дозволено выйти из воды.  Летчик  помахал рукой на прощание,захлопнул дверцу
кабины,  вырулил  в конец озера  и понесся  прямо  на нас.  Самолет пролетел
метрах в двадцати над нами и скрылся в ущелье. Гул мотора звучал все тише, а
затем,  заглушенный  деревьями,  и  вовсе смолк, нас снова объяла тишина,  и
долина сразу стала какой-то очень глухой и пустынной.
     За озером, как раз напротив того места, где стояли мы со своим багажом,
виднелся  домик размерами не  больше сарая, в котором садовник  держит  свои
инструменты.  Домик  стоял на опушке  леса, где начиналась обрамляющая озеро
кайма полевицы.
     - Что там такое? - полюбопытствовал Джим.
     - Это и есть хижина,- сказал Брайен.
     - Как, та самая  хижина, в которой  нам  придется  жить? -  недоверчиво
спросил Джим.- Да там и одному не поместиться, не то что вчетвером.
     -  Сегодня  ночью  нас  будет  семеро,-  сказал  Брайен.-  Не  забудьте
охотников.
     - Да,  кстати, где они? - спросил я, потому что хижина выглядела совсем
заброшенной  и над длинной железной трубой  (словно снятой с одной из первых
паровых машин) не было видно никакого намека на дым.
     - Они где-нибудь в горах,- объяснил Брайен.- Вечером должны вернуться.
     Когда  мы  добрались до хижины и вошли внутрь,  нашему взору  предстала
каморка  площадью  примерно двенадцать  квадратных метров.  В ней  были  две
деревянные  койки,   словно   вывезенные   из  какого-нибудь  малоизвестного
концентрационного  лагеря худшего  рода.  В одной стене было широкое окно  с
зеркальным   стеклом   (неожиданная   роскошь),   из   которого   открывался
великолепный  вид на  всю долину, а напротив  коек помещался очаг. На первый
взгляд казалось, что, когда наш багаж будет внесен внутрь, всем нам, включая
охотников, придется  спать  снаружи. Однако  после  долгих трудов  и  споров
удалось разместить вещи так, что койки и часть пола остались свободными. Тем
не менее  было  очевидно,  что семерым  тут, мягко  выражаясь,  будет крайне
тесно. Охотники оставили на столе записку, в  которой они приветствовали нас
и  сообщали, что приготовили  растопку и принесли  воду, за  что мы  были им
чрезвычайно благодарны. Пока Джим с Крисом возились со своей аппаратурой, мы
с  Брайеном  натянули над очагом веревку, развесили  мокрую одежду,  развели
огонь и поставили чайник.
     Небо становилось все чернее,  начало смеркаться, над озером заскользили
клочья тумана. Мы зажгли лампы и в их мягком желтом свете принялись готовить
ужин. Вдруг послышались  голоса - казалось,  что говорят за стеной, но когда
мы  вышли, то в сумерках с трудом  различили три фигуры,  которые  двигались
вдоль берега метрах в четырехстах от нас. Мы обменялись приветствиями, потом
вернулись в дом, поставили чайник  для охотников, и  минут  через пятнадцать
они присоединились к нам.
     Говорить  о  ком-нибудь, что  он  типичный  представитель своей страны,
неверно, ибо в каждой стране вы найдете множество разных типов. И все-таки я
бы назвал этих троих  типичными новозеландцами. Высокие, мускулистые, лица и
руки  обветренные. В своих  плотных  рубашках, вельветовых  штанах и тяжелых
ботинках,  в надвинутых  на глаза помятых  шляпах, с  ружьями за  спиной они
выглядели чрезвычайно  лихо. Правда, они не принесли  с собой  окровавленных
туш,  но это меня не  удивило;  Брайен уже успел нам  объяснить, что  убитых
оленей оставляют на месте отстрела.
     Чтобы  хоть  как-то  контролировать  численность  оленей  и  опоссумов,
Управлению  природных ресурсов  пришлось  бы содержать  целую  армию штатных
охотников, а на это нет средств. Но ведь есть множество охотников-любителей,
и  среди  них  Управление  набирает  людей,  которым оплачивают  издержки  и
позволяют охотиться в районах,  где развелось  слишком много вредителей. Так
что  охота,  с которой возвратились наши  новые  знакомые  (по-видимому,  не
очень-то успешная - они убили  всего  шестнадцать  оленей), преследовала две
цели: охотники получили удовольствие  и помогли сократить  поголовье оленей,
грозивших наводнить долину и погубить такахе.
