было весело идти через лес.
     Он принял в  сложенные лодочкой ладони пачку сигарет,  кивнул и  широко
улыбнулся.
     - Спасибо, маса.
     - Хорошо... теперь иди в Эшоби. Счастливого пути.
     - Спасибо,   маса,  -  повторил  он,  сунул  сигареты  в  карман  своей
редкостной рубахи и зашагал вниз по аллее.
     Элиас пришел через двадцать четыре часа.  Когда я раньше останавливался
в  Эшоби,  он  был одним из  моих постоянных охотников,  и  я  по-настоящему
обрадовался,  увидев  тучного африканца,  который шел  вперевалку по  аллее.
Узнав меня,  он  просиял.  Мы  обменялись приветствиями,  Элиас торжественно
вручил мне дюжину яиц,  тщательно завернутых в банановые листья, а я подарил
ему сигареты и охотничий нож,  который привез специально для него из Англии.
Потом мы перешли к  делу -  разговору о  животных.  Элиас рассказал мне,  на
каких  животных охотился и  что  поймал  за  восемь  лет  моего  отсутствия,
поведал,  как живут мои друзья охотники.  Старика Н'аго убила лесная корова,
Андраю укусил за  ногу водяной зверь,  ружье Сэмюэля взорвалось,  и  он (вот
потеха!) остался без руки, а Джон недавно убил самую большую на памяти людей
лесную свинью и  продал мяса на два с лишним фунта.  А затем я услышал нечто
такое, что заставило меня насторожиться.
     - Маса помнит птицу,  которая очень нравилась масе?  - спросил он своим
сиплым голосом.
     - Какую птицу, Элиас?
     - Да ту самую,  у  которой на голове нет перьев.  Последний раз,  когда
маса жил в Мамфе, я приносил ему двух птенцов.
     - Птица,  которая обмазывает гнездо глиной? У которой красная голова? -
спросил я с волнением.
     - Ну да, маса, - подтвердил он.
     - Ну, и что ты хочешь про нее сказать?
     - Когда я  услышал,  что маса вернулся в Камерун,  я пошел в лес искать
эту  птицу,  -  объяснил Элиас.  -  Я  помнил,  что  масе  эта  птица  очень
понравилась. Вот и пошел искать. Два, три дня в лесу искал.
     Он помолчал, задорно глядя на меня.
     - Ну?
     - Я нашел ее, маса. - Он расплылся в широчайшей улыбке.
     - Нашел?  -  Я не верил своему счастью. - Где это... где она обитает...
сколько птиц ты видел... какое место?
     - Это там,  - продолжал Элиас, прерывая поток сбивчивых вопросов, - там
есть одно место,  где очень большие скалы. Она на горе живет, сэр. Ее гнездо
в больших скалах.
     - Сколько гнезд ты видел?
     - Три гнезда, сэр. Но одно гнездо не готово, сэр.
     - Из-за чего такой шум? - полюбопытствовала Джеки, выйдя на веранду.
     - Picathartes, - коротко ответил я.
     К чести Джеки она знала, что это такое.
     Picathartes,  плешивая сорока,  -  птица,  которая всего  несколько лет
назад была известна лишь по немногим шкуркам в музеях.  Только два европейца
видели ее на воле. Сесил Уэбб, тогда штатный коллектор Лондонского зоопарка,
сумел поймать и вывезти живьем первый экземпляр этой необычной птицы.  Через
полгода,  когда я  был в Камеруне,  мне принесли два взрослых экземпляра.  К
сожалению,  я  не  довез их  до Англии:  они погибли от аспергиллеза,  очень
опасной болезни легких.  И  вот  теперь Элиас нашел целое гнездовье,  причем
похоже, что мы, если нам повезет, сумеем взять и вырастить птенцов.
     - Эти птицы, у них есть птенцы в гнездах? - спросил я Элиаса.
     - Может быть,  есть,  сэр,  -  неуверенно ответил он.  - Я не смотрел в
гнезда. Боялся спугнуть птиц.
     - Ясно,  -  сказал я,  поворачиваясь к Джеки.  - Остается только одно -
отправиться в  Эшоби и посмотреть.  Вы с Софи останетесь здесь присматривать
за  нашей коллекцией.  Я  возьму с  собой Боба,  и  мы  дня  два потратим на
плешивую сороку.  Даже если нет  птенцов,  интересно поглядеть эту  птицу на
воле.
     - Хорошо, - согласилась Джеки. - Когда идете?
     - Завтра,  если  найду  носильщиков.  Позови Боба,  скажи ему,  что  мы
наконец-то  отправляемся  в  настоящую  экспедицию.  Пусть  приготовит  свои
змеиные ловушки.
