ересовало. - Он задумчиво посмотрел на  оранжевый
потолок. -  Мне  кажется,  что  если  вы  стремитесь  делать  какое-то  дело
по-настоящему  хорошо,  действительно  на  высшем  уровне,  то  этого  можно
добиться только ценой отречения от всего остального. И успех ко  мне  пришел
вовсе не внезапно. Мне двадцать  шесть  лет,  а  конструированием  одежды  я
занимаюсь уже  десять.  Просто  люди  внезапно  поняли:  то,  что  я  делаю,
интересно. По-моему, большинство тех успехов,  что  кажутся  внезапными,  на
самом-то деле рождаются примерно так же.
   -  И  однако,  лезли  из  кожи  вон,  чтобы  заполучить  вашу   последнюю
коллекцию?
   - А я делал то же самое, чтобы заполучить их. Кстати, вся  моя  последняя
коллекция целиком сшита только из шерсти. Никаких других материалов.
   "Сколько, однако, споров и скандалов мне пришлось ради этого  выдержать",
- подумала про себя  Джуди,  отстаивавшая  необходимость  сделать  эту  тему
центральной в их рекламной кампании.
   Эмпресс вежливо-непонимающе, как будто переспрашивая, приподняла брови, и
Ги поторопился объяснить:
   - Шерстяное джерси хорошо облегает фигуру и придает  ей  элегантность.  А
синтетические ткани обычно или чересчур жестки, или же, наоборот,  буквально
прилипают к телу. - Он тяжело поднялся со своего пурпурного кресла,  вытянул
со стеллажа кусок темно-зеленой шерсти и,  отмотав  немного,  ловко  обернул
ткань вокруг Джуди, закрепив ее булавками, - старый,  излюбленный  и  хорошо
отработанный трюк, призванный проиллюстрировать  и  доказать  его  мысль.  -
Понимаете теперь, что я имею в виду? И обратите внимание на цвет -  какая  у
него глубина, как он переливается! Это потому,  что  природные  ткани  лучше
впитывают цвета и держат их, чем синтетические.
   - Ой, только не надо,  чтобы  и  у  булавок  была  такая  же  глубина!  -
вскрикнула Джуди. Ги закончил драпировать ее и отступил назад.
   - Чувствуете, как эта ткань станет будто парить в  воздухе  вокруг  тела,
когда Джуди пойдет?!
   Закрепленная булавками материя обрела очертания пальто, которое на  спине
развевалось, подобно плащу тореадора. Силуэт был выдержан в тех же линиях  и
пропорциях, что и новое темно-красное пальто, которое Ги только что закончил
для Максины: оно висело сейчас на  вешалке  возле  двери.  Как  раз  сегодня
вечером Ги и Джуди собирались вместе отвезти его  ей.  Джуди  с  нетерпением
предвкушала, что  сможет  наконец  отдохнуть  пару  дней  за  городом,  днем
прогуливаясь по замерзшему молчаливому лесу, а  вечерами  валяясь  на  ковре
перед пламенем потрескивающих в камине поленьев.
   - А как относится к шерсти Пьер Мутон?  -  неожиданно  спросила  Эмпресс,
глядя Ги прямо в глаза.
   Откуда она  знает,  поразился  Ги.  Глава  бельгийской  пошивочной  фирмы
никогда бы не рассказал  Эмпресс  об  их  замысле;  единственным  же  другим
человеком, который знал об этом плане,  была  Джуди.  Что-то  просочилось  с
фабрики, не иначе. В  этой  отрасли  совершенно  ничего  невозможно  сделать
втайне, все становится известно всем буквально за пять минут!
   - Ходят  слухи,  что  вы  собираетесь  запустить  последнюю  коллекцию  в
массовое производство и что шить по ней будет Пьер Мутон,  фабрика  которого
находится недалеко от Брюсселя. Говорят, что вы продемонстрируете коллекцию,
предназначенную для массового производства, одновременно с  новой  летней  и
начнете продавать ее уже на следующий день после  первого  показа.  Те,  кто
станет шить на заказ, еще не только не получат свои вещи, но даже не  смогут
их примерить. - Говоря все это, Эмпресс не  отводила  взгляда  от  лица  Ги,
внимательно следя за его выражением. - Конечно, вполне может получиться так,
что с вашей стороны это окажется профессиональным самоубийством, потому  что
все ваши индивидуальные клиенты взбесятся. Но,  на  мой  взгляд,  этот  план
может оказаться и настоящим открытием, гениальной  формулой  для  соединения
художественного  моделирования  и  массового   производства.   Как   бы   вы
прокомментировали все эти слухи?
