ног
согнута под грудью в ханжеском смирении,  словно в молитве,  готовая в любой
момент,  выбросившись  вперед,  сжать  жертву  в  объятиях,  дробя  ее,  как
зазубренные ножницы.
     У  богомолов есть  еще  одна отталкивающая привычка -  присматриваться,
потому что  они  могут  поворачивать голову совсем по-человечески;  словно в
недоумении,  они  склоняют свою  заостренную головку  без  подбородка набок,
глазея на вас дико выпученными глазами.  А если вы подкрались сзади, богомол
оглядывается на  вас через плечо с  чрезвычайно неприятным выжидающим видом.
Только  богомол-самец,   думается  мне,  может  найти  что-то  хоть  чуточку
привлекательное в самке,  и можно, казалось бы, надеяться, что у него хватит
ума не доверять невесте с таким "личиком".  Увы, ничего подобного - я видел,
как один из них,  сгорая от любви,  сжимал самку в  объятиях,  и в тот самый
момент,   когда  они  осуществляли  свой  брачный  союз,  супруга  с  нежным
изяществом обернулась через плечо и  принялась буквально есть  поедом своего
благоверного, с видом гурмана смакуя каждый кусочек, откушенный от его тела,
все еще приникшего к  ее  спинке,  причем усики у  нее дрожали и  трепетали,
когда она проглатывала очередной нежный, свеженький комочек.
     Паучихи,  разумеется,  тоже славятся этой неприятной и антиобщественной
привычкой пожирать своих мужей,  поэтому и  для паука ухаживание сопряжено с
опасностью  для  жизни.  Если  дама  проголодалась,  то,  не  успев  сделать
предложение,  жених  окажется  спеленутым  в  аккуратный  сверточек,  и  его
прекрасная дама  высосет из  него  все  соки.  У  одного  вида  пауков самцы
выработали специальный ритуал,  который позволяет им  подобраться достаточно
близко к  самке,  чтобы,  поглаживая и  щекоча,  привести ее  в  благодушное
настроение и  при этом не попасть ей на закуску.  Самец является с небольшим
подарком -  мухой,  например,  -  тщательно упакованным в шелковистый кокон.
Пока  самка  возится с  угощением,  он  подбирается сзади и  поглаживает ее,
доводя до легкого транса.  Случается,  что ему удается удрать после свадьбы,
но  по  большей части в  конце медового месяца его  постигает иная  судьба -
воистину, путь к сердцу паучихи лежит через ее желудок...
     Самец  другого  вида  пауков  выработал  еще  более  хитроумный  способ
обуздания  своей  кровожадной  супруги.   Подкравшись  к  ней,  он  тихонько
поглаживает ее лапками, пока она, как это свойственно паучихам, не впадает в
своеобразное гипнотическое состояние.  Тогда  самец,  не  теряя ни  секунды,
ловко прикрепляет ее  к  земле прочной паутинкой,  так  что,  опомнившись от
транса на этом брачном ложе, она не может слопать своего мужа, как завтрак в
постели, пока не выпутается из тенет. Обычно он успевает удрать.
     Если хотите быть свидетелем действительно экзотического романа,  совсем
не обязательно пускаться в путешествие по тропическим джунглям -  достаточно
выйти  на  собственный  задний  дворик  и   осторожно  подкрасться  к  самой
обыкновенной улитке.  Семейный уклад  здесь так  же  замысловат,  как  сюжет
современных романов,  а все потому, что улитка - существо гермафродитное, то
есть двуполое:  она играет, так сказать, двойную роль в брачных церемониях и
при  спаривании.   Но  мало  того  -   улитка  обладает  еще  одной,   более
замечательной особенностью. У нее на теле есть небольшая, похожая на мешочек
полость,   в   которой   из   углекислого   кальция   формируется  крохотная
листообразная пластинка -  ее называют в  народе "стрела любви".  Когда одна
улитка -  напомню,  сочетающая мужской и женский пол - встречается с другой,
тоже обоеполой,  они  приветствуют друг друга самым диковинным образом.  Они
колют друг друга "стрелами любви",  которые входят глубоко в  плоть и  очень
быстро рассасываются.  Очевидно, эта забавная дуэль не так уж неприятна, как
может  показаться;  "стрела",  втыкаясь в  бок  улитки,  явно  доставляет ей
удовольствие -  может быть,  изысканное щекочущее ощущение. Но как бы там ни
было,  эта  предварительная игра создает у  улиток подходящее настроение для
серьезного дела -  продолжения рода. Сам-то я не занимаюсь садоводством, но,
будь я огородником,  у меня не хватило бы духу уничтожать улиток,  даже если
бы они ели мои овощи. По-моему, существо, которое не нуждается в Купидоне, а
носит с  собой собственный колчан с  любовными стрелами,  стоит целой грядки
скучной,  бесстрастной капусты.  И  угощать такого гостя  в  своем огороде -
большая честь.