     На следующий день, рано утром, когда еще было сравнительно прохладно, к
дому Джона Хендерсона пришли восемь африканцев.  Поспорив,  как обычно, кому
что  нести,  они  взгромоздили наше  снаряжение на  свои  курчавые головы  и
зашагали к Эшоби. Форсировав реку, наша маленькая колонна пересекла луг, где
мы так неудачно охотились на питона,  потом вошла в таинственный лес.  Тропа
на Эшоби петляла и извивалась между деревьями,  вычерчивая зигзаги,  которые
привели бы в  отчаяние древнеримского строителя дорог.  Иногда она пятилась,
огибая  огромный камень  или  упавшее дерево,  в  других  местах  решительно
пересекала очередное препятствие, так что носильщикам приходилось устраивать
живой конвейер,  чтобы перебросить груз через мощный ствол или  спустить его
вниз по каменной стенке.
     Хотя я  предупредил Боба,  что по  пути мы вряд ли увидим животных,  он
набрасывался  на  каждое  гнилое  дерево  в   надежде  извлечь  какую-нибудь
редкость.  Мне  давно  надоело слушать и  читать про  "кишащий диким зверьем
опасный и  коварный тропический лес".  Во-первых,  он  не  опаснее,  чем наш
Нью-Форест летом,  во-вторых,  вовсе не кишит дичью и  в каждом кусте там не
сидит готовый прыгнуть на вас злобный зверь.  Конечно, животные есть, но они
предусмотрительно избегают вас.  Пройдитесь через  лес  до  Эшоби  -  вы  не
насчитаете и десятка "диких зверей".  А как бы мне хотелось,  чтобы описания
были верны! Как бы хотелось, чтобы в каждом кусте таился "свирепый обитатель
леса". Насколько легче было бы работать зверолову.
     На  эшобийской тропе  нам  более или  менее часто попадалась лишь  одна
живность - бабочки, но они явно читали не те книги и решительно не хотели на
нас нападать.  Всюду, где тропа ныряла в лощинку, на дне непременно струился
ручей,  а  по  сырым,  тенистым берегам  прозрачного потока  бабочки  сидели
гроздьями и  медленно взмахивали крылышками.  Издали  казалось,  что  берега
переливаются разными цветами, от огненно-красного до белого, от лазурного до
розового и  пурпурного -  это бабочки,  будто в трансе,  аплодировали своими
крылышками прохладной тени.  Смуглые мускулистые ноги  носильщиков наступали
прямо на  них,  и  мы вдруг оказывались по пояс в  кружащемся цветном вихре.
Бабочки  беспорядочно метались вокруг  нас,  а  когда  мы  проходили,  снова
садились на темную почву,  сочную и влажную,  как фруктовый торт, и такую же
благоуханную.
     Огромное,  почти скрытое паутиной лиан  старое дерево отмечало половину
пути  до  Эшоби.   Здесь  было  место  для  привала,  и  покрытые  испариной
носильщики,  кряхтя и отдуваясь,  сложили свою ношу на землю и сели в ряд на
корточках. Я раздал сигареты, и мы все закурили. В мглистом соборном сумраке
леса не  было ни  малейшего ветерка,  дымок поднимался прямо вверх голубыми,
чуть  трепещущими  столбиками.  Единственным звуком  было  неумолчное  пение
больших  зеленых  цикад,  которые сидели  на  каждом  дереве,  да  откуда-то
издалека доносилось пьяное бормотанье стаи птиц-носорогов.
     Мы  курили и  смотрели,  как  между корнями деревьев охотятся маленькие
коричневые  лесные  сцинки.  У  этих  ящеричек  всегда  такой  аккуратный  и
чистенький вид, будто их отлили из шоколада и они только что вышли из формы,
гладкие,  сверкающие, без единого изъяна. Двигались они медленно, осторожно,
словно  боялись  испачкать  красивую  кожу,  и  поглядывали во  все  стороны
блестящими глазками, скользя в своем мире коричневых увядших листьев, сквозь
лес маленьких поганок, через пятна мха, плотным ковром облегавшего камни. Их
добычей   были   несметные  полчища  крохотных  тварей,   населяющих  лесную
подстилку:  черные  жучки,  которые спешили куда-то,  будто  опаздывающие на
похороны  гробовщики,  медлительные,  плавно  скользящие улитки,  оплетающие
листву  своей  серебристой слизью,  маленькие темно-коричневые сверчки,  что
сидели  в  тени  на  корточках,  поводя  длиннейшими усиками,  -  ну  просто
любители-рыболовы со своими удочками на берегу реки.
