ми пытался  подмаслить меня при
помощи  музыки  или  извлеченной из  кармана  малоудобоваримой нуги.  Однако
преимущество было на стороне покупателя, и продавец отлично понимал это: где
еще на  всем  острове  найдет он безумца, готового купить не одного, а целых
трех совят?! И в конце концов сделка состоялась.
     Испытывая  временные финансовые  затруднения,  я  объяснил  Человеку  с
Бронзовками,  что ему придется подождать уплаты до начала следующего месяца,
когда  мне  выдадут  карманные деньги.  Сам хорошо  знакомый с  осложнениями
такого рода, он отнесся с полным пониманием к  моим  словам. Мы  условились,
что я оставлю деньги у  нашего друга Яни,  в кафе  на  перекрестке, и там он
сможет их забрать  во время очередного странствия  в этих краях. Покончив  с
деловой, корыстной  процедурой,  мы  распили флягу  имбирного пива,  которую
Человек  с Золотистыми Бронзовками  извлек из  своей объемистой  ноши. После
чего я осторожно посадил  драгоценных  совят обратно в их мешок и  продолжил
путь  домой, оставив  коробейника  в придорожной канаве,  где он возлежал на
спине в окружении своего товара и весенних цветочков, играя на свирели.
     Пока  я  шел  к дому, энергичные  крики  совят  вдруг;  напомнили мне о
кулинарных  проблемах,  проистекающих  из  моего  нового приобретения.  Было
очевидно, что Человек с Бронзовками не  кормил своих подопечных. Я не  знал,
как  долго  они находились в его владении, но, судя  по крикам,  они здорово
проголодались.  Жаль,  говорил я  себе,  что  мои отношения с  Лесли малость
осложнены, не то я упросил  бы  его подстрелить для моих младенцев несколько
воробьев или крысу-другую. Теперь  же оставалось только положиться на мамино
неизменное добросердечие.
     Маму я  застал  на  кухне;  одной  рукой  она  лихорадочно  размешивала
бурлящее  содержимое  огромного котла,  в другой держала  поваренную  книгу,
которую  сосредоточенно изучала сквозь  запотевшие  очки,  безмолвно  шевеля
зубами. Я извлек из мешка совят с видом человека, принесшего  бесценный дар.
Мама поправила очки  и поглядела на троицу шипящих и  покачивающихся пуховых
мячиков.
     -  Очень милые, дорогой, - рассеянно произнесла  она. - Очень милые. Ты
уж придумай для них надежное место, ХОрошо?
     Я ответил, что они будут заточены в моей комнате и никто даже не узнает
об их существовании.
     -  Правильно, -  сказала  мама,  беспокойно глядя на  совят. - Ты  ведь
знаешь,  как  Ларри смотрит  на  то, чтобы  у  нас  появились  еще  домашние
животные.
     Мне это было отлично известно, и я был твердо намерен хранить появление
совят в тайне от него. Вот только одна небольшая закавыка, сообщил я маме, -
птенцы голодны, по правде говоря, они умирают с голоду.
     -  Бедняжки,  -  сказала  мама,  немедленно  проникаясь  сочувствием  к
совятам. - Дай им хлеба с молоком.
     Я объяснил, что совы питаются мясом, а мои запасы уже  кончились. Может
быть, у мамы найдется маленький кусок, который она может одолжить мне, чтобы
птенцы не погибли?
     - Понимаешь, у меня сейчас с мясом туговато, - ответила мама. -  Только
и есть, что несколько отбивных на ленч. Сходи посмотри сам в холодильнике.
     Я   отправился  в   кладовку,   где   стоял  большой   холодильник  для
скоропортящихся  продуктов,  и заглянул  в его  нутро, наполненное  морозной
дымкой. Кроме десятка отбивных, никакого мяса не было, да и те вряд ли могли
насытить тройку прожорливых юных филинов. Я вернулся с этим известием к маме
на кухню.
     - Боже мой! -  воскликнула мама. -  Ты уверен, что они не  станут  есть
хлеб с молоком?
     Я был непреклонен. Совы едят только мясо.
     В эту минуту один птенец качнулся так сильно, что упал, и я не замедлил
обратить на это мамино внимание- вот, мол, до чего они ослабли.
     - Что ж,  бери тогда отбивные, что ли, -  встревоженно  сказала мама. -
Обойдемся овощным рагу.
     Торжествуя, я отнес совят  и отбивные в  свою комнату и скормил птенцам
все мясо.
     В связи с прибытием совят ленч в этот день задержался.