     Плотно  закусив и напившись чаю, мы расселись  перед  гудящим  пламенем
(ночь была на  редкость холодная), и  я откупорил  бутылку виски  из запаса,
который предусмотрительно захватил с собой.
     Рано  утром, окостеневшие  от  причудливых поз, в которых нам  пришлось
лежать на полу всю  ночь, мы  встали и приготовили завтрак. Долину заволокло
туманом,  с  порога  хижины  почти  ничего  не  было  видно,  но  Брайен  не
сомневался,  что с  восходом  солнца  прояснится.  После  завтрака  охотники
распрощались с нами и побрели сквозь туман вниз по ущелью к Те Анау, где  их
ожидала лодка.  Славные  ребята, и  все же мы были  рады,  когда они  ушли и
освободили толику дефицитной площади.
     Прогноз Брайена подтвердился:  часам к  восьми утра открылось почти все
озеро и  некоторые из окружающих вершин.  День обещал быть хорошим,  и мы  в
приподнятом настроении  зашагали по берегу к широкому лугу, где,  по  словам
Брайена,  были  найдены  первые  гнезда  такахе.  Наше   хорошее  настроение
объяснялось еще и тем, что в опаловом утреннем свете  озеро казалось  меньше
вчерашнего и мы надеялись за каких-нибудь полчаса прогулочным шагом дойти до
цели. Однако нам предстояло вскоре убедиться, что долина Такахе обманчива. Я
уже много  лет охочусь за животными в  разных  концах света, но  не припомню
случая, чтобы  где-нибудь  было так неуютно, как здесь. В первый же  день мы
наглядно убедились, что ожидает тех, кто вздумает охотиться на такахе.
     Начну с облаков. Они переваливали через гребень, заглядывали в долину и
наконец, решив,  что здесь вполне  можно отдохнуть,  неторопливо скатывались
вниз,  обволакивая и вас и весь  ландшафт, да к  тому же промачивая  вас  до
костей. Но это, так сказать, мелкие неприятности. Полевица - мощные, высотой
по  пояс  желтоватые кусты - жадно  собирала влагу  и щедро делилась  с вами
своими  накоплениями,  когда  вы  продирались   сквозь  нее.  Ко  всем  этим
удовольствиям  добавлялся  сфагновый  мох.  Толстый слой  ярко-зеленого  мха
дорогим ворсистым  ковром выстилал почву между кустами полевицы.  Он казался
гладким, точно лужайка для игры в шары, и столь же приятным для ходьбы.  Да,
ковер был толстый, местами до четверти метра, нога буквально тонула  в нем -
тонула так, что вы  с неимоверным усилием вытаскивали ее. В довершение всего
этот  зеленый ковер,  разумеется, рос  на  воде,  поэтому с каждым шагом  вы
набирали  полный  ботинок воды,  а  когда извлекали  ногу  из  мха,  звонкое
чавканье отдавалось  по  всей долине, подобно  выстрелу. Уверен,  что  через
пятнадцать минут  в пределах сотни  километров не осталось  ни одной такахе,
которая  не  была бы предупреждена о нашем появлении и  продвижении. Метр за
метром прошлепали мы вдоль берега, потом ступили на луг. Время от времени мы
заходили  в  буковый  лес, потому  что в  то время  года,  когда  такахе  не
насиживают яиц, они предпочитают  держаться  у опушки. Темные,  серо-зеленые
стволы деревьев, как и мелкая темно-зеленая листва, были покрыты влагой. Тут
и  там  с  ветвей   свисали  длинные  пряди  лишайника,  словно  причудливые
коралловые  образования.  На  первой  взгляд лишайник казался  белым, издали
можно  было  даже  подумать,   что  некоторые  деревья  обсыпаны  снегом,  а
посмотришь  вблизи -  и видишь,  что тонкие  филигранные  пряди  окрашены  в
нежный, приятный зеленовато-серый цвет.
