хожу в вольер для уборки, но
дважды  в день  вторгаться  в  ее  обитель  - это  было  уже чересчур.  Живо
управившись с последним куском мяса, она с озабоченным видом двинулась в мою
сторону. И так как я не отстранился, чтобы пропустить  жаждущую покоя Уопс в
ее  конуру, она  подошла  вплотную, сделала  выпад вбок  и оставила на  моей
голени визитную  карточку в виде аккуратных  отметин своих зубов. За оградой
раздались крики ужаса. Уопс стояла у моих ног и воинственно глядела на меня.
Я понимал, что  она  вовсе  не озлоблена.  Просто я  мешал ей пройти,  и она
простейшим доступным ей  способом дала  мне  понять, чтобы  я  посторонился.
Дескать, вольер ее, и, видит бог, она покажет мне, кто здесь хозяин.
     У  меня  не осталось больше  мяса для  подкупа,  отступать  на глазах у
публики  - моей публики  - я не мог, но  и стоять  так бесконечно мы тоже не
могли. Я лихорадочно шарил  в карманах и наконец с великой  радостью нащупал
довольно  грязный засохший финик  - все,  что осталось от горсти, которую  я
утром стащил в кладовке. Этот облепленный волосинками памятник старины давал
мне полное преимущество над Уопс, которая из всех  видов корма  больше всего
на свете  обожала финики.  Она с  явным наслаждением  приняла  мой  дар,  и,
пользуясь тем, что все внимание Уопс сосредоточено на финике, я, не  мешкая,
поднял ее и понес к ограде. Стараясь держать  лицо подальше от  острых зубов
Уопс,  я объяснил зрителям, что она  всю эту неделю,  как  говорится,  не  в
форме,  отсюда такое недружелюбие. Стыдливая мина, которой я сопроводил этот
беспардонный  вымысел,  повергла  всех  (кроме  меня  и  Уопс)  в  смущение.
Нескольких наиболее юных  зрителей поспешно увели во избежание нежелательных
вопросов. Тяжеленная  Уопс оттянула мне  руки, и я опустил  ее на землю. Она
встряхнулась  по-собачьи,  обнюхала  землю  -  может, еще  финик  найдется?-
убедилась,  что  больше  фиников  нет,  укоризненно  вздохнула  и  затрусила
восвояси.
     Ближе к зиме Уопс оделась в густейшую меховую шубку, и хвост ее казался
вдвое  больше обычного,  однако  она  явно не собиралась  впадать  в спячку;
вообще же  дикая енотовидная собака  - единственный  представитель семейства
собачьих,  который  зимой  отлеживается  в  норе.  Она  стала   вяловатой  и
предпочитала  не выходить  из конуры на снег, но и только. Я нигде не читал,
чтобы  эти звери как-то  оборудовали  свое зимнее  убежище, но  Уопс затеяла
нечто в этом роде. Однажды  утром  я  увидел следы ее  трудов: на  прогалине
между кустами лежали свежесломанные ветки с  листьями. Скормив ей положенную
порцию, я сел и начал наблюдать. Через некоторое  время Уопс вдруг перестала
рыскать среди кустов и приступила к  работе. На минуту забралась  в  конуру,
потом  вышла,  подняла  голову,  облюбовала   одну  ветку,  которая  свисала
достаточно низко, схватила  ее  зубами  и  дернула, упираясь  в землю своими
толстыми  лапами. Обломив ветку,  Уопс принялась бесцельно бродить  с ней по
вольеру, иногда цепляясь  ногами за  свой трофей. Наконец он надоел ей,  она
бросила его и  стала присматривать себе  другой. Всего на моих  глазах  Уопс
сломала  три ветки, все три бросила  и  наконец  вернулась в  конуру,  чтобы
поспать. Ее действия  производили такое впечатление, словно она намеревалась
что-то  сделать,  но в  последнюю  секунду ей  изменяла  память.  Ни разу не
находил я веток в ее конуре, но это можно объяснить тем, что маленькая будка
еле-еле вмещала саму Толстушку Уопс.
     Если мне в какой-то мере удалось завоевать доверие енотовидных собак  и
песцов, то вомбат Питер упорно сторонился меня. Испытывая разные виды корма,
я определил, что он,  как  и Уопс,  обожает финики. И  однажды  я нарочно не
кормил его до самого вечера. А когда наконец подошел к вольеру, то убедился,
что изменение  графика  подействовало: Питер  стоял у ограды с  несчастным и
потерянным видом, словно плюшевый мишка, который забыл дорогу в детский сад.