     В  темных сырых  нишах между досковидными корнями могучего дерева,  под
которым мы сидели,  я увидел кучки насекомых, неизменно меня занимающих. Они
похожи  на  маленьких  долгоножек,   когда  те  отдыхают,   но  у  них  есть
полупрозрачные,  молочного цвета крылышки. Сидели они вместе штук по десять,
чуть  шевеля  крылышками и  все  время  перебирая  хрупкими  ножками,  будто
нетерпеливые рысаки.  Спугнешь их -  они дружно взлетают, и тогда начинается
нечто непередаваемое.  Дюймах в  восьми над землей они выстраиваются в круг,
размером не  больше  блюдца,  и  принимаются быстро-быстро кружить,  одни  в
горизонтальной,  другие в  вертикальной плоскости.  Издали все  это выглядит
довольно странно,  рой  напоминает мерцающий молочно-белый мяч,  который все
время чуть  видоизменяется,  но  постоянно занимает одно  и  то  же  место в
пространстве.  Насекомые летают так быстро и тельце у них такое тонкое,  что
глаз видит лишь мерцание седых крылышек.  Должен признаться,  что  воздушный
спектакль сильно меня  занимал,  и  во  время  лесных прогулок я  специально
отыскивал этих насекомых и спугивал их, чтобы они станцевали для меня.
     В  полдень мы  добрались до  Эшоби.  За  восемь лет  поселок очень мало
изменился.  Та  же горстка грязных тростниковых хижин,  выстроившихся в  два
ряда  -  один покороче,  другой подлиннее.  Широкая пыльная тропа между ними
служила главной улицей,  площадкой для  детей  и  собак и  угодьем неустанно
роющей землю  тощей домашней птицы.  Навстречу нам,  осторожно лавируя между
копошащимися детьми  и  животными,  вперевалку выступал Элиас.  За  ним  шел
маленький мальчик и нес на голове два больших зеленых кокосовых ореха.
     - Добро пожаловать, маса, вы пришли? - сипло крикнул Элиас.
     - Здравствуй, Элиас, - ответил я.
     Он смотрел на нас со счастливой улыбкой.  Тем временем носильщики,  все
еще кряхтя и отдуваясь, разложили наше имущество по всей главной улице.
     - Маса будет пить кокосовое молоко?  -  спросил Элиас,  помахивая своим
мачете.
     - Да, с большим удовольствием, - ответил я, устремив жаждущий взгляд на
огромные орехи.
     Элиас тотчас развил кипучую деятельность.  Из  ближайшей лачуги вынесли
два  ветхих стула и  нас с  Бобом усадили в  тень посреди деревенской улицы.
Кругом, благовоспитанно храня молчание, сидели завороженные эшобийцы. Быстро
и  точно действуя мачете,  Элиас снял с орехов толстую кожуру,  затем концом
лезвия ловко  срезал макушки и  вручил орехи  нам.  Теперь можно  было  пить
прохладный сладкий сок.  Один орех содержал примерно два с половиной стакана
идеально свежего, утоляющего жажду напитка. Мы наслаждались каждым глотком.
     После отдыха стали устраивать лагерь.  В  двухстах ярдах от  деревни на
берегу речушки мы отыскали участок, который можно было без труда расчистить.
Несколько человек,  вооруженных мачете,  принялись срубать кусты  и  молодые
деревца,  другие  разравнивали красную  землю  широкими мотыгами с  короткой
ручкой.  Наконец после неизбежной перебранки, взаимных обвинений в глупости,
сидячих забастовок и  мелких ссор  работа была  закончена.  Участок приобрел
сходство  с  плохо  вспаханным  полем.  Можно  было  ставить  палатки.  Пока
готовился обед,  мы спустились к  речушке и  в  ледяной воде стали смывать с
себя грязь и  пот.  Розово-коричневые крабы махали нам  из-под камней своими
клешнями,  крохотные сине-красные рыбки пощипывали нас за  ноги.  Освеженные
купаньем,  мы  вернулись в  лагерь,  где  к  тому  времени  уже  установился
относительный порядок.  После обеда пришел Элиас и сел к нам под тент, чтобы
обсудить план охоты.
     - Когда мы пойдем смотреть птиц, Элиас?
     - Э,  маса, сейчас слишком жарко. В это время птицы ищут корм в кустах.
Вечером, как спадет жара, они возвращаются домой работать, тогда мы и пойдем
смотреть.
     - Ну ладно. Так ты приходи в четыре часа. Пойдем смотреть птиц.
     - Хорошо, сэр, - ответил Элиас, вставая.