     Весь день мы пробирались сквозь мокрую полевицу и сумрачный буковый лес
с его  марсианской порослью лишайников.  Мы иззябли, мы промокли насквозь, и
мы  видели все  что угодно,  только не такахе.  Однажды  нам попался  свежий
помет, и  мы  окружили  его  с  тем  же  чувством, с  каким  Робинзон  Крузо
рассматривал  знаменитый  след  ноги;  мы  находили места, где птицы недавно
кормились, пропуская сквозь клюв длинные стебли полевицы;-находили на  земле
пустые  гнезда,  свитые из той же  полевицы и  ловко  укрытые под нависающей
травой; а  один раз Брайен  даже заявил, что слышит крик такахе, но так  как
уже вечерело и в долине была такая тишь, что урони булавку -  и все услышат,
мы  решили,  что  он  просто хочет  нас  приободрить.  А  потом тучи  начали
опускаться все ниже и стало слишком темно  для съемок,  даже если бы нашлось
что снимать.  Мы  уже  дошли  до конца долины,  и Брайен предложил повернуть
назад, ибо, бодро объяснил он, если в долину неожиданно спустится облако, мы
можем  заблудиться  и  будем всю  ночь бродить  по  пояс в мокрой  полевице,
описывая все более широкие круги. Напуганные столь ужасной перспективой, мы,
преодолевая отвращение, зашагали обратно по своим чавкающим следам через луг
и вдоль  озера.  И когда наконец, уставшие, озябшие,  промокшие, удрученные,
достигли хижины, о которой  накануне  отзывались столь пренебрежительно, она
показалась нам верхом роскоши. Сбросить мокрую одежду и, сидя перед горящими
поленьями, глотать горячий чай,  основательно сдобренный  виски,- это  ли не
верх блаженства,  и скоро мы уже  говорили себе, что сегодня нам  просто  не
повезло.  Скверная погода сделала такахе нелюдимее  обычного,  а вот завтра,
уверяли мы  друг друга, в долину набьется столько птиц, что негде будет ногу
поставить.
     Наш  энтузиазм   несколько   поумерился,   когда  мокрые   носки  Джима
(старательно  развешанные  над очагом)  с убийственной  точностью  свалились
прямо в  кастрюлю,  в которой  Брайен  задумчиво помешивал  закипающий  суп.
Правда, от этой необычной приправы суп  не стал хуже, зато  у Джима появился
еще один повод брюзжать, и он с большим рвением предался этому занятию.
     На следующее утро погода  была, пожалуй, даже похуже,  чем накануне, но
это нас не остановило; дрожа от  холода, мы натянули на себя сырую одежду  и
снова  зашагали по берегу озера. Опять мы  дошли  до луга, опять очутились в
ледяных объятиях полевицы и сфагнума, и опять нам попадались следы такахе, а
самих птиц по-прежнему  не  было видно. Под  вечер погода испортилась,  и мы
совсем  пали  духом.  Завтра  нам уходить  из долины, и до чего  же обидно -
проделать  такой путь, так промокнуть, столько зябнуть -  и все  впустую!  И
ведь  такахе где-то тут: стебли полевицы только  что объедены, помет свежий.
Эти негодные птицы явно играли с нами в прятки, но нам было вовсе не до игры
- не то место и не то настроение.
     И  вдруг -  только что  перед тем  я  оступился и шлепнулся  на мокрый,
особенно вязкий  в  этом месте  мох  -  Брайен поднял руку,  призывая нас  к
тишине.  Мы  замерли,  боясь  дохнуть, а  меж  тем  ноги медленно, но  верно
погружались в мох.
     - В чем дело? - выдохнул я наконец.
     - Такахе,- ответил Брайен.
     - Вы уверены? - Лично я слышал только плеск и чавканье, когда упал.
     - Да,- сказал Брайен.- Прислушайтесь, и вы сами услышите.
     Мы в  это время находились под откосом, метрах в  двадцати от линии, за
которой  буковый  лес начинал восхождение  на  крутой  склон;  здесь кустики
полевицы казались выше и  гуще, чем на  других  осмотренных  нами  участках.
Стоим и слушаем - мокрые,  продрогшие,  притихшие... Неожиданно справа из-за
деревьев донесся  звук,  услышанный  Брайеном. Это  был глухой  рокот, вроде
барабанной дроби, очень похожий на звук, который издавали уэки на Капити, но
несравненно громче и  какого-то  особого, глубокого  контральтового  тембра.
Первая дробь состояла  из  семи-восьми частых ударов,  затем, после короткой
паузы,  уже с  другого  места, чуть  подальше,  прозвучала  новая дробь.  Мы
заметили какое-то движение в траве прямо  перед нами, потом еще,  но ближе к
лесу. Не  думая  о том,  что Крису  и Джиму, нагруженным камерой и треногой,
трудно   поспевать   за  нами,   мы  с   Брайеном   стали  подкрадываться  к
подозрительным  точкам.  Я  говорю "стали подкрадываться", на самом же  деле
моему  сверхчувствительному слуху казалось, будто мы шлепаем по  мху, словно
полк гиппопотамов, забредших в котел  с густой кашей.  Ближе, ближе... Вдруг
трава опять  зашевелилась  -  и мы застыли на месте. Через секунду  мы снова
двинулись вперед, еще  осторожнее,  чем  прежде,  потому что  подозрительное
движение происходило всего в  нескольких  метрах от  нас.  Опять колыхнулась
трава... Я шагнул в сторону,. и тут из-за густой полевицы показалась такахе.