Круглое плотное  туловище этого очаровательного зверька  ростом всего  около
полуметра  и впрямь делало его очень похожим на  медвежонка. Седалище словно
круто стесано, короткие пухлые ноги загнуты внутрь, мордочка очень похожа на
мордочку коалы,  но у  того  торчат  большие, отороченные  шерстью уши, а  у
Питера ушки были маленькие и аккуратные. Зато на носу такая же, как у коалы,
овальная кожаная нашлепка с редкой щетиной и такие же  круглые черные глаза.
Что  больше всего,  на  мой  взгляд,  отличало вомбата  от  коалы,  так  это
выражение мордочки. У коалы она (хоть это и  обманчивое впечатление) живая и
пытливая; Питер же казался ошалелым  и растерянным. Проще говоря, у него был
такой  вид, словно  его  стукнули по башке кирпичом.  Тело Питера  покрывала
пепельного цвета шерсть, на животе более светлая, вроде жемчужного  оперения
вяхиря.
     К  моему  удивлению,  Питер нисколько не всполошился, когда  я вошел  в
вольер. Подбежав  ко мне, он  смело взял из  моих рук финики, однако трогать
себя не позволил, а когда наелся вволю, протрусил к своей норе и втиснулся в
нее. С того дня он в часы кормления всегда выходил из  своего убежища и ел у
меня из рук, а потом возвращался в нору.
     Обитель  Питера находилась на  склоне, обращенном в  ту сторону, откуда
дул самый неприятный  ветер,  но вомбат придумал интересный  и  оригинальный
способ защищать  от  сырости  свою  спальню  - небольшое круглое  помещение,
соединенное с  поверхностью ходом длиной несколько более метра. Когда  Питер
забирался   внутрь,  его  седалище  закупоривало  вход  не  хуже   тщательно
подогнанной двери. Сколько бы снега и дождя ни  заносило ветром в туннель, в
спальне  всегда  было тепло  и  сухо: наименее  уязвимая  часть  тела Питера
преграждала путь ненастью. Засядет вот так  в  логове, впившись  в известняк
когтями,-  попробуй его  извлечь; разве  что  призовешь  на  помощь  бригаду
землекопов. Так что маневр, описанный выше, преследовал  двоякую цель: Питер
защищался не только от  капризов погоды, но и  от  попыток  возможных врагов
преследовать  его  в  логове.  Твердые  косматые  ягодицы  служили  надежной
преградой любому натиску.
     В тот самый день, когда Джеси поручил мне самостоятельный участок, меня
ожидал  обед  у  Билов.  Надо  ли  говорить,  что  миссис  Бейли бесстрастно
восприняла  новость  о моем повышении; ее гораздо больше  волновало,  как  я
оденусь  к  обеду,  ибо  приглашение  к Билам в ее  глазах было  чуть  ли не
равносильно вызову в Букингемский дворец.
     - И я совершенно уверен,-  торжествующе говорил я за чаем,- что в конце
концов приучу этих песцов брать корм у меня из рук.
     -  Как  это кстати,-  заметила  миссис Бейли, не  слушая меня,-  что  я
заштопала  ваши  голубые носки. Я считаю, вам надо идти в синей рубашке, она
очень подходит к вашим глазам.
     -  Спасибо,-   отозвался  я.-  Понимаете,  с  этим  вомбатом   придется
повозиться...
     -  А ваши  чистые  носовые  платки  лежат в левом  ящике.  Жаль только,
голубого нет.
     - Да  оставь ты парня в покое,- пожурил ее Чарли.- Он же  не на конкурс
красоты отправляется.
     -  Не в том дело, Чарли Бейли, и ты  это  прекрасно знаешь.  Этот  обед
может сыграть важную  роль. Джерри должен  выглядеть прилично.  И что скажут
люди,  если  он у  меня  будет  выглядеть, как  бродяга? Скажут, что  я  его
совершенно запустила. Скажут,  что  я обманом выкачиваю из него денежки.  Он
живет здесь  вдали от дома, от матери, от всех, кто мог бы его направлять...
значит,  мы  должны взять это на  себя. Ты как хочешь, Чарли Бейли,  но уж я
послежу,  чтобы  парень  был  чистым и  опрятным,  не  позорил себя  и  нас.
Представь себе, если капитан Бил...
     Наконец  мы  управились  с  жгучим супом,  капитан  протопал на кухню и
вернулся с исполинской миской.
     - С  этими  карточками  окаянными разве наберешь  достаточно  мяса  для
приличного кэрри,- ворчал он.- Придется вам  довольствоваться тем, что есть.