                            Животные-архитекторы

     Как-то раз я  получил посылочку от приятеля из Индии.  В коробке лежала
записка:  "Держу пари -  ты не знаешь, что это такое". Я нетерпеливо, сгорая
от  любопытства,   отогнул  верхний  слой  обертки  и  увидел  нечто  сильно
напоминающее два листа, неумело сметанные на живую нитку.
     Свое пари мой друг проиграл.  Стоило мне взглянуть на крупные, неровные
стежки "через край",  как  я  понял:  это  гнездо птицы-портного,  которое я
давным-давно жаждал увидеть.  Листья дюймов шести в длину,  по форме похожие
на  лавровые.  Сшитые по  краям,  они напоминали сумочку с  прорехой на дне.
Внутри сумочки было устроено уютное гнездышко из сена и мха,  а в нем лежали
два  маленьких яичка.  Птица-портной -  из  мелких пернатых,  размером она с
синичку, но клюв у нее длинный. Это и есть ее "швейная игла". Облюбовав пару
подходящих листьев,  висящих рядом,  портной сшивает их  настоящей хлопковой
нитью. Самое любопытное даже не то, что птица ухитряется сшить листья, а то,
где она берет хлопок,  чтобы ссучить нитку?  Некоторые знатоки уверяют,  что
птица и прядет сама,  другие считают, что готовый материал добывается где-то
"на стороне",  а вот где именно -  никто не знает. Как я уже говорил, стежки
получаются довольно крупными и не очень-то красивыми,  но признайтесь, много
ли  вы  встречали людей,  которые сумели бы  сшить пару  листьев,  пользуясь
вместо иголки клювом?
     В  мире  животных  строительное мастерство  исключительно разнообразно.
Разумеется,  одни животные понятия не имеют о том,  что такое приличный дом,
зато   другие   строят   комфортабельные  жилища   сложнейшей   конструкции.
Удивительно, что у самых близких родственников можно наблюдать неисчерпаемое
разнообразие вкусов во всем, что касается архитектурного стиля, расположения
и размеров гнезда, а также выбора строительных материалов.
     Само  собой,  у  птиц  можно найти гнезда любых форм  и  размеров.  Они
варьируют  от  лиственной колыбельки птицы-портного  до  полного  отсутствия
гнезда,  как у императорского пингвина: ведь вокруг ничего нет, кроме снега.
Пингвины  просто  носят  яйцо  на  тыльной  стороне  широкой  плоской  лапы,
прикрывая его складкой кожи на брюшке. А стрижи саланганы лепят свое хрупкое
чашевидное гнездышко из  собственной слюны,  иногда  с  примесью  веток  или
лишайников,  прилепляя его к стене пещеры.  Разнообразие гнезд у африканских
ткачей  совершенно  поразительно.  Один  из  видов  обитает  в  колониальных
гнездовьях:  размером с  хорошую копну сена,  они смахивают на  многоэтажные
дома,   где  каждая  семья  имеет  собственную  квартирку.   В  колоссальных
гнездовьях порой  кроме  законных хозяев обитает превеликое множество разных
квартирантов.   Там  любят  селиться  змеи,   лемуры  и  белки.  Если  такое
коммунальное  гнездо  разорить,   можно  найти  богатейшую  коллекцию  живых
существ.  Стоит ли удивляться,  что порой деревья подламываются под тяжестью
грандиозных  сооружений.   Обыкновенные  общественные  ткачи,   обитающие  в
Западной Африке, плетут круглое, аккуратное гнездышко, похожее на корзиночку
из пальмовых волокон. Селятся они тоже колониями и подвешивают свои гнезда к
каждому мало-мальски подходящему сучку на  одном дереве,  и  подчас кажется,
будто  оно  принесло невиданный урожай каких-то  диковинных плодов.  Пестрые
крикливые обитатели этих  коммунальных квартир совсем  как  люди  занимаются
ухаживанием,  высиживают  яйца,  вскармливают потомство  и  переругиваются с
соседями, словно в густонаселенном муниципальном доме.
