ила  того,  кому  следует  присудить  "Премию-2000".  Им
должен был стать, по ее мнению, молодой  еврейский  скульптор  Саул  Абрахам
Якоб, глубоко политизированный в своем творчестве и тяготевший к "голубым" в
личной жизни. Его огромные фаллические скульптурные  группы  наделали  много
шума. Спокойное и  бестактное  категоричное  заключение  мисс  Элдердайл  не
вызвало у ее коллег ничего, кроме раздражения.
   Британский судья - ортодоксальный еврей - немедленно бросился  спорить  с
ней. Редактор "Глобал ревю" с дородным византийским лицом  и  медленной,  но
гладкой речью был решительно  настроен  против  нашумевшего  Якоба,  который
вызвал целую бурю антисемитских выступлений в прессе.
   В спор вступил  испанский  судья.  Это  был  влиятельный  и  просвещенный
мужчина, располагавший огромной коллекцией современной скульптуры, смуглый и
сверхупитанный. Выходец из бедной деревни в Андалусии,  он  спорил  с  такой
задиристой  агрессивностью,   что   неизменно   добивался   противоположного
результата. Сейчас он защищал Саула Абрахама Якоба.
   Его прервал энергичный француз. Красноречивый  и  никогда  не  упускающий
случая проявиться, он всегда подхватывал  все  самое  скандальное.  Но  Саул
Абрахам Якоб, будучи гостем на его приемах, вел себя  крайне  непочтительно.
Непростительная ошибка.
   Когда обсуждение превратилось в шумную перебранку, наиболее  убедительное
предложение по мирному урегулированию вопроса поступило от японского  судьи.
Необычно высокого для японца роста, в  темно-сером  костюме,  он  производил
впечатление в высшей степени авторитетного  человека  и,  будучи  директором
знаменитого  Токийского  музея  изобразительного  и  прикладного   искусств,
отличался необыкновенным чутьем, хитростью и упорством. Он был известен тем,
что неизменно добивался своих целей, вначале тщательно маскируя их, а  затем
пуская в ход свой гибкий ум и умение убеждать.
   Безуспешную попытку восстановить мир предпринял также кряжистый  немец  -
управляющий    художественным     фондом     Дитрих,     учрежденным     его
дедом-промышленником на доходы от огромных сталелитейных заводов Рура.  Внук
был блестящим искусствоведом, но, к несчастью,  отличался  застенчивостью  и
немногословностью, поэтому его усилия повлиять на спор оказались тщетными.
   Судьи перешли на  крик.  Припоминались  старые  обиды  и  ссоры.  Наконец
председатель, которому все это изрядно надоело, к  тому  же  хотелось  есть,
объявил о вынесении на голосование "Премии-2000", за которым сразу же должен
был последовать перерыв на обед. Голосование  было  тайным,  и,  пока  судьи
писали имена своих избранников на полосках бумаги, в зале стояла тишина.
   Президент по понятным причинам  проголосовал  за  итальянскую  художницу,
работавшую  в  мистической  манере  и   изображавшую   на   своих   полотнах
всевозможные реторты и пентаграммы алхимиков и прочие эзотерические символы.
   Британец и француз проголосовали  за  индийца,  рисовавшего  маленькие  и
холодные сюжеты из потустороннего  мира.  Японец  отдал  свой  голос  самому
молодому участнику - скульптору из Швеции,  который  с  большой  выдумкой  и
вкусом использовал в своих работах дерево и другие природные материалы.
   Немец, испанец и американка дружно проголосовали за Саула Абрахама Якоба.
Гул возмущения,  последовавший  сразу  за  объявлением  результатов  первого
голосования, продолжался в течение всего обеда.
   Ко второму раунду голосования все  понимали,  что  им  следует  пойти  на
компромисс, иначе они никогда не смогут принять  окончательное  решение.  Но
никто не был настроен сотрудничать с коллегами.
   - Этот мужчина-фаллос наверняка попадет  на  страницы  крупных  газет,  -
утверждал француз, - и использует предоставленную нами возможность для своих
политических протестов по поводу недостаточного финансирования  исследований
в области СПИДа.
   - А что в  этом  плохого?  -  спрашивала  американка,  которая  и  дальше
собиралась голосовать так, как подсказывала ей совесть:  за  Саула  Абрахама
Якоба.