Это кролик.
     Он поднял крышку, и над обеденным столом повисло облако густого, словно
лондонский  туман,  ароматного  пара. Казалось, ваше горло  мертвой  хваткой
сжимает  беспощадная  рука и в  легких оседает  едкая  роса.  Мы  потихоньку
прокашлялись. Кэрри был отменный, но я поблагодарил небо за  то, что вырос в
доме, где  постоянно  готовили острые  блюда; только это спасло мой  язык  и
голосовые связки. После первых же глотков все, хватая ртом воздух, судорожно
потянулись к графину с водой, чтобы охладить обожженную гортань.
     -  Не  пейте воды!- пророкотал капитан; пот градом катился по его лицу,
даже очки запотели.- От воды только хуже будет.
     -  Я тебя предупреждала,  милый  Вильям, что  будет  слишком  остро,- с
протестом в голосе вымолвила красная, как мак, миссис Бил.
     Обе  еврейки  издавали  странные,  нечленораздельные  звуки; физиономия
Билли уподобилась цветом его шевелюре; бледное от природы лицо Лоры налилось
кровью.
     -  Вздор,-  заявил  капитан,  вытирая  голову, лицо  и  шею  платком  и
расстегивая  до  пояса  рубашку,-  совсем не слишком, в  самый  раз,  верно,
Даррелл?
     - Для меня в  самый раз, сэр, но я вполне допускаю,  что кое-кому может
показаться островато.
     -  Чушь!  -   воскликнул  капитан,  отмахиваясь  широкой,  как  лопата,
ручищей.- Люди сами своей пользы не понимают.
     -  Какая  может  быть  польза от такой острой пищи,- произнесла, глотая
воду, миссис Бил прерывающимся голосом.
     -  А  я говорю, польза есть,- воинственно  проревел капитан,  сверля ее
взглядом  сквозь затуманенные очки.- Острый кэрри  полезен для здоровья, это
общеизвестный медицинский факт.
     - Но ведь не такой же острый, милый Вильям?
     - Именно  такой. И вообще этот кэрри еще не  острый... детская кашка по
сравнению с тем, что я мог бы приготовить.
     Всех бросило в дрожь при мысли о том, что мог бы приготовить капитан.
     - На Западном берегу,- продолжал он, усердно работая вилкой,  -  мы ели
такой острый кэрри... словно раскаленные угли глотали.
     Он торжествующе улыбнулся и смахнул платком пот с лица и лысины.
     -  Да какая же тут  польза,- цеплялась  миссис  Бил  за  свое  исходное
утверждение.
     -  Вот именно что есть польза!- нетерпеливо возразил капитан.-  Как  ты
думаешь, Глэдис, почему кэрри изобретен именно в тропиках, а? Чтобы выжигать
всякую  хворь,  ясно? Как  ты  думаешь, почему ко мне  ни  разу не  пристала
фрамбезия или бери-бери, а? Почему я не сгнил от проказы?
     - Вильям, голубчик!
     - То-то  и оно,- язвительно произнес  капитан.- Все  благодаря кэрри. С
одного конца входит,  из другого  выходит... насквозь тебя прожигает, вот...
получается вроде прижигания, ясно?
     - Вильям, я умоляю!
     -  Ладно,  ладно,- пробурчал  капитан.-  Только непонятные  вы какие-то
люди.  Я  приготовил вам  недурной кэрри,  а  вы крик  подняли,  словно  вас
убивают! Ели бы каждый день такой кэрри, зимой вас никакая простуда не взяла
бы.
     Признаюсь, тут  я склонен был  согласиться  с  ним. Ни один  гриппозный
вирус не смог бы выжить  в организме, раскаленном  добела капитанским кэрри.
Во  всяком  случае,  шагая вечером  домой  через темный  пустырь,  я  слегка
недоумевал,  почему за мной  не  тянется  светящийся  след наподобие  хвоста
кометы.  Судя по  всему, тот факт,  что  я  выдержал  испытание кэрри,  явно
расположил  ко мне капитана, и с тех пор каждый четверг я обедал  у Билов. И
это были для меня очень приятные вечера.


5. ГАРЦУЮЩИЕ ГНУ

     Развлекаются грубыми шутками и не причесывают волос.