     - Извините,  что так  поздно,  -  сказала мама,  открывая  супницу, над
которой поднялось облачко пряного пара, -  но что-то сегодня картошка  долго
варилась.
     - Я полагал, что сегодня будут отбивные, - разочарованно заметил Ларри.
- Целое утро слюнки глотал, предвкушая отбивные. Куда они делись?
     - Боюсь, это совы виноваты, милый, - сказала мама извиняющимся тоном. -
У них такой страшный аппетит.
     Ларри замер, не донеся до рта ложку с овощным рагу.
     -  Совы? - вымолвил он наконец,  уставившись на маму. -  Совы? Как тебя
понимать? Какие еще совы?
     - О! - смутилась  мама, сознавая,  что допустила тактическую ошибку.  -
Просто совы... ну, птицы такие... ничего особенного.
     - Мы подверглись нашествию сов?  - допытывался Ларри. - Они ворвались в
кладовку и улетели, унося в когтях кучи отбивных?
     - Нет-нет, милый, они еще совсем маленькие. Они не способны на такое. У
них  совершенно очаровательные  глаза,  и  они  буквально умирали  с голоду,
бедные крошки.
     - Держу пари, речь  идет  о каком-нибудь  новом приобретении  Джерри, -
мрачно произнес Лесли. - Я слышал, как он с кем-то ворковал перед ленчем.
     - В таком случае пусть выпустит их на волю! - рявкнул Ларри.
     Я сказал, что это невозможно, они еще птенцы.
     - Совсем крошки, - увещевающе подхватила мама. - Они не виноваты.
     - Как это понимать-не виноваты?  -  возмущался Ларри.  - Эти  проклятые
твари набили брюхо моими отбивными...
     - Нашими отбивными, - перебила его Марго. - Откуда у тебя такой эгоизм?
     - Пора прекратить это, - продолжал Ларри, не  обращая внимания на слова
Марго. - Ты слишком потакаешь мальчишке.
     - Эти отбивные столько же наши, сколько твои, - настаивала Марго.
     - Чепуха,  милый, - сказала мама. - Ты чересчур преувеличиваешь. Это же
всего-навсего птенцы.
     - Всего-навсего! - язвительно повторил  Ларри. - У  негo  уже есть одна
сова, с которой мы знакомы по горькому опыту.
     - Улисс-очень славная птица, он никому не докучает, - защищалась мама.
     -  Для тебя, может быть, и славная, - сказал Ларри. - Потому что  он не
срыгивал на твою постель еду, которую не в силах был переварить.
     - Это было давным-давно, милый, и после не повторялось.
     - И вообще, при чем тут наши отбивные? - спросила Марго.
     - Дело не только в совах, - возразил Ларри, - хотя, видит бог, если так
будет  продолжаться, мы  скоро уподобимся  совоокой  Афине.  Да  он  у  тебя
совершенно  отбился  от  рук. Взять  хотя бы историю с  черепахой на прошлой
неделе.
     - Это была оплошность, милый. Он никому не хотел зла.
     - Оплошность! - саркастически произнес  Ларри.  - Распластал  проклятую
тварь по всей веранде. В моей комнате пахло, как от сапог капитана Ахава. Да
я потратил целую неделю  плюс пятьсот галлонов одеколона, освежая атмосферу,
чтобы можно было входить в комнату, не боясь задохнуться.
     - Мы ощущали этот запах столько же, сколько ты-негодующе сказала Марго.
- Можно подумать, ты единственный его слышал.
     - Вот именно! - воскликнул Лесли.  - Хуже всего пахло  в  моей комнате.
Мне пришлось спать на задней веранде. С какой стати ты всегда  считаешь себя
единственным страдальцем!
     - Ничего подобного, -  презрительно  ответил Ларри.  -  Просто  меня не
интересуют страдания всякой мелкоты.
     - Твоя беда в  том, что ты эгоист,  - повторила Марго, цепляясь за свой
исходный диагноз.
     - Хорошо, - отрезал Ларри. -  Делайте что  хотите. Вы еще взвоете очень
скоро, когда все ваши постели будут в совиной блевоте.  А  я пока поселюсь в
гостинице.
     - Ну вот что, хватит говорить о совах,  - твердо произнесла мама. - Кто
будет пить чай?
     Выяснилось, что чай будут пить все.
     - Я испеку  лепешки,  - сказала  мама, вызвав волну радостных  вздохов,
потому  что мы все  обожали  мамины лепешки  с  кремом,  маслом  и  домашним
земляничным вареньем.
     -  Я  пригласила  на чай  миссис Вадрудакис,  так  вы  уж  ведите  себя
прилично, - добавила мама.