   Председатель жюри  знал,  что  откровенно  порнографический  выбор  может
скомпрометировать бьеннале. Более  того,  призы  должна  была  вручать  жена
премьер-министра, которая вполне может отказаться фотографироваться рядом  с
нагромождением  фаллосов.  Он  решил  про  себя,  что  после  того,  как  он
продемонстрировал   свои   патриотические   настроения,   проголосовав    за
соотечественника, который все равно не победит, он может теперь отдать  свой
голос  за  представительницу  Англии  Плам  Рассел,  чьи  работы  не   столь
сексуальны, как у Якоба, к тому же она довольно мила и фотогенична.
   Японец терял лицо в случае победы американца. В его музее не  было  работ
Саула Абрахама Якоба, а вот одну картину Плам Рассел и две  неплохие  работы
итальянской художницы они все же приобрели в прошлом году.  Не  видя  больше
смысла  в  том,  чтобы  и  дальше  голосовать   за   шведа,   японец   решил
присоединиться к председателю и отдать свой голос  за  итальянку.  Ему  было
невдомек, что председатель решил голосовать дальше за Плам Рассел.
   Над столом все еще летали оскорбления, когда президент объявил о втором и
решающем голосовании.
   Не проявивший патриотизма в прошлый раз, британский  судья  теперь  отдал
свой голос за соотечественницу - Плам Рассел.
   Немец тихо напомнил всем, что бьеннале  этого  года  посвящен  женщине  в
живописи. Никто не обратил на это никакого  внимания.  Тогда,  припомнив  ее
превосходное чувство цвета, он решил в конце концов проголосовать  за  Плам,
зная, что точно так же поступит его коллега из Англии.
   Француз с испанцем упорствовали в своем  первоначальном  выборе:  француз
был за индийца, испанец - за Саула Абрахама Якоба.
   При окончательном голосовании Плам получила три голоса, Саул Абрахам Якоб
- два, индийский абстракционист и итальянка - по одному.
   Нет ничего необычного в том, что фаворит после первого круга  оказывается
вышибленным во втором. И вот, несмотря  на  возмущенный  вопль  французского
судьи:  "Почему  опять  англичане?",  вскоре  после  полуночи  было   решено
присудить  "Премию-2000"  Венецианского  бьеннале   1992   года   английской
участнице Плам Рассел.

***

   Плам проснулась оттого, что ее тряс Бриз. Голос  у  него  был  хриплый  и
дрожащий:
   - Ты победила'. - Он сам этого никак не ожидал. Это было все  равно,  что
выиграть в лотерею. Вы, естественно, не станете участвовать в  ней,  если  у
вас не будет шансов выиграть, но в глубине души, как бы вы ни надеялись,  вы
знаете: шансы столь невелики, что выигрыш практически невозможен. И  тем  не
менее...
   - Что? - Плам с трудом приходила в себя после глубокого  сна,  не  совсем
понимая, где она находится и почему Бриз так сильно трясет ее за плечо.
   - Дорогая, ты победила'.
   Плам рывком села в кровати. Она в Венеции, сейчас раннее субботнее  утро,
и она только что стала победительницей бьеннале... Нет, Бриз не стал бы  так
шутить. Она бы убила его за это... .Бриз видел растерянность в ее взгляде  и
затряс головой.
   - Нет! Это не шутка! - Он нежно поцеловал ее  в  кончик  носа.  -  Я  так
горжусь тобой, дорогая!
   - Откуда ты знаешь?
   - Об этом знают все. А через час новость станет  известна  журналистам  и
фоторепортерам, так что приготовься к их атакам. Официально о  твоей  победе
объявят сегодня вечером.
   Плам не слышала в себе ни радостных трелей колокольчиков, которые, как ей
казалось, должны были зазвучать в душе, ни  лихорадочного  подъема,  который
должен быть ответом на это известие. Она  была  просто  удивлена,  и  у  нее
кружилась голова. И тут же она почувствовала тошноту и бросилась в ванную.
   Закутавшись в пеньюар с оборками до пола, она вернулась и сказала:
   - Все в порядке. Бриз. Я просто не могла поверить. Все оказалось  слишком
неожиданным. - Она улыбалась, но никак не могла унять  дрожь  и  чувствовала
себя обессилевшей и постаревшей лет на сто.
   - Тебе станет лучше, если ты немного поешь. - Бриз  посмотрел  на  нее  с
нежной гордостью и показал на роскошно сервированный столик  с  завтраком  у
окна, в центре которого стояло серебряное ведерко с шампанским.
