верить,  что
все  это  правда,  а  не  подновленная  версия  старых  арабских   баек?   -
требовательно спросила Кейт.  -  Мы  рассказываем  о  себе,  делимся  своими
секретами, чтобы в результате  все  мы  знали  больше  о  сек