     Ларри застонал.
     - Что это  еще за миссис Вадрудакис,  черт  побери? Какая-нибудь старая
зануда?
     -  Опять ты за  свое, -  строго сказала  мама. -  Она производит  очень
славное впечатление. Я получила от нее такое милое письмо, она просит у меня
совета.
     - Это по какому же поводу? - осведомился Ларри.
     - Дело в том, что ее очень огорчает, как крестьяне обращаются со своими
животными. Сам знаешь, какие у них тощие кошки и собаки, а бедные ослики все
в болячках. Ну вот, она и задумала учредить здесь на  Корфу общество  защиты
животных от жестокого обращения, вроде Королевского общества у нас в Англии.
И хочет, чтобы мы ей помогли.
     -  От меня  помощи ей  не  будет,  -  решительно  заявил Ларри.  - Я не
собираюсь  помогать  кому-либо защищать  животных,  скорее буду за  жестокое
обращение с ними.
     - Полно, Ларри, не говори таких вещей, - сурово заметила мама. - Я ведь
знаю, ты это не всерьез.
     - Вот именно, что всерьез, - возразил Ларри. - И поживи  эта Вадрудакис
с неделю в этом доме, она поняла бы меня. Своими руками стала бы душить всех
сов на своем пути ради спасения собственной жизни.
     - Словом, я прошу вас всех вести себя вежливо, - твердо сказала мама. И
добавила: - И пожалуйста, Ларри, оставь в покое сов. Она может посчитать нас
ненормальными.
     - Так оно и есть, - с чувством заключил Ларри.
     После  ленча я  обнаружил,  что Ларри, как  это с ним  часто случалось,
ухитрился   восстановить   против  себя   двух  возможных  союзников  в  его
антисовиной  кампании  -  Марго  и  Лесли.  Марго,  увидев  совят, пришла  в
неописуемый восторг. Она только что овладела искусством  вязания  и теперь с
непомерным  великодушием  вызвалась вязать  для  них  все, что я  пожелаю. Я
попытался представить  себе  совят  одетыми в  одинаковые полосатые свитеры,
однако  непрактичность этой идеи  вынудила меня  с сожалением отказаться  от
любезного предложения сестры.
     Зато помощь, предложенная Лесли,  была  более практичного свойства:  он
сказал,  что  готов  настрелять  для меня воробьев. Я спросил,  может ли  он
делать это каждый день.
     - Ну, каждый день  вряд ли, - ответил Лесли.  - Я ведь не  всегда дома.
Могу уехать в город или еще куда-нибудь. Но когда я дома-пожалуйста.
     Так может быть, он настреляет  побольше впрок, скажем, чтобы  совам был
корм на неделю?
     - Хорошая мысль! - сказал  Лесли. - Ты посчитай,  сколько воробьев тебе
надо на неделю, и я их заготовлю.
     С большим трудом  (математика никогда не  была моей сильной стороной) я
вычислил,  сколько воробьев,  с  учетом  другого мяса,  понадобится  мне  на
неделю,  после чего отнес результат своих подсчетов в комнату  Лесли, где он
был  занят  чисткой   последнего  пополнения  своей  коллекции-великолепного
старинного турецкого мушкета.
     - Так... Ясно,  - заключил он, глядя на мой  листик. -  Будет  сделано.
Лучше я  возьму духовое ружье,  а  то  ведь  этот чертов Ларри поднимет крик
из-за шума.
     Вооружившись духовым ружьем и большим бумажным мешком, мы зашли за дом,
Лесли приготовил  пульки, пррислонился  к стволу оливы и  открыл огонь.  Это
было  все равно,  что  стрелять в  мишень,  ибо  в  тот  год  мы подверглись
нашествию  воробьев и крыша дома была усеяна  ими. Пораженные рукой  меткого
стрелка  воробьи один за другим скатывались на землю;  здесь я подбирал их и
клал в свой мешок.
     Вскоре воробьи насторожились и начали отступать вверх по крыше, пока не
пристроились на самом коньке.
     Выстрелы Лесли и здесь настигали их,  но  его жертвы падали с конька на
другую сторону и скатывались прямо на веранду.
     - Погоди, я подстрелю еще  несколько штук, потом  пойдешь и соберешь, -
сказал Лесли, и я послушался его совета.
     Он  продолжал стрелять почти без  промаха, и  вслед за каждым щелканьем
ружья на коньке крыши становилось одним воробьем меньше.
     -  Черт, - внезапно произнес Лесли. -  Я сбился со счета. Сколько всего
получилось?