     Строя  гнезда,  ткачи  не  только  превзошли других птиц  в  мастерстве
плетения -  они научились даже узлы завязывать! Их гнезда накрепко привязаны
к  веткам,  и оторвать их удается не сразу.  Однажды я наблюдал за ткачиком,
закладывавшим,  так  сказать,  фундамент своего гнезда,  -  это  было  нечто
поразительное.  Он  решил  подвесить гнездо  на  кончике  тонкой  веточки  в
середине кроны  и  подлетел к  ветке с  длинным пальмовым волокном в  клюве.
Когда  он  опустился на  ветку,  она  заходила под  ним  ходуном -  он  едва
удерживался,  хлопая крыльями. Наконец, кое-как уравновесившись, он принялся
вертеть в клюве пальмовое волокно,  пока не перехватил его точно посередине.
Затем  попытался обернуть волокно вокруг ветки,  чтобы  оба  конца свисали с
одной стороны,  а петля -  с другой. Ветка качалась, и ткачик два раза ронял
волокно -  приходилось лететь  вниз,  подбирать,  но  все  же  он  ухитрился
перекинуть волокно через ветку,  как ему хотелось.  Тогда он  прижал волокно
лапкой, чтобы не сползало, а сам нагнулся вниз головой, рискуя свалиться, и,
пропустив свободные концы волокна в петлю,  туго затянул их клювом. Затем он
еще несколько раз слетал за  новыми волокнами и  повязал их на ветку.  Целый
день он  сновал туда-сюда,  пока на ветке не оказалось двадцать или тридцать
крепко привязанных волокон, свисавших вниз странной бородой.
     К  сожалению,  дальнейшие стадии постройки гнезда я  пропустил и увидел
его  уже  пустым  -  должно быть,  самка  вывела птенцов и  улетела.  Гнездо
напоминало бутылку с узким круглым входным отверстием,  прикрытым навесиком,
сплетенным из пальмовых волокон. Я попробовал было оторвать гнездо от ветки,
но не тут-то было - пришлось ломать всю ветку. Потом я попробовал "взломать"
гнездо и заглянуть внутрь.  Но пальмовые волокна были так крепко переплетены
и  запутаны,  что  понадобилась уйма  времени и  сил,  чтобы  их  разорвать.
Подумать  только:  птица  соорудила эту  потрясающую конструкцию без  всяких
инструментов, при помощи клюва и пары лапок!
     Четыре года назад,  приехав в Аргентину,  я заметил,  что в пампе почти
все   пни   или   столбы  заборов  были  увенчаны  диковинными  глинобитными
сооружениями,  по размерам и форме напоминающими футбольный мяч.  Поначалу я
принял их  за гнезда термитов:  очень уж они напоминали подобные сооружения,
встречающиеся  повсюду  в   Западной  Африке.   Но  только  когда  я  увидел
восседающую на  верхушке одного гнезда маленькую осанистую птичку размером с
нашу малиновку, с буровато-коричневой спинкой и серой манишкой, я понял, что
это - гнезда печников.
     Как  только  мне  попалось брошенное гнездо,  я  осторожно разрезал его
пополам  и  рассмотрел,  поражаясь искусству строителя.  Мокрая  глина  была
замешена вместе со стебельками сена,  корешками и шерстинками, что придавало
конструкции дополнительную прочность.  Стенки гнезда были примерно в полтора
дюйма толщиной. Снаружи оно не отделано - не оштукатурено, так сказать, - но
изнутри выглажено и  отполировано до  зеркального блеска.  Входом  в  гнездо
служило небольшое отверстие в  виде  арки,  напоминающей церковные врата,  а
вело  оно  в  узкий коридор,  огибавший наружный край  гнезда и  кончавшийся
круглой гнездовой камерой,  выстланной мягкими корешками и пухом. Все вместе
сильно смахивало на спиральную раковину.
     Как я  ни старался найти хоть одно гнездо в процессе стройки,  обследуя
громадные пространства,  мне не везло -  у всех птиц уже вывелись птенцы. Но
все же одно незаконченное гнездо я отыскал.  В Аргентине печники встречаются
повсеместно и  очень напоминают нашу английскую малиновку -  так же склоняют
набок головку,  разглядывая вас  блестящими темными глазками.  Пара  птичек,
занятая постройкой гнезда,  не  обращала на  меня ни  малейшего внимания при
условии, что я не подходил ближе чем на двенадцать футов. Но иногда то одна,
то другая пичужка подлетала поближе, внимательно рассматривала меня, склонив
головку набок,  потом встряхивала крылышками,  как будто пожимала плечами, и
возвращалась строить гнездо.  Как я уже сказал, оно было достроено только до
половины и прочно закреплено на столбе изгороди,  как на фундаменте; стены и
внутренняя стенка коридора уже были выведены на высоту в четыре-пять дюймов.