   Ги пристально смотрел на нее и молчал. Как,  черт  возьми,  она  все  это
раскопала?! Рядовой работник фабрики никак не мог  бы  знать  об  этом.  Они
специально  рассчитали  весь  план  так,  чтобы  не   вызвать   недовольства
индивидуальных заказчиков: им должно было быть предоставлено  право  первого
выбора из той коллекции, что пошла бы в производство. А кроме того,  фасоны,
которые передавались бы на фабрику, не были точной копией того,  что  шилось
бы  по  индивидуальным  заказам.  Ги  фактически  создал  две   параллельные
коллекции,  в  чем-то  перекрещивавшиеся,   имевшие   стилистические   точки
соприкосновения друг с другом, но не повторявшиеся  механически  так,  чтобы
одна была просто дешевым вариантом другой.
   -  Пьер  Мутон  всегда  покупал  мои  фасоны,  -  осторожно  ответил  Ги,
старательно притворяясь  спокойным,  -  но  вы  же  должны  знать,  что  его
предприятие не приспособлено для того, чтобы шить одежду наивысшего качества
и сложности - такую, какую шьют в салонах.
   - Вы не ответили на мой вопрос, - возразила Эмпресс,  продолжая  смотреть
ему прямо в глаза.
   - Но вы же прекрасно понимаете: если бы то, о чем вы тут рассуждали, было
правдой, то я не мог бы этого подтвердить. Пьер Мутон один  из  моих  лучших
покупателей. Это все, что я могу вам сказать.
   - Ну что ж, это тоже ответ, - улыбнулась Эмпресс, захлопывая  блокнот,  и
повернулась к Джуди. - А теперь я бы  с  удовольствием  выпила  еще  чашечку
кофе. Получить в Париже чашку хорошего кофе - это такая редкость! Мне иногда
до сих пор кажется, что его тут варят из желудей, как во время войны.
   - Это потому, что французы - скупердяи и кладут слишком мало кофе. Секрет
прост: класть вдвое больше, чем они, - ответила Джуди. Она сейчас рада  была
говорить о чем угодно, только бы увести  беседу  подальше  от  опасной  темы
Пьера Мутона. - А вот с французским  молоком  уже  ничего  не  поделаешь,  -
продолжала она. - По-моему, во Франции у коров течет в жилах не кровь, а бог
знает что. Мне до сих пор  иногда  так  вдруг  захочется  стакан  настоящего
американского молока! Я тут уже  шесть  лет,  а  все  скучаю  по  таким  вот
мелочам.
   Но она скучала не только по молоку, а и по более  серьезным  вещам  тоже.
Хотя Джуди уже достаточно долго прожила в Париже и полюбила этот  город,  но
по характеру она оставалась слишком американкой, чтобы  хотеть  окончательно
осесть в Европе. Иногда Джуди спрашивала себя, не по этой ли причине она,  в
отличие от других парижанок, так и не смогла тут ни в кого влюбиться. Ей  не
хотелось выходить замуж за европейца. Время от  времени  она  встречалась  с
теми "подходящими" французами, на которых указывала  ей  тетушка  Гортензия,
неизвестно откуда постоянно извлекавшая эти достойные кандидатуры. Но  Джуди
никогда не чувствовала себя с этими людьми легко  и  непринужденно.  Похоже,
единственным исключением из всех французов был ее обаятельный Ги; другие  же
оказывались до противности учтивыми и вкрадчивыми. От работы же и общения  с
Ги она получала огромное удовольствие, однако  тут  была  и  своя  оборотная
сторона: она совсем не собиралась  всю  оставшуюся  жизнь  играть  роль  его
помощницы. Ей хотелось и самой сделать карьеру; только вот какую?
   Когда Эмпресс ушла, Джуди постаралась побыстрее сбросить с  себя  приступ
печали и тоски, который неизменно возникал у нее после посещения  их  салона
каким-нибудь очередным журналистом из Америки. Эти ребята  отлично  понимали
разницу между тем,  кто  своими  выкриками  заводит  толпу  на  митинге  или
стадионе, и тем, кто обладает реальной политической властью. И еще они знали
разницу между молочным коктейлем и виски с содовой.
   Джуди потрясла кулаком в сторону Ги.
   - Я никому не говорила ни слова! Ты же сам  ей  фактически  все  выложил!
Какие-то слухи до нее, конечно,  доходили,  а  что-то  она  сама  вычислила.
Наверняка ты что-то кому-то говорил, на что-нибудь намекал. Так и знала, что
ты не сможешь, держать рот на замке! Признавайся, с кем и о чем  шептался  в
постели?!