     Я ответил, что не считал.
     - Ладно, иди подбери тех, что упали На веранду, в жди там. Я  подстрелю
еще штук шесть и будет с тебя.
     Прижимая к себе бумажный мешок, я обошел вокруг дома и  с легким ужасом
увидел, что явилась совсем забытая нами миссис Вадрудакис. Она и мама сидели
в  напряженных  позах  на веранде, держа в  руках  чашки  с чаем, а кругом в
большом количестве валялись окровавленные воробьиные трупики.
     -  Совершенно  верно,  - говорила  мама,  явно надеясь,  что гостья  не
заметила сыпавшихся  сверху  мертвых  птиц,  -  мы  все  очень, очень  любим
животных.
     -  Мне говорили об  этом, - сказала миссис  Вадрудакис, благожелательно
улыбаясь. - Говорили, что вы, как и я, любите животных.
     -  Да-да, конечно, - подхватила  мама.  - Мы держим  множество животных
дома. Это у нас своего рода страсть, как говорится.
     Она нервно улыбнулась гостье;  в эту минуту прямо  в клубничное варенье
плюхнулся  мертвый  воробей.  Нельзя  было  скрыть его  появление и  так  же
невозможно сделать вид, будто его нет.  Мама уставилась на  воробья, точно в
гипнозе,  наконец  облизнула  пересохшие  губы  и  снова  улыбнулась  миссис
Вадрудакис, которая замерла в ужасе, держа в руке поднятую чашку.
     - Воробей, -  слабым голосом заметила мама. -  Что-то на них... гм... в
этом году мор напал.
     И тут на веранду вышел Лесли с ружьем в руках.
     - Ну что, достаточно настрелял? - осведомился он.
     Страсти  кипели  не менее десяти минут. Миссис Вадрудакис  заявила, что
еще никогда  в жизни не была так расстроена  и все мы-дьяволы в человеческом
образе.  Мама  твердила  о  своей  уверенности,  что Лесли  вовсе  не  хотел
кого-либо обидеть  и  к тому  же  воробьи определенно не испытывали  никаких
страданий.  Лесли  громко  и  воинственно  повторял,  что  нечего  поднимать
идиотский  шум  из-за  такой  ерунды, и вообще-совы кормятся воробьями,  так
неужели  миссис  Вадрудакис  желает, чтобы совы подохли  с голоду, а? Однако
миссис  Вадрудакис  была глуха к  словам  утешения. С оскорбленным видом она
трагическим  жестом  завернулась в свой  плащ,  содрогаясь, пробралась между
воробьиными трупиками, села в экипаж и под дробный перестук копыт скрылась в
оливковой роще.
     - Как  бы  нам договориться, дети, чтобы  вы не делали таких  вещей,  -
сказала мама, наливая себе чай дрожащей рукой,  пока я  собирал воробьев.  -
Право же, Лесли, это было крайне... неосмотрительно с твоей стороны.
     -  Ну  откуда  мне было  знать,  что  эта  старая  дура сидит здесь,  -
возмутился Лесли. - Или ты хочешь, чтобы я все видел сквозь дом?
     - И  все-таки надо быть  осмотрительнее,  милый,  - настаивала мама.  -
Одному богу известно, что она подумала о нас.
     - Подумала, что  мы изверги, - усмехнулся Лесли. -  Так  и сказала. Эта
старая дурочка за словом в карман не лезет.
     - У меня от  всей этой истории  разболелась голова. Пожалуйста, Джерри,
попроси Лугарецию приготовить еще чаю.
     После  изрядного количества  чая  и аспирина  мама  почувствовала  себя
лучше. Я  вместе с ней сидел на веранде,  читая лекцию о совах,  которую она
слушала вполуха, приговаривая: "Да-да, милый,  как интересно! "; внезапно из
дома донесся яростный вопль, заставивший маму подскочить на стуле.
     -  Господи,  -  простонала  она,  -  это невыносимо. Ну,  что  там  еще
случилось?
     На веранде возник Ларри.
     - Мама! - крикнул он. -  Этому  надо положить конец! Я не желаю  больше
мириться с этим.
     - Постой, милый, не кричи. Что случилось?
     - Это все равно что жить в каком-то проклятом Зоологическом музее!
     - Ты о чем?
     - О нашей жизни здесь, о чем же. Это нестерпимо. С меня хватит!
     - Да в чем же дело, милый? - озадаченно спросила мама.
     - Я пошел взять чего-нибудь попить в холодильнике-и что же я там вижу?
     - Что ты там увидел, милый? - заинтересовалась мама.