Оставалось только покрыть все строение куполообразной крышей.
     Ближайшее место,  где  можно  было  набрать  влажной глины,  находилось
примерно в полумиле от гнезда,  на берегу неглубокого залива. Птички прыгали
у самой воды,  суетились, хотя не теряли чувства собственного достоинства, и
то  и  дело  пробовали клювом глину.  Глина  требовалась строго определенной
консистенции.  Отыскав подходящее местечко,  птицы  начинали весело  прыгать
вокруг,  собирая мелкие корешки и  кусочки травы;  казалось,  что из  битком
набитых  клювиков  вдруг  выросли  длинные  моржовые  усы.   С  грузом  этой
растительной  арматуры  птички  отправлялись  на   облюбованное  местечко  и
ухитрялись,  не выпуская ее из клюва, с ловкостью цирковых жонглеров набрать
еще  и   порядочное  количество  глины.   Забавными  движениями  клювов  они
прессовали полученную массу,  и  их  "моржовые  усы"  принимали  чрезвычайно
неряшливый,  запущенный вид.  Тогда птички с приглушенным,  но торжествующим
писком летели обратно к гнезду. Лепешку из глины помещали в намеченное место
на  стенке и  до тех пор утаптывали,  укладывали и  приколачивали ее клювом,
пока она не сливалась с готовой стенкой в одно целое. Затем птицы забирались
в гнездо и наводили лоск на новый участок,  выглаживая его клювами, грудками
и  даже  наружной  стороной крыльев,  чтобы  добиться требуемого зеркального
блеска.
     Когда осталось доделать только самую верхушку крыши,  я принес на берег
озера несколько ярко-алых шерстяных нитей и разбросал возле того места,  где
печники  добывали глину.  Немного времени спустя  я  подошел к  заливу  и  с
величайшей радостью увидел,  что печники уже собрали мои нитки.  Потрясающее
зрелище:  маленькие буроватые птички с  ярко-алыми усами!  Они  вмонтировали
шерсть в верхушку гнезда,  и я уверен, такое гнездо, увенчанное чем-то вроде
приспущенного красного вымпела, было единственным во всей пампе.
     Птицу-печника можно назвать мастером-строителем:  ведь его гнездо можно
разбить  только  молотком,  да  еще  не  с  одного  удара.  Некоторые голуби
бросаются в другую крайность:  они не имеют ни малейшего понятия о том,  что
такое  приличное гнездо.  Четыре-пять  прутиков,  как  попало  приткнутых на
ветке,  кажутся среднему голубю  сверхсложным архитектурным сооружением.  На
эти ненадежные помостики и откладываются яйца -  обычно не более двух. Стоит
ветру повеять в кроне, как дурацкое гнездышко начинает трястись и качаться -
того и гляди,  яйца вывалятся на землю. Как голубиной паре удается вырастить
хотя бы одного птенчика, до сих пор не пойму.
     Я прекрасно знал,  что голуби - никудышные, бестолковые строители, но о
том, что их гнезда могут оказаться опасными для натуралиста, не догадывался.
В  Аргентине мне  пришлось это испытать на  собственном опыте.  Я  набрел на
небольшой лесок на  берегу реки в  окрестностях Буэнос-Айреса.  Все деревья,
высотой не больше тридцати футов, были так густо усеяны голубиными гнездами,
что образовалась настоящая колония.  На каждом дереве было по тридцать, а то
и по сорок гнезд. Проходя под деревьями, я видел сквозь небрежно набросанные
ветки  то  толстое брюшко  птенца,  то  поблескивающую скорлупу яиц.  Гнезда
казались такими непрочными,  что  мне  хотелось идти на  цыпочках -  как  бы
ненароком не нарушить своими шагами и без того ненадежное равновесие.
     В  глубине леска  я  увидел  дерево,  отягощенное массой гнезд,  но  по
неизвестной причине покинутое голубями.  На  самой  верхушке дерева  заметил
кучу веток и листвы: бесспорно, это было чье-то гнездо, и явно не голубиное.