   Плам  съела  несколько  поджаренных  тостов  и  выпила  немного   молока,
прислушиваясь к пению птиц за окном. В душе у нее тоже поднималось радостное
ликование. Она чувствовала  себя  такой  же  невесомой,  как  эти  птицы,  и
способной взмыть в  воздух  и  парить  вместе  с  ними  над  Венецией  с  ее
островами, розовыми дворцами и висячими мостиками...
   - Внимательно следи за тем, что говоришь прессе, -  предупредил  Бриз,  -
помни, что твои слова разойдутся по всему миру. Определись  сейчас,  что  ты
хочешь сказать, и не давай увести себя в сторону. И не  говори  ни  о  какой
политике, особенно с итальянской прессой. Я, конечно,  буду  записывать  все
сказанное тобой, но они обязательно что-нибудь придумают.
   - Я собираюсь поблагодарить мою маму за то, что  она  дала  мне  шанс,  и
тебя, конечно...
   - Нет, обо мне лучше не вспоминать. Нам не нужна история Свенгали. К тому
же это сделает более весомой твою благодарность матери.
   - Бриз...
   - Да?
   - Почему я стала победительницей? Расскажи мне правду.
   - Я не знаю, честное слово, - признался Бриз. - Потом я выясню. А  сейчас
тебе надо просто свыкнуться с мыслью, что ты победила. - Он  отодвинул  свой
стул и, имитируя судью на ринге, поднял вверх руку Плам. - Дамы  и  господа,
представляю вам лауреата "Премии-2000"..
   Плам вывернулась и, пораженная, уставилась на него.
   - Бриз, разве мне присудили не "Золотого льва"? Бриз рассмеялся.
   - Нет, дорогая, "Премию".
   - Но ведь ее дают художникам до тридцати пяти лет!
   - Совершенно верно.
   - Но мне тридцать семь!
   Они молча уставились друг на друга.
   - О боже! - вырвалось у Бриза. Он тяжело опустился на стул и, швырнув  на
стол скомканную салфетку, смотрел в бескрайнее синее небо за  окном.  -  Как
это случилось? Почему они не обратили внимания  на  возраст?  Почему  я  сам
упустил это, черт побери?
   - Мне было тридцать пять, когда меня выдвинули для участия,  -  задумчиво
проговорила Плам, начиная постепенно понимать, что произошло. - Но это  было
больше года  тому  назад,  в  начале  мая  91-го,  как  раз  накануне  моего
тридцатишестилетия.
   - А тридцать семь тебе исполнилось две недели назад, двадцать  четвертого
мая. Черт!
   Плам видела, что Бриз напряженно пытается сообразить, как ей сохранить за
собой приз.
   - Бесполезно, Бриз. Это главное условие. Они дисквалифицируют  меня,  как
только узнают! В глазах у Бриза мелькнула решимость - Но пока они  не  знают
этого!
   Плам быстро поняла, что он имеет в виду, и затрясла головой:
   - Нет!
   - А почему  нет?  Мы  не  будем  ничего  скрывать.  Мы  просто  не  будем
акцентировать на этом внимание, хорошо? А потом ты станешь  известной  всему
миру, и, может быть, даже твоя слава увеличится, когда они  дисквалифицируют
тебя.
   - Нет! Мало того, что это нечестно, но я  просто  не  смогу  скрыть  это.
Каждый увидит по моему лицу, что тут что-то не так.
   - Это не играет роли, когда никто не знает, что именно  не  так.  -  Бриз
поймал ее руку. - Плам.., если я для тебя хоть что-то значил.., если ты хоть
в чем-то чувствуешь себя обязанной мне.., прошу тебя, послушай меня.
   - Нет!
   - Я не прошу тебя лгать, я только прошу  подождать  объявлять  правду,  -
уговаривал Бриз. - И ты, безусловно, имеешь на это право, ведь  я  правильно
указал твою дату рождения в анкете. Они просто не  удосужились  заглянуть  в
нее. Да это и неудивительно, ты выглядишь значительно моложе своих лет.
   - Тупые идиоты!
   - Итак, давай сделаем ставку на это и хоть что-то извлечем из сложившейся
неразберихи.
   Она заколебалась. Ей приходилось думать  не  только  о  себе.  Премия  во
многом была заработана Бризом, который стремился к ней  долгие  десять  лет.
Она  понимала,  что  с  точки  зрения  бизнесмена  от  искусства  для  линии
поведения, предложенной Бризом, были все основания.
   - Бриз, я  сейчас  не  способна  здраво  мыслить.  Мне  и  в  самом  деле
нездоровится.