     Бэлок. Книжка про зверей для непослушных детей

     После  того  как я месяца два поработал  в львятнике, однажды утром Фил
Бейтс  объявил, что мне пора переходить в другую  секцию. Я обрадовался: как
ни yютно мне было  в  львятнике, как ни хорошо  работалось вместе с Джеси  и
Джо, я ведь приехал в Уипснейд за опытом, и, чем  больше секций будет в моем
послужном  списке,  тем  больше  знаний  я  наберусь.   Итак,  я  перешел  в
медвежатник. Эта  секция, как видно из  названия,  включала  всех  косолапых
бурых  космачей  Уипснейда.  Кроме  того,  в  нее входили  огромный загон, в
котором паслось множество зебр и антилоп, в том числе гну, а также вольеры с
разной мелочью, вроде волков и бородавочников.
     Заведовал  секцией  Гарри Рэнс, плотный коротыш с переломанным носом  и
живыми ярко-синими  глазами.  Я  застал его в  сарае  для зебр, в  маленьком
закутке,  где  он  сидел, задумчиво  прихлебывая  какао  из огромной помятой
оловянной кружки и строгая ореховый прутик.
     - Здорово, старик,- приветствовал он меня.- Говорят, ты будешь работать
вместе со мной.
     - Точно,- подтвердил  я.- Я рад, что меня перевели в эту секцию,  у вас
тут много интересного.
     -  Уж куда интереснее, старик,- подтвердил он.- Только надо держать ухо
востро.  Там, в  львятнике, ты редко входил  к животным, а у нас  без  этого
нельзя, и  лучше быть начеку. На  вид-то, может, они  ручными покажутся,  но
гляди, как бы врасплох не застали.
     Он  указал  большим  пальцем на  стойло,  где  безмятежно  жевала  сено
толстая, лоснящаяся черно-белая зебра.
     - Взять хотя бы этого жеребчика,- продолжал Гарри.- С виду смирный, как
младенец, верно?
     Я  внимательно  пригляделся к зебре.  Ни  дать  ни взять  раскормленный
осел-переросток, которого расписали в две краски. Хоть сейчас входи в стойло
и седлай его.
     - Попробуй подойди к стойлу,- предложил Гарри.
     Я подошел, зебра повернула голову и насторожила уши. Я сделал еще шаг -
ее ноздри раздулись,  изучая мой запах, и стали похожи на черные вельветовые
колодцы. Еще шаг - стоит как вкопанная.
     - Что ж,- начал я, оглянувшись на Гарри,- на вид вполне ручная.
     Стоило мне оторвать  взгляд  от зебры, как она подобрала  зад и,  выбив
копытами зловещую  пулеметную дробь,  внезапным броском очутилась у двери. С
ходу просунула  между прутьями оскаленную морду  и попыталась  цапнуть  меня
острыми, прямоугольными желтыми зубищами. Я отпрянул назад так стремительно,
что споткнулся о ведро и упал. Гарри сидел со скрещенными ногами и, тихонько
посмеиваясь, продолжал строгать свой ореховый прут.
     - Понял теперь,  старик?  - произнес  он, пока я поднимался на ноги.  -
Смирный, как младенец, а на деле - настоящий ублюдок.
     Первые  дни,  естественно,  я осваивал  все  то, что  входит в  обычный
распорядок  служителя, -  когда кормить тех или иных животных, сколько корма
задавать  каждому.  Пожалуй,  самой  тяжелой  работой  в  этой  секции  была
еженедельная  уборка  в  сарае бизонов. Выгулом для  них служила  обнесенная
высокой железной оградой  обширная  территория на  склоне  холма, но в  часы
кормления  они  поднимались  к  большому  приземистому  сараю на  гребне.  В
просветы между прутьями мы насыпали кучи отрубей,  овса и размолотого жмыха,
а после того,  как бизоны съедали все  это, кидали  им через изгородь вилами
кормовую свеклу. Она подпрыгивала и катилась по земле, бизоны тяжело скакали
за ней и впивались зубами в твердые корнеплоды с хрустом, напоминающим треск
полена под колуном. Овес и жмых  следовало сыпать  с умом, чтобы старые быки
не  присваивали  чужую  долю.  Как  я  быстро уразумел,  для этого надо было
насыпать  пять-шесть куч, достаточно  больших,  чтобы занять быков минут  на
пять, а затем уже задавать корм коровам и телятам где-нибудь в сторонке, где
они могли есть спокойно, не опасаясь, что их ткнут рогом в зад.