     -  Воробьев!  -   проревел  Ларри.   -  Полные  мешки,   черт   возьми,
антигигиеничных тухлых воробьев!
     В этот день фортуна определенно отвернулась от меня.


        Факиры и фиесты

     Князь тьмы - недаром князь. Шекспир. Король Лир

     Неизменно под конец весны моя коллекция  животных разрасталась до такой
степени, что  даже мама порой  начинала беспокоиться, ведь в  мире  животных
происходило  прибавление,  а  детенышей  все-таки  проще  приобретать,   чем
взрослых особей. А тут  еще мелкие дворяне, пренебрегая запретами, принялись
нещадно истреблять прибывающих для гнездования птиц. Этих "спортсменов"  все
устраивало;  если  крестьяне  охотились  только  на  птиц,  которых  принято
называть дичью- дроздов  и прочих,  -  то  городские стрелки  палили по всем
пернатым.  И   с  торжеством  возвращались   домой,   обвешенные  ружьями  и
патронташами,  с  полными  сумками  липкой от  крови добычи всякого  рода-от
зарянок и горихвосток до поползней и соловьев.
     Словом,  весной  в  моей  комнате   и  отведенной  мне   части  веранды
насчитывалось  не  меньше полудюжины клеток и ящиков  с ненасытными птенцами
или  с  взрослыми птицами,  которых мне удалось  спасти  от "спортсменов"  и
которые проходили у меня лечение с подобием лубка на ножке или на крыле.
     Единственным плюсом весеннего побоища можно  считать  то, что я получал
довольно полное  представление  о  пернатой фауне Корфу. Понимая, что мне не
дано  прекратить избиение, я решил извлечь из него какую-то пользу. Выследив
кого-нибудь из благородных  и  бравых Нимродов, я просил показать содержимое
ягдташа  и  составлял  список  убитых  птиц,  а раненым спасал  жизнь,  моля
уступить их мне. Вот таким образом мне достался Гайавата.  ... Утро прошло в
интересной  активной  вылазке  с  псами.  Встав  пораньше,  я  отправился  в
оливковые рощи- царство утренней прохлады и росы. Я давно убедился, что  это
время дня отлично  подходит для сбора  насекомых: холодок делал  их вялыми и
неспособными к полету, что намного облегчало  мой труд.  Вот уже пойманы три
новые для моей коллекции бабочки,  два неизвестных  жука  да еще  семнадцать
кобылок-корм  для моих  птенцов. К  тому  времени,  когда  солнце  поднялось
достаточно  высоко   и  начало  припекать,  мы  с  псами  успели   совершить
безуспешную  попытку  поймать  одну  змею  и  зеленую  ящерицу,   надоили  в
стеклянную банку молока от одной из коз Агати (без ведома хозяйки), так  как
очень  хотели пить, и  проведали моего старого друга, пастуха  Яни,  который
снабдил нас  хлебом,  инжиром и  наполнил  соломенную шляпу  земляникой  для
подкрепления сил.
     Затем  мы спустились  к маленькой бухте. Здесь  псы предались  отдыху и
охоте на крабов на  мелководье,  а я распластался вниз лицом на  поверхности
теплой  прозрачной воды и, затаив дыхание,  созерцал проплывающие  подо мной
морские   ландшафты.  Около   полудня,  когда   желудок  напомнил  мне,  что
приближается  время  ленча,  я  обсушился на  солнце и  направился  к  дому,
покрытый  тонким  кружевом  морской соли.  Петляя  в  сумеречной  колодезной
прохладе среди могучих олив, я услышал  гулкие выстрелы, доносившиеся справа
из миртовой рощи, и повернул туда, подозвав  собак, ибо  знал, что греческие
охотники-люди  нервные,  чаще  всего  сперва  спускают  курок,  а потом  уже
смотрят,   по  кому  стреляли.   Опасность   грозила   и  мне,  поэтому   из
предосторожности я громко скомандовал псам:
     - Сюда, Роджер... к ноге!  Молодец. Вьюн, Пачкун! Вьюн, сюда! К ноге...
вот, молодец. Пачкун, назад!
     Охотник  сидел на корне  толстой оливы, отирая пот со  лба. Убедившись,
что он нас заметил, я приблизился.
     Передо мной был  бледный пухлый  коротыш; над чопорно  поджатыми губами
маленького  рта  чернела  щетина  усов; сквозь темные очки  глядели круглые,
по-птичьи  влажные  глаза.  Одет  он  был  по   последней  охотничьей  моде:
начищенные  верховые сапоги,  новенькие белые  вель