     То, что я увидел, ошеломило меня: ведь до сих  пор я знал такахе только
по черно-белым  фотографиям  и считал,  что  они  величиной с  куропатку,  с
невзрачным крапчатым оперением, как у уэки, а тут передо мной  стояла  птица
ростом с крупную индейку, только покруглее,  и на фоне темной буковой листвы
и бледно-желтой полевицы  ее оперение  сверкало,  словно  ювелирное изделие.
Мощный  клюв, напоминающий клюв клеста, был алого цвета, ноги - тоже; голова
и  грудь яркой синевой могли поспорить со Средиземным морем;  спина и крылья
были  дымчато-зеленые.   Стоя   на   широко   расставленных   ногах,  такахе
настороженно  повернула голову  в мою сторону  и  издала  короткую дробь.  Я
глядел  на птицу  с  восхищением, она  на меня -  с  величайшим  недоверием.
Внимательно рассмотрев меня,  такахе  опустила  голову  и  с  необыкновенной
важностью  прошествовала дальше.  Мгновение  - и  она скрылась  за  кустиком
полевицы.  Мне  бы не двигаться, и она,  наверно, вышла  бы  снова, но я так
боялся потерять из виду эту великолепную птицу, что сделал несколько шагов в
сторону.  И  испортил  этим все дело.  Такахе испуганно  оглянулась,  издала
низкий  звук  -  сигнал тревоги - и довольно неуклюже, но  достаточно быстро
побежала  в лес  искать укрытие.  Беглянка исчезла  за  деревьями, и  потом,
сколько  мы  ни  подкрадывались,  не  увидели  ни  одной  птицы,  а  слышали
таинственное потрескивание да взволнованную дробь.
     А тут еще облака опустились так низко,  что  Брайен посоветовал немедля
возвращаться в  хижину.  Иззябшие, промокшие и все-таки счастливые - ведь мы
добились пусть маленького, но успеха,- мы зашлепали  через  луг и по  берегу
обратно.  До конца озера  оставалось совсем  немного,  каких-нибудь  пятьсот
метров отделяли нас от теплой хижины (было видно, как вьется приветный дымок
над высокой трубой), и в это время Брайен оглянулся назад.
     -  Посмотрите,-  сказал он,-  и вы  увидите  то,  от чего я  спешил вас
увести.
     Над лесистым  гребнем в  противоположном  конце  долины,  совсем низко,
показалось  огромное  серое  облако.  На  наших глазах  оно  изогнулось и  с
невероятной  скоростью  покатилось  вниз  в долину.  Через несколько  секунд
участок, где мы видели такахе,  исчез,  еще мгновенье -  и мягкая серая лапа
накрыла  луг  за  озером,  затем  облако  распласталось  по водной  глади  и
понеслось  к  нам, заволакивая на ходу всю долину. Мы уже  подошли к хижине,
когда нас настигли невесомые  щупальца.  С  чувством облегчения  мы отворили
дверь, на пороге обернулись и увидели  глухую  колышащуюся  стену,  а долина
Такахе исчезла,  словно  ее  никогда  и  не  было. В итоге  все  мы пришли к
убеждению, что нам удивительно повезло - ведь туман мог захватить  нас по ту
сторону озера. И пока туча дышала холодом на окно, мы подложили в очаг сухих
дров, сбросили  мокрую  одежду и  позволили  себе поваляться в розовом свете
огня,  потягивая  чай  пополам   с  виски  и  почему-то  испытывая  глубокое
удовлетворение от мысли, что нам удалось увидеть такахе и обмануть стихию.
     -  Ну так,-  наконец заговорил Брайен,- завтра спускаемся на Те Анау, а
оттуда можно отправляться на гору Брюса. Там вы снимете отличные кадры, ведь
наши такахе, после  того как переросли  наседку, стали на  диво  ручными, ну
прямо домашняя птица.
     - Одного не могу понять,- сказал Джим,-  почему мы сразу не отправились
на гору Брюса, вместо  того чтобы бродить здесь, рискуя схватить  воспаление
легких.
     - А подлинность? - строго произнес Крис.- Нам ведь нужно показать места
обитания птиц... передать обстановку.