     - А  если ты  сказал неправду,  если мы  не  увидим птиц,  если ты меня
надул, я тебя застрелю, понял?
     - Э!  -  воскликнул он,  смеясь.  -  Я никогда не надувал масу, честное
слово, сэр.
     - Ладно, мы пойдем проверим.
     - Да,  сэр.  -  Он  обернул саронгом свои  могучие окорока и  затопал в
деревню.
     К  четырем часам  солнце  скрылось за  деревьями.  Воздух был  пропитан
теплой,  дремотной предвечерней истомой.  Снова пришел Элиас.  Теперь на нем
вместо цветастого саронга была грязная набедренная повязка,  и  он  небрежно
помахивал своим мачете.
     - Я здесь, маса, - объявил Элиас. - Маса готов?
     - Готов. - Я повесил на плечо бинокль и сумку. - Пошли, охотник.
     Элиас  провел нас  по  пыльной главной улице,  потом свернул в  проулок
между  лачугами,  и  мы  вышли на  огород,  где  топорщилась вихрастая ботва
маниоки и  торчали пыльные листья  банана.  Тропа  пересекла ручей,  оттуда,
извиваясь,  поползла в лес.  Еще с главной улицы Элиас показал мне пригорок,
где,  по его словам, обитали плешивые сороки. Хотя казалось, что до пригорка
рукой  подать,  я  не  поддался  обману.  Камерунские  леса  все  равно  что
заколдованный сад.  Кажется,  ваша цель совсем близко, а пойдешь к ней - она
словно отступает.  Порой вам,  как Алисе в стране чудес, приходится шагать в
противоположном направлении, чтобы приблизиться к цели.
     Так и с этим пригорком. Тропа шла к нему не прямо, а причудливо петляла
между стволами.  В  конце концов я  решил,  что смотрел не  на тот пригорок,
когда Элиас объяснял мне  дорогу.  Но  в  эту самую минуту тропа определенно
пошла в гору,  и стало ясно, что мы достигли подножия. Элиас сошел с тропы и
нырнул в заросли,  обрубая колючие кусты и свисающие лианы.  Он шумно дышал,
но ноги его беззвучно ступали по мягкому перегною.  И вот уже мы карабкаемся
по  такому  крутому склону,  что  порой  ступни Элиаса оказываются вровень с
моими глазами.
     Большинство  холмов   и   гор   Камеруна  сложены  очень   своеобразно,
подниматься на  них  нелегко.  Дети древнего вулканического извержения,  они
выброшены  вверх  могучими  подземными  силами.  Поражают  их  геометрически
правильные  очертания.  Тут  и  безупречные  равнобедренные треугольники,  и
острые  углы,  и  конусы,  и  кубы.  Кругом вздыбилось столько разнообразных
фигур, что я не удивился бы, встретив тут наглядное пособие, демонстрирующее
какую-нибудь особенно сложную и заковыристую теорему Эвклида.
     Горка,  склоны которой мы  теперь штурмовали,  представляла собой почти
правильный конус.  Уже  через  несколько шагов  она  показалась нам  гораздо
круче,  чем  в  первый  момент,  а  спустя  четверть  часа  мы  готовы  были
поклясться,  что склон у  нее совсем отвесный.  Элиас поднимался вверх очень
легко,  словно шагал по ровной грунтовой дороге,  ловко ныряя и петляя между
ветвями и кустами.  Мы с Бобом,  обливаясь потом и задыхаясь,  брели следом,
порой на четвереньках, и старались не отставать. Наконец перед самым гребнем
скат  выровнялся,  сменившись широким уступом,  и  сквозь  чащу  мы  увидели
пятидесятифутовую гранитную  скалу  с  кустиками  папоротника и  бегонии.  У
основания скалы громоздились огромные, сглаженные водой глыбы.
     - Вот это место,  маса,  -  сказал Элиас,  останавливаясь и водружая на
камень свой толстый зад.
     - Очень хорошо,  -  в  один голос отозвались мы с  Бобом и сели,  чтобы
отдышаться.
     Когда мы передохнули, Элиас повел нас через осыпь к нависающему выступу
скалы. Сделав несколько шагов под этим карнизом, он вдруг замер на месте.
     - Вон там их  дом,  маса,  -  сказал он,  обнажая в  гордой улыбке свои
замечательные зубы.
     Он показывал на скалу. В десяти футах над нами я увидел гнездо плешивой
сороки.