Я  подумал -  а не хозяин ли сего безобразного нагромождения ветвей распугал
голубей?  Решил влезть на дерево и взглянуть, дома ли хозяин. К несчастью, я
осознал  свою  ошибку,  когда  взмостился уже  достаточно высоко:  за  малым
исключением, во всех гнездах на дереве остались брошенные яйца, и каждое мое
движение обрушивало мне  на  голову целый  водопад из  голубиных яиц  -  они
разбивались,  оставляя на  куртке  и  брюках подтеки желтка и  кусочки битой
скорлупы.
     Я  бы  к  этому в  общем притерпелся,  если бы  не то,  что яйца успели
основательно протухнуть,  и когда я,  обливаясь потом, добрался до верхушки,
то благоухал, как дубильная мастерская и сточная канава, вместе взятые. Мало
того -  перенесенные страдания оказались напрасными:  обитателя в  гнезде не
было.  Мое  восхождение ничего мне  не  принесло,  кроме  обильного орошения
тухлыми яйцами, отчего я так благоухал, что мне мог позавидовать даже скунс.
Я  проделал весь  трудный путь в  обратном направлении,  мечтая добраться до
земли  и  закурить наконец сигарету:  может быть,  она  заглушит несусветную
вонь.  Земля  под  деревом  оказалась густо  усеянной битыми  яйцами,  между
которыми  кое-где  были  с   несомненным  художественным  вкусом  разбросаны
полуразложившиеся трупики голубиных птенцов. Я выскочил на открытое место со
всей доступной мне резвостью;  облегченно вздохнув, уселся поудобнее и полез
в  карман за сигаретами.  С  раскисшей пачки капало содержимое яйца.  Пока я
карабкался наверх,  какое-то  шальное яйцо неведомо как закатилось ко  мне в
карман и разбилось.  Пропали мои сигареты!  Пришлось идти целых две мили без
единой сигареты,  вдыхая густую вонь тухлых яиц,  а  выглядел я так,  словно
принимал участие в  конкурсе на приготовление омлетов и  провалился.  С  тех
пор, признаться, я недолюбливаю голубей.
     Млекопитающие  в   целом  не  могут  сравниться  с   птицами  по  части
строительства, хотя и среди них встречаются истинные мастера.
     К  примеру,  барсук  строит очень  сложное жилище,  и  порой  его  нору
достраивают следующие  поколения.  Со  временем  она  становится  похожа  на
сложнейшую систему подземных галерей, переходов, тупичков, спален, детских и
столовых.
     Другой  мастер  строительного  дела  -   бобр,  возводящий  свою  хатку
наполовину в  воде,  наполовину под  водой.  Его толстостенное сооружение из
скрепленных глиной сучьев имеет "подземный" ход. Он может входить и выходить
из гнезда даже зимой,  когда озеро покрыто льдом.  Бобры умеют рыть каналы и
сплавляют по  ним  к  озеру деревья,  которые валят далеко от  берега -  для
пропитания или на починку плотин. Плотины - настоящие архитектурные шедевры.
Эти массивные сооружения из глины и  скрепленных в  сплошную массу древесных
стволов  простираются порой  на  многие  сотни  метров.  Малейшую пробоину в
плотине  бобры  поспешно  заделывают,  опасаясь,  что  вода  уйдет,  оставив
открытыми входы в  их хатки,  куда могут проникнуть хищники.  Все эти хатки,
каналы,  плотины  заставляют думать,  что  бобры  -  необычайно смышленые  и
рассудительные существа.  Должен вас разочаровать: к сожалению, это вовсе не
так.  Судя по всему, потребность строить у них настолько сильна, что ни один
уважающий себя бобр не может с ней бороться,  даже когда в строительстве нет
никакой  надобности:  в  вольере  с  большим  бетонированным  бассейном  они
методично и старательно воздвигают плотину поперек "озера", чтобы удержать в
нем  воду.   Но  самые  непревзойденные  строители,  несомненно,  насекомые;
достаточно взглянуть на соты обыкновенной пчелы с их изумительной красотой и
геометрической правильностью. Насекомые создают самые удивительные жилища из
великого множества строительных материалов -  дерева,  бумаги, воска, глины,
шелка, песка, богатство архитектурных стилей также поразительно.
     В Греции,  где прошло мое детство,  я, бывало, часами бродил по берегу,
разыскивая гнезда