     - Что до меня, я-то эту обстановку узнал,- сказал Джим, глубокомысленно
выжимая из своего носка полчашки воды.
     За  ночь облако исчезло,  и на  следующее утро  вся долина  сверкала  в
солнечных  лучах,  словно хрустальная. Мы  собрали свое  имущество и вышли в
путь пораньше, потому что спуск до Те  Анау, где  нас должна была  встретить
лодка,  занимает  немало  времени.  Пробираясь  через влажный  буковый  лес,
спотыкаясь  и  скользя  по  толстому  сырому ковру  опавших  листьев,  я  не
переставал восхищаться выдержкой  и сноровкой  людей, которые карабкались по
почти  отвесному  склону,  неся на  спине  курицу, призванную спасти такахе.
Шлепаясь на землю в третий раз и катясь вниз  на  "пятой точке",  я повторял
про  себя пожелание,  чтобы на свете было побольше самоотверженных людей, не
жалеющих ни времени, ни сил для спасения вида, которому угрожает гибель.
     Теперь,  когда мы  своими глазами  увидели такахе в  ее  долине, я  еще
сильнее рвался  на гору Брюса, где живут  птицы, ради которых была проделана
такая  работа. Заповедник  (разумеется, государственный) представляет  собой
обширный  зеленый  участок,  тщательно  огороженный  и засеянный  полевицей.
Такахе, уже  совсем взрослые, содержатся на воле. Когда  мы вошли за ограду,
на  участке никого не было видно, но стоило птицам услышать наши голоса, как
они тотчас  выскочили из кустов  и помчались к  нам, низко опустив головы  и
топая  большими ногами. Им так не терпелось отведать бананов, которые мы для
них принесли,  что они  буквально набросились на  нас,  толкались,  лезли на
колени. Вблизи такахе  выглядели  еще великолепнее, чем я думал; зеленоватое
золото  и пурпур их  шелковистого оперения ярко блестели в  солнечных лучах.
Душа ликовала  от сознания, что живые такахе суетятся у наших ног и едят  из
рук,  совсем как  домашняя птица.  Мог  ли я подумать,  что меня ожидает еще
большая радость!
     В одном конце участка стоял большой птичник  в виде полумесяца. Мы были
настолько  увлечены  такахе,  что  я  не  обратил особого  внимания  на  эту
постройку, только заглянул внутрь мимоходом.
     Там  лежали  прутья и пучки травы, больше я ничего не  заметил и решил,
что  птичник  пустует. А может,  его построили  для  такахе,  когда те  были
поменьше? С трудом отделавшись от бесцеремонных птиц, которые были убеждены,
что у меня где-то еще спрятаны бананы, я спросил об этом Брайена.
     - Нет, это какапориум,- с гордостью в голосе ответил Бра йен.
     - Что такое какапориум? - осторожно осведомился я.
     - Это такое  место,-  объяснил  Брайен, внимательно глядя на мое лицо,-
где держат какало.
     Слова  Брайена подействовали на меня так, как если бы он объявил, что у
него есть полная конюшня разноцветных единорогов. Ведь какапо не только одна
из самых редких, но и одна из самых своеобразных птиц Новой Зеландии, и хотя
я мечтал увидеть какапо, мне это казалось несбыточным.
     - Не хотите ли  вы сказать,- продолжал я,-  что у вас  в  птичнике есть
какапо и вы до сих пор об этом молчали?
     - Вот именно,- ухмыльнулся Брайен.- Сюрприз.
     - Ведите меня к нему,- потребовал я, дрожа от нетерпения.-  Ведите меня
к нему немедленно.
     Довольный моей бурной реакцией, Брайен отворил калитку птичника,  и  мы
вошли.  В  углу  стоял деревянный  ящик,  накрытый  большой  охапкой  сухого
вереска.  Мы подошли, осторожно раздвинули вереск, и я  увидел  глядящие  на
меня с расстояния около полуметра глаза доподлинного, живого какапо.
     Какапо  еще называют совиным  попугаем -  очень меткое название, потому
что  он  так  похож  на  сову, что  даже  опытному  орнитологу  простительно
ошибиться  с первого  взгляда.  Он крупный,  крупнее сипухи;  оперение очень
красивое,  дымчатого  серовато-зеленого цвета  с  черными крапинками. "Лицо"
широкое и плоское, как у совы, с огромными темными глазами.
     Обитатель ящика смотрел на  меня  свирепо, точно престарелый полковник,
которого  разбудил  в  клубе  пьяный