   - Ни единого  словечка  никому  не  сказал,  клянусь!  Это  ты  постоянно
треплешься с журналистами! -  Он  схватил  ее  за  руку,  они  оба  потеряли
равновесие и с грохотом шлепнулись на обитый  пурпурным  полотном  диван,  с
хохотом и визгом мутузя друг друга кулаками и швыряясь подушками.  Это  была
ребяческая реакция на накопившееся  напряжение,  высвобождение  от  остатков
тщательно продуманной притворной  непосредственности  во  время  только  что
закончившегося интервью.
   - Что подумает уборщица, если  вдруг  сейчас  войдет  и  увидит  все  это
безобразие? - поддела Джуди, глядя снизу на  растрепанного  и  взъерошенного
Ги.
   - Вначале смутится и решит, что все сплетни, которые она слышала обо  мне
раньше, - грязная ложь. А потом купит себе черные чулки в сеточку  и  начнет
со мной заигрывать. У французов это в крови: они  всегда  сваливают  в  одну
кучу романтику и практицизм. Так что в покое она меня не оставит!
   Они  еще  похохотали,  представив  себе,  как   их   рослая   и   грузная
шестидесятилетняя уборщица  повиснет  на  маленьком  Ги.  И  в  этот  момент
зазвонил телефон. Джуди потянулась к трубке. Странно: кто бы мог звонить  им
в контору почти в девять часов вечера?
   Но в Росвилле в это время было всего три часа дня. Она узнала голос  отца
и сразу же почувствовала, что дома стряслось что-то неладное. Ее  отец  имел
обыкновение звонить только в самых крайних случаях, и, если  уж  он  решился
заказать разговор с Парижем, это могло  означать  только  одно  -  произошла
какая-то катастрофа.
   - Джуди, это ты? - Линия повторила его слова многократным эхо. -  У  меня
для тебя плохие новости. Очень плохие. Насчет мамы. Ты меня слышишь,  Джуди?
По-моему, тебе лучше приехать домой.
   В два часа утра они все еще сидели у тетушки  Гортензии,  в  ее  холодной
библиотеке:  центральное  отопление  выключалось  ровно  в  полночь.   Джуди
закуталась в красный шерстяной халат, а тетушка Гортензия прямо  на  изящную
кружевную зеленого цвета ночную сорочку накинула норковое манто.
   - Твоя мама еще, может быть, и поправится. Аневризма мозга  -  это  очень
скверная штука, но иногда она все же излечивается.
   - Дело не только в этом. Я себя чувствую очень виноватой.  Я  ведь  шесть
лет не была дома.
   - Но ты же говорила, что каждую неделю пишешь им? А  потом,  ты  все  эти
годы так напряженно работала! Твоя мать могла бы  гордиться  тем,  что  тебе
удалось сделать за это время.
   - Ну, она никогда ничего мне  не  говорила,  никогда  не  жаловалась,  не
просила меня вернуться. Все это так.  Но  сама-то  я  знаю,  что  мне  и  не
хотелось возвращаться домой. В Париже куда интереснее, чем в  Росвилле.  Тут
просто неделя  летит  за  неделей,  и  не  замечаешь,  как  проходит  время.
Постоянно  чем-то  занята,  постоянно  что-то  тебя  захватывает,  держит  в
напряжении. А в Росвилл... мне всегда казалось, что вернуться туда - это все
равно что угодить в духовную ловушку. Я боялась, что, если я только хоть раз
приеду назад, мама попросит меня остаться, и я не смогу отказать ей.
   - Джуди, возможно, у тебя действительно мало общего с твоей матерью.  Но,
насколько я могу судить по тому, что ты мне рассказывала, она это  понимает.
Не думаю, чтобы она попыталась тебе в чем-нибудь помешать. Мне кажется,  она
тебе никогда и не мешала. Она тебя любит, это совершенно очевидно. И  ты  ее
тоже любишь, хотя и по-своему. Ты же сейчас думаешь только об одном: как  бы
побыстрее приехать к ней. Разве это не доказывает твоей любви к матери?
   - Это все из-за моего чувства вины. Из-за того, что я шесть лет  не  была
дома;
   - Я, к сожалению, не могу судить о том, что значит быть матерью. Но, если
бы ты была моей  дочерью,  я  бы  устроила  тебе  хорошую  взбучку.  Чувство
собственной вины угнетает человека, а, кроме того, оно просто  бессмысленно.
Ты едешь домой повидать больную мать. Не драматизируй ситуацию и не осложняй
ничего преждевременно. Ты прекрасно проведешь какое-то время с ней, а  потом
снова вернешься в Париж, с ее благословением.