     С   первого   взгляда  оно   напоминало  большущее  ласточкино  гнездо,
слепленное из красновато-бурой глины и  маленьких корешков.  В  нижней части
гнезда бахромой свисали стебли и корешки подлиннее.  Трудно было понять,  то
ли это неаккуратная работа птиц, то ли намеренный камуфляж. Во всяком случае
пряди травы и  корешков маскировали гнездо,  и на первый взгляд оно казалось
попросту  кочкой,  которая  пристала к  бугристой,  источенной струями  воды
скале.  Гнездо было с футбольный мяч.  Карниз наверху надежно защищал его от
дождя.
     Первым делом надо  было  установить,  есть ли  кто-нибудь в  гнезде.  К
счастью,  как  раз  напротив росло высокое молодое деревце.  Мы  по  очереди
залезали на него и заглядывали в гнездо.  Увы, оно оказалось пустым. Правда,
все было готово для кладки яиц,  на дне лежала сплетенная из тонких корешков
пружинистая подстилка. Чуть подальше мы заметили еще два гнезда. Одно из них
- совсем готовое,  как и первое,  другое закончено только наполовину.  Но ни
птенцов, ни яиц...
     - Если мы спрячемся, сэр, птицы скоро прилетят, - сказал Элиас.
     - Ты уверен? - с сомнением спросил я.
     - Да, сэр, честное слово, сэр.
     - Хорошо, подождем немного.
     Элиас отвел нас к пещере. Вход в нее был почти завален огромным камнем,
и  мы спрятались за этим естественным прикрытием.  Отсюда отлично было видно
скалу с гнездами. Оставалось только ждать.
     Солнце  уже  спустилось  к  самому  горизонту,  лес  помрачнел.  Сквозь
путаницу лиан и  листвы над  нашей головой небо казалось зеленым с  золотыми
пятнами,  словно  между  кронами проглядывал могучий бок  огромного дракона.
Появились совершенно особые вечерние звуки.  Издали доносился ритмичный гул,
как  будто на  скалистый берег обрушивался прибой.  Это прыгала с  дерева на
дерево стая обезьян,  торопясь к месту ночлега. Сквозь гул прорывались крики
"ойнк...  ойнк...".  Обезьяны прошли где-то  под нами у  подножия горки,  но
заросли  были  слишком  густы,   чтобы  мы  могли  что-либо  разглядеть.  За
обезьянами следовала  обычная  свита  птиц-носорогов;  в  полете  их  крылья
производили  неожиданно  громкие,   отрывистые  звуки.  Две  птицы  с  шумом
опустились на  ветви над нами,  эффектно выделяясь на фоне зеленого неба,  и
затеяли какой-то долгий и  серьезный разговор.  Они кивали и качали головой,
широко  открывали  большие  клювы,  кричали  и  истерически всхлипывали.  Их
фантастические  головы  с   огромными  клювами  и   толстыми  продолговатыми
наростами напоминали зловещие бесовские маски цейлонского танца.
     Когда  начало  смеркаться,  несмолкающий оркестр  насекомых зазвучал  в
тысячу раз сильнее,  и казалось,  вся долина под нами вибрирует от их пения.
Где-то   древесная  лягушка  издала  долгую  трель,   будто  она   крохотным
пневматическим молотком сверлила дырочку в  дереве  и  теперь  остановилась,
чтобы инструмент остыл.  Вдруг раздался новый звук.  Такого я никогда еще не
слышал и  вопросительно поглядел на Элиаса.  Он словно окаменел,  пристально
всматриваясь в сумрачную вязь лиан и листьев вокруг нас.
     - Что это такое? - прошептал я.
     - Это та птица, сэр.
     Первый крик прозвучал далеко внизу,  но теперь раздался второй, намного
ближе.   Очень   странный  звук,   отдаленно  напоминающий  резкое  тявканье
китайского мопса,  только гораздо более жалобный и тонкий. Еще раз... еще...
Но как мы ни напрягали зрение, птицы не было видно.
     - Ты думаешь, это Picathartes? - прошептал Боб.
     - Не знаю... Никогда не слышал такого звука.
     Тишина.  Вдруг крик повторился совсем близко,  и  мы  замерли за  своим
камнем.  Совсем  неподалеку от  нас  стояло тридцатифутовое молодое деревце,
согнувшееся под весом толстой,  как канат, лианы, которая опутала его своими
петлями.  Ствол  закрывала листва соседнего дерева.  Все  кругом в  сумерках
казалось расплывчатым,  а на молодое деревце, заключенное в любовные объятия
своего убийцы,  падали последние лучи заходящего солнца,  и  оно очень четко
выделялось на  общем  фоне.  Вдруг,  словно  над  маленькой сценой  поднялся
занавес, появился настоящий, живой Picathartes.
     Я  намеренно употребляю слово "вдруг".  В  тропическом лесу  животные и
птицы  обычно передвигаютс