Глава 26

Суббота, 6 июня 1992 года

   Воздух все еще хранил утреннюю прохладу, когда Плам  в  белых  джинсах  и
шелковой майке цвета манго подошла к обветшавшему палаццо, где  остановилась
Дженни. На тротуаре перед домом в уличном кафе  под  бледно-розовым  навесом
люди лениво пережевывали свой завтрак или пили из маленьких чашечек  крепкий
черный кофе, прежде чем отправиться на службу. Темно-красная  краска  вокруг
сводчатых  окон  дома  отслаивалась  и  висела  лохмотьями,  обрамлявшие  их
украшения  из  мрамора  растрескались,  а  чугунные  балкончики  под   ними,
казалось, вот-вот сорвутся.
   Солнечный свет проникал в некогда красивый овальный  холл  через  немытые
цветные витражи на  крыше  и  окрашивал  в  янтарно-красные  оттенки  крутую
мраморную лестницу, по которой Плам тащилась на пятый этаж, где жила Дженни.
   Восторженные телеграммы с поздравлениями пришли в "Киприани" от  Макса  и
Тоби, которых Бриз тайно известил по телефону еще до того, как сообщил самой
Плам о ее победе. Но победила ли она? Она безуспешно пыталась дозвониться до
Поля, чтобы обсудить свои терзания. Верно ли рассудил Бриз? Что  делать  ей?
Честно и незамедлительно проинформировать Британский совет о том, что она по
возрасту не имеет права на премию, которую только что завоевала? Или  же  ее
раздумья о том, что из-за какой-то технической  мелочи  лишить  себя  такого
престижного приза,  есть  не  что  иное,  как  проявление  инфантильности  и
неспособности, по словам Бриза, видеть мир таким, какой он есть?
   Допустим, она согласилась с Бризом.  Допустим,  что  не  сделала  никаких
заявлений. Но что, если кто-то обнаружит, что ей больше положенных  тридцати
пяти? И растрезвонит раньше, чем об этом объявит Бриз? Тогда она проигрывает
по всем статьям: изведется от угрызений совести и будет публично  заклеймена
как обманщица.
   Едва переводя дыхание, она постучала в дверь Дженни. На Дженни была  лишь
черная атласная рубашка. Длинные мокрые волосы падали ей на голые  плечи,  в
руках она держала расческу.
   - Пыталась дозвониться, но не смогла, - отдуваясь, объяснила Плам.
   - Телефон не работает. Как и мой фен... А, ладно, мы проделали весь  этот
путь сюда не из-за исправной электросети. Входи, дорогая.
   Плам остановилась в дверях. Комната, некогда великолепная,  зияла  голыми
стенами. Под потолком на стенах одиноко тянулся орнамент из ивовых  листьев.
Большое окно напротив двери было распахнуто, и  с  улицы  доносился  веселый
гомон здешнего кафе.
   Справа, рядом с давно бездействовавшим камином,  громоздился  старомодный
комод. Под  большим  зеркалом  в  вычурной  раме  стоял  столик,  заваленный
косметикой, бигуди и прочими принадлежностями для ухода за волосами.
   Дженни подошла к зеркалу и поднесла к голове расческу.
   - Собираюсь сделать пробор посередине. Как  ты  думаешь,  мне  пойдет?  -
Занятая собой, она уставилась в зеркало.
   Слева от Плам стояла черная  кровать  с  вычурным  изголовьем.  Она  была
неприбрана, прямо на простынях лежал открытый  альбом.  Дженни,  несомненно,
продолжала следовать наказу  профессора  Дэвиса,  требовавшего  каждый  день
делать по наброску, жертвуя даже завтраком.
   Поскольку сесть было не на что, Плам  примостилась  на  краешке  кровати,
положила руки на спинку и молча смотрела на Дженни.
   Дженни пробормотала:
   - Если хочешь, можем спуститься вниз и выпить по чашечке  кофе,  когда  у
меня высохнут волосы... Эй, а почему ты так рано, Плам?
   - Я получила "Премию-2000", - неуверенно проговорила  Плам  и  увидела  в
зеркале, как исказилось  лицо  ее  подруги.  За  растерянностью  последовало
оцепенение, а затем гнев. Дженни медленно опустила руки. Мокрые пряди желтых
волос упали ей на лицо, ставшее бледно-желтым, как церковная свеча.
   - Этого не может быть, - с трудом выдавила Дженни.  Плам  была  ошарашена
такой реакцией.
   - Что случилось? Ты не  рада  моей  победе?  У  Дженни  вырвался  нервный
смешок.
   - Конечно, рада... Какая  приятная  неожиданность...  Поздравляю.  -  Она
повернулась к Плам. - Я ужасно рада за тебя.
   Дженни быстро отвернулась к зеркалу и схватила расческу, не сознавая, что
Плам видит в зеркале ее бледное лицо, перекошенное гримасой страдания.
   Плам с удивлением уставилась на подругу.
   - Дженни, тебе нездоровится?
   - Немного устала, вот и  все.  -  Дженни  принялась  яростно  расчесывать
мокрые волосы.
   - Но тут есть одна загвоздка. Вот послушай. - Плам откинулась на постели,
сцепив руки за головой. От ее движения альбом сдвинулся с места  и  упал  на
пол. - И что же мне делать, как ты думаешь?
   Закончив свой рассказ, Плам устало приподнялась и, дотянувшись, подняла с
пола альбом. Подогнув под себя ногу, она  рассеянно  листала  его  страницы,
едва замечая сделанные в нем наброски: какие-то  люди  в  гондолах,  кошачья
голова, изображение хозяйки дома, затем шли чистые страницы и лишь на  самой
последней присутствовал тщательно выполненный карандашный рисунок. Маленькая
ящерица показалась ей  знакомой,  но,  занятая  собственной  проблемой,  она
пропустила это мимо сознания.
   - Так  как  бы  ты  поступила  на  моем  месте,  Дженни?  Призналась  или
промолчала бы? Я не хочу молчать,  а  Бриз  считает,  что  это  единственное
правильное решение.
   Сдавленным голосом Дженни произнесла:
   - Поступай так, как считаешь  нужным.  -  Она  потрясла  головой,  словно
прогоняя сон, сделала глубокий вдох и продолжила своим обычным тоном:
   - Лично я не смогла бы спать по ночам, если бы что-то  подобное  было  на
моей совести.
   Она посмотрела на свое отражение в  зеркале,  затем  перевела  взгляд  на
видневшуюся в нем Плам с раскрытым альбомом на коленях.
   Расческа выпала из ее рук.
   - Оставь в покое альбом. - взвизгнула она. Плам удивленно подняла  глаза.
Дженни резко обернулась и завопила:
   - Ты не имеешь права приходить сюда и шпионить за мной!
   И Плам в тот  же  момент  вспомнила,  где  она  видела  эту  ящерицу:  на
голландских натюрмортах Сюзанны и Синтии. У нее перехватило дыхание.
   - Так это ты подделываешь  картины!  Дженни  подскочила  к  ней,  вырвала
альбом, метнулась к тяжелому комоду у двери и засунула его в верхний ящик.
   - А теперь убирайся отсюда, стерва! Вон!
   Плам оцепенела от неожиданности и во все глаза  смотрела,  как  у  Дженни
наливается кровью лицо, а в глазах загораются угрожающие огоньки.
   Дженни бросилась к ней.
   - Убирайся и не суй свой нос куда не следует! Пошла вон! Плам  ухватилась
за чугунную спинку кровати в то время,  как  Дженни  пыталась  оторвать  ее,
прилагая всю свою недюжинную силу.
   В бешенстве Дженни трясла ее за плечи. Кровать скрипела и  раскачивалась.
Плам втянула голову в плечи и умоляла:
   - Дженни, пусти! - Повернув голову, она заглянула в злые желтые глаза.  -
Что с тобой, Дженни? Ты же одна из моих самых близких подруг...
   - С каких это пор? - истерически  взвизгнула  Дженни.  Подлинные  чувства
выплеснулись в монологе, который  вобрал  в  себя  двадцать  лет  скрываемой
злобы, затаенной ненависти и терзающей зависти:
   - Тебе не надо было все время сидеть на диете,  Плам...  Ты  всегда  была
хорошенькой... Все мужики бегали за тобой... О тебе писали газеты, а обо мне
нет... Все это ты получала, лежа на спине... А теперь  твоя  слава  стала  у
меня поперек горла.
   Выговорившись, она стала бить Плам головой о чугунные прутья спинки.
   Цепляясь за спинку и  пытаясь  защищаться  от  ударов,  Плам  сообразила,
откуда в Дженни такая злоба. Жажда славы у  нее,  вероятно,  была  такой  же
неутолимой, как и ее известная всем жажда любви. Видимо, она надеялась,  что
беспристрастная    благосклонность    славы    обеспечит     снисходительную
благосклонность любви, но над  всем  этим  заблуждением  у  н