   Но Джуди не вернулась в  Париж.  После  двенадцати  кошмарных  недель,  в
течение которых мать Джуди висела на волоске между  жизнью  и  смертью,  она
наконец мучительно медленно открыла глаза  и  увидела  около  своей  постели
единственную  дочь.  Она  попыталась   улыбнуться   и   прошептала   с   той
настойчивостью и убедительностью, на  какие  способны  только  очень  тяжело
больные люди:
   - Ну вот, больше мне ничего и не надо. Я только одного и хотела - увидеть
тебя еще хоть раз.
   - Слава богу, мамочка, слава богу.  Теперь  все  будет  хорошо.  -  Джуди
осторожно обняла мать за плечи и опустилась  возле  ее  постели  на  колени,
чтобы оказаться поближе к ней. - Что я могу для тебя  сделать,  мамуля?  Чем
помочь, чтобы ты была счастлива? Чего тебе хочется?
   На несколько минут в комнате повисла тишина, а  потом  послышался  слабый
шепот.
   - Я всегда думала... как хорошо, что ты такая  смелая,  Джуди...  Уехала,
посмотрела  мир,  узнала  столько  нового...  Я  никогда  не  могла  на  это
решиться... Я всегда боялась... А ты вот  другая,  совсем  другая...  Я  так
горжусь тобой... И я бы хотела перед смертью успеть узнать  тебя  получше...
Побудь со мной... Пожалуйста... Не уезжай пока... Я понимаю, что  не  должна
удерживать тебя в Росвилле, но... пожалуйста, не уезжай из Америки.
   Не раздумывая и не колеблясь ни секунды, Джуди дала ей в том слово.

Глава 13

   Конторы рекламных агентов в подавляющем  большинстве  выглядят  вовсе  не
так, чтобы туда в любой момент можно было пускать фотографа из какого-нибудь
наимоднейшего журнала. И эта - тоже не  исключение,  подумала  Джуди:  очень
даже похоже на ту темную и  замызганную  конуру,  с  которой  начиналась  ее
трудовая жизнь в Париже. Слева от Джуди сейчас было давно не мытое  окно,  и
за ним, на нью-йоркских тротуарах, уже  весело  приветствовали  залихватским
свистом тех девушек, что первыми надели по весне открытые цветастые  платья.
А здесь, в комнате, напротив окна стояли у стены серые, обшарпанные и обитые
стеллажи, до отказа заполненные папками и делами; а сверху на них  были  еще
навалены груды журналов, доходившие почти до потолка. Стена  напротив  Джуди
была сплошь залеплена фотографиями с автографами тех, кто был  знаменитостью
в мире шоу-бизнеса пять или  десять  лет  назад.  В  одном  из  углов  висел
прошлогодний календарь, листки которого после 5 апреля  1954  года  отрывать
почему-то перестали. Под календарем стоял  серый  металлический  стол,  тоже
заваленный старыми журналами - хотя здесь среди них были и газеты, -  а  под
ним несколько проволочных корзин для бумаг, набитых старыми  пресс-релизами.
На  край  этого  стола  и  опиралась  сейчас  высокая  блондинка,  одетая  в
ярко-красный костюм и черные модельные туфли на  противоестественно  высоких
каблуках. Она как-то странно ходила и  жестикулировала  и  вообще  выглядела
так, будто попала сюда прямо из какого-нибудь детектива.
   - По-моему, мало кто сознательно решает стать пресс-агентом и учится ради
этого в колледже, - говорила блондинка. - Просто однажды вляпываешься в  это
занятие непонятно  как.  Я  вот  была  репортером  в  газете,  пока  она  не
загнулась. Потом на какое-то время оказалась без работы, и кто-то из  друзей
сказал мне, что в "Айс фоллиз" ищут агента. Я спросила: "Какого агента?" - и
через неделю уже работала у них в Филадельфии. - Она затянулась сигаретой. -
А ты почему решила этим заняться?
   - Я немного занималась этим во Франции. В Париже я  работала  в  довольно
тесном контакте с "Вул интернэшнл". Они и предложили мне обратиться сюда.
   Предложили?! Неужели этот ребенок не знает или не понимает, что сам глава
фирмы "Вул интернэшнл" звонил из Парижа в "Ли и Шелдон" и просил взять ее  в
нью-йоркское отделение агентства?!