     Североамериканский   бизон,   пожалуй,  один   из   самых  внушительных
представителей копытных. Посмотрите на него вблизи: могучие крутые плечи под
густой  курчавой гривой, передние ноги в меховых гольфах,  широкая  голова с
косматым чубом и с  кривыми рогами, как на шлеме  викинга,- все  это создает
впечатление чудовищной силы. Обычно  наши  бизоны ступали медленно и тяжело,
правда, при этом они вполне  могли  внезапно  и яростно боднуть  друг друга,
действуя головой как тараном.  Но при желании они развивали немалую прыть; я
убедился  в этом  однажды, когда подвозивший нам  свеклу  грузовик выстрелил
глушителем.  Тотчас бизоны, которые в ожидании  кормежки  лепились к ограде,
напоминая  череду  шоколадно-коричневых  кучевых  облаков,  все,  как  один,
развернулись  и  с невероятной  скоростью  помчались  вниз по  холму,  дробя
копытами известняковый грунт. Казалось, по зеленому склону  с грохотом катит
огромная грозная лавина. Не хотел бы я оказаться на их пути...
     И когда наставало время чистить  их стойла, душа моя наполнялась легкой
тревогой,  потому  что старые быки (которым  явно  никогда не приедалось это
зрелище) подходили  и выстраивались плотной шеренгой  вдоль открытой стороны
сарая. С глубоким интересом наблюдая, как мы сгребаем вилами солому и навоз,
нагружаем  и  вывозим тачки, они время от времени протяжно и  гулко фыркали,
заставляя  нас вздрагивать.  Помню случай, когда один из стариков неожиданно
забрел прямо к  нам  в сарай.  Мы  побросали вилы и обратились  в паническое
бегство, но вскоре убедились, что бык не замышлял ничего дурного - просто он
заметил половинку свеклы в  разворошенной  нами соломе. И как  только сжевал
ее, побрел обратно на склон.
     В южной части вольера находился участок, где бизоны  любили кататься по
земле. Местами тяжелые  туши  стерли траву, и на зеленом фоне белели большие
плешины оголенного известняка. Старые быки спускались  туда степенным шагом,
правильным строем.  А затем ложились на  землю и  энергично  брыкали задними
ногами, так что вся туша конвульсивно дергалась. Издали казалось, что бизоны
силятся освободиться от опутавшей их незримой сети. Жесткий мел  соскребал с
кожи слинявшую  шерсть,  которая их явно раздражала. Около получаса  длилась
эта  процедура; наконец,  начесавшись всласть, быки тяжело поднимались, и по
мягкой коричневой  шкуре на боках и брюхе пробегала мелкая дрожь. Отряхнутся
от белой пыли и с крошками мела в спутанной гриве бредут на пастбище.
     Когда приходила пора  сбрасывать зимнюю  шубу, на  них словно  какое-то
исступление находило. Куда ни погляди - непременно увидишь  бизона, который,
закрыв глаза, в экстазе упоенно  скребется о прутья ограды или корявый ствол
боярышника. От слинявшей  шерсти на голове и  плечах они  избавлялись другим
способом.  Тут  их выручал густой  терновник: его стволы  отлично подходили,
чтобы  поскрести  спину, а свисающие  почти  до  земли  переплетенные  ветви
служили частыми гребнями. Проходят поочередно под деревьями так, чтобы ветви
цепляли их густые гривы, а сучки и колючки вычесывают ненужный зимний волос.
Весной терновник  весь  бывал  увешан, словно  диковинными плодами, клочьями
мягкой  желтовато-коричневой  шерсти,  и  эти  пушистые  пряди  пользовались
большим спросом среди воробьев и овсянок, которые выстилали ими гнезда.
     Когда  европейцы   пришли  в   Северную  Америку,   бизонов   там  было
видимо-невидимо. Огромные  стада насчитывали миллионы особей и  представляли
собой  самые  многочисленные скопления наземных  млекопитающих. Кров,  пища,
одежда,  даже такие немудреные вещи,  как иголка и нитки,-  всем  этим бизон
обеспечивал  индейцев. Но индейцы убивали животных только для удовлетворения
насущных нужд; их скромные аппетиты никак не сказывались на несметных стадах
косматых  великанов.  С  появлением европейца и его куда более  совершенного
оружия картина  изменилась.  Началось подлинное избиение, бизонов уничтожали
тысячами. На первых  порах вся туша шла в  ход, потом наступило  пресыщение.
Однако   бизонов  продолжали  убивать  в  таких  же  огромных   количествах,
во-первых,  ради   языка,  который  считался   деликатесом,  во-вторых,  для
намеренного  истребления этих копытных. При этом рассуждали  так:  поскольку
индеец  всецело  зависит  от бизона,  с  исчезновением  бизонов  исчезнут  и
индейцы.
     Профессиональные охотники пользовались случаем нажить себе состояние  и
славу. Одним  из них был  Буффало  Билл Коди, который однажды уложил за д