   А когда агентство заколебалось, стоит ли это делать, им было сказано, что
"Вул интернэшнл" готова за  свой  счет  оплачивать  работу  этой  никому  не
известной мисс Джордан в их агентстве. Одновременно президенту "Ли и Шелдон"
позвонила сама Эмпресс Миллер и заявила, что отлично знает мисс  Джордан  по
совместной работе и что та разбирается в вопросах моды и изготовления модной
одежды куда лучше, чем можно было бы ожидать, если судить  по  ее  возрасту.
Эмпресс никогда не говорила всего, что знала, но и без того было ясно, что у
этой малышки есть весьма влиятельные друзья. И хотя она  действительно  была
молода, однако предыдущие места ее  работы  вызывали  несомненное  уважение.
Тогда почему же она хочет место всего-навсего рядового сотрудника? И  почему
трансокеанский шум поднят  только  ради  того,  чтобы  пристроить  эту  мисс
Джордан на не ахти какое место?
   Но сама Джуди отлично  понимала:  ей  предстоит  еще  многому  научиться,
прежде чем она сможет самостоятельно возглавить что-либо в Нью-Йорке. Она не
стремилась немедленно занять руководящее место: она  хотела  без  спешки,  с
оглядкой установить на 7-й авеню необходимые контакты и посмотреть, есть  ли
шанс получить примерно такую же работу, как та, какой она занималась  у  Ги.
Работа пресс-агента, как ей казалось, открывала возможность  и  поднабраться
опыта, и осмотреться.
   Более четырех  месяцев  Джуди  прожила  в  Рое-вилле,  пока  ее  мать  не
оправилась настолько, насколько это вообще допускала ее болезнь: у нее так и
осталась частично парализованной левая рука и не закрывался до конца  слегка
скривившийся рот.
   Джуди  все  еще  продолжала  испытывать  чувство  вины  за  свое   долгое
отсутствие дома. Но сейчас у нее установились хорошие отношения с матерью  и
она почти примирилась с отцом - насколько примирение с ним было  в  принципе
возможно, - так что он теперь довольно трогательно  хвастался  повсюду  тем,
как Джуди "прилетела прямо из Парижа, из Франции,  на  следующий  же  день".
Престиж семьи в Росвилле резко возрастал, если  в  период  невзгод  в  такую
семью возвращались дети; и возрастал тем выше, чем дальше от дома находились
дети в момент, когда случалось что-то нехорошее, и чем быстрее покрывали они
это расстояние.
   Росвилл, как и прежде, вызывал у Джуди такое ощущение, будто ее  посадили
в клетку. Она знала тут каждого в лицо, знала всех членов семьи  каждого  из
жителей, знала все их взгляды и все их будущее. Мужчины здесь были абсолютно
неинтересны, женщины ходили в бесформенных зимних  пальто  или  в  таких  же
бесформенных ситцевых платьях пастельных тонов. Говорить они могли только  о
кулинарных рецептах, о погоде, детях, о своей  последней  беременности  и  о
последних беременностях всех своих подруг. Люди,  о  которых  они  говорили,
редко удостаивались собственного  имени.  Обычно,  рассказывая  или  сообщая
что-то о них, ссылались на  родителей  или  же  на  место,  где  такие  люди
родились или жили. Говорили, например: "Я слышала, что Том  -  сын  стариков
Стивенов. - собирается жениться  на  дочке  Мак-Даниэлей"  или:  "Это  дочка
Мак-Даниэлей, которая выходит замуж за того парня из Квантико".
   Джуди остро ощущала, что должна во что бы то ни стало выбираться  отсюда,
и теперь уже не только ради самой себя. Она должна была хорошо зарабатывать,
чтобы иметь возможность  платить  по  огромным  счетам  за  лечение  матери,
которые лишь отчасти покрывались страховкой отца. Она  писала  Ги  и  другим
своим друзьям во Франции, объясняя,  почему  не  может  вернуться  в  Париж;
написала она и Эмпресс Миллер, спрашивая, не может ли та порекомендовать  ей
какую-нибудь работу в Нью-Йорке.
   Ги откликнулся немедленно экстравагантной телеграммой:
   "ПОКИНУТ И НЕСЧАСТЕН ТЧК ПОТЕРЯЛ ПРАВУЮ РУКУ ТЧК ПОНИМАЮ ТВОИ МОТИВЫ  ТЧК
КАТЕГОРИЧЕСКИ ОТКАЗЫВАЮСЬ ПРЕКРАЩАТЬ ОТНОШЕНИЯ ТЧК НАДЕЮСЬ ТВОИ НОВЫЕ  СВЯЗИ
ПОМОГУТ МНЕ УТВЕРДИТЬСЯ АМЕРИКЕ ТЧК ПОСПЕШИ ПОСПЕШИ  ТЧК  МИЛЛИАРД